– А лавка отпёрта?
– Откуда мне знать? Я туда не хожу, не к чему мне в квартал, где богатые живут, ходить. Может, отпёрта, а может, и нет. Пекарша говорила, что вроде как достался Соломону по дешёвке какой-то церковный предмет из-за моря, не то свиток, не то икона, не то ещё что. В Массилии эту вещь никто купить не сможет, вот и уехал он.
– Куда уехал? – я почувствовал, как по спине пробежал холодок.
– Должно быть, в Тулузу, к нашему графу Раймунду, куда же ещё? – пожала плечами Аранча. – Сходи в его лавку, здесь недалеко, ты молодой, ноги не стопчешь.
Я бросил Аранче ещё одну монету и, чуть не стукнувшись в темноте о притолоку, вышел на улицу и зажмурился от нестерпимо яркого солнечного света. Всё-таки к старухе я сходил не зря, предчувствие говорило, что я напал на след Евангелия. Господь не посылает такие встречи просто так.
– Господин целитель, господин целитель!
Я открыл глаза и увидел, что меня дёргает за край одежды давешний трактирный мальчишка.
– Слава богу, вы не ушли! Отец велел разыскать вас и просил поскорее вернуться!
– Что стряслось? Мой мешок украли?
– Какой мешок? – удивился мальчишка. – Про мешок я не знаю. Ваш сосед помирает! Отец просил вас поскорее вернуться, может, вы ему кровь пустите или ещё что. За священником побежал Жанно, это мой старший братец. Он сказал, что перед смертью хочет принять Утешение! То есть не Жанно, понятно, а сосед, который помирает. Вы пойдёте?
– Пойду, конечно. А что за сосед и что с ним такое?
– Вчера вселился. Я его только издали видел. Худющий такой и кашляет всё время. Вы разве ночью не слышали?
– Нет, я крепко сплю.
– Ну, вот, отец говорит, что он всю ночь кашлял, отец ему воду грел, а утром у него кровь горлом пошла, я видел, ужас сколько её вылилось, всё в крови! Сосед боится, что помрёт, ну, и, понятное дело, перед смертью хочет принять Утешение, как полагается у добрых христиан.
Мальчишка тащил меня к трактиру, держа за палец, не умолкая ни на секунду и поминутно заглядывая в лицо. Как обычно, обратная дорога оказалась короче, и вскоре мы вошли в трактир.
– Кончается… – мрачно сказал трактирщик, увидев меня. – Если помрёт, кто его хоронить будет? Денег у него почитай и нет…
– Если твой постоялец умирает, зачем ты послал за мной? Или ты думаешь, что я смогу воскресить его, как Господь воскресил Лазаря?
Трактирщик замялся:
– Ну, как же, господин… Всё-таки христианская душа, нельзя так-то…
– Если бы ты заботился об этом человеке по-настоящему, ты бы позвал меня к нему вчера, а не сегодня. Ладно, веди. Может, я чем-то и смогу помочь.
Кряхтя и охая, трактирщик полез на второй этаж, я поднялся за ним. Войдя в комнату к больному, я понял, что часы его сочтены. Это был мужчина лет сорока. Сквозь черты его лица уже проступили кости черепа, нос запал, щёки, заросшие многодневной щетиной, были окрашены багровым румянцем, к взмокшему лбу прилипли волосы.
Я взял умирающего за руку, чтобы сосчитать пульс. Он открыл глаза. Вероятно, зрение уже отказывало ему, потому что он слабо помахал свободной рукой перед лицом, пытаясь отогнать видимую только ему завесу.
– Гх…де? – прохрипел больной.
– Я целитель, я пришёл, чтобы облегчить твои страдания.
– Не надо… Мне конец, я знаю… Боюсь, не успею… Скорее!..
– Что ты не успеешь? Скажи, что ты чувствуешь, и я приготовлю целительное снадобье.
– Утешение! Я должен успеть принять Утешение! Иначе всё напрасно, вся жизнь напрасно… Прервётся цепь… И тогда…
Мне показалось, что больной бредит, и я спросил:
– Какая цепь? Ты видишь какую-то цепь? Успокойся, здесь нет никакой цепи, она не прервётся.
Человек нашёл в себе силы повернуть голову, на лице его отразилось удивление.
– Глупец! Если я не успею принять Consolamentum[98] прежде, чем отойду, я буду проклят! Я едва дышу! Где же епископ?! Сходи за ним, позови его, умоляю…
– Я здесь, сын мой, – сказал кто-то за моей спиной, – я успел. Не волнуйся, теперь всё будет хорошо.
Я обернулся. В дверях стоял высокий человек, одетый в чёрное. Он был стар и чем-то напоминал Никиту, но если у того в глазах горел яростный огонь, то умное лицо пришедшего было спокойным и печальным, и говорил он негромко, ясно и чётко строя фразы. Его речь, несомненно, была речью образованного человека.
– Мне уйти? – спросил я.
– В ритуале Утешения нет тайны. Напротив, будет лучше, если ты останешься и поможешь мне. Ты ведь целитель?
Я кивнул.
– Больного нужно переодеть, – сказал епископ и достал из своего мешка чистую камизу.[99]
Вдвоём мы посадили его в постели и сменили рубашку. Сердце больного бешено стучало, временами замирая. Когда я нагнулся над постелью, шнурок, который надел мне на шею Никита, выскользнул из ворота рубахи. Епископ стремительно взглянул на него, но промолчал.
– Слышишь ли ты меня, сын мой? – спросил епископ. – Готов ли ты восприять святое слово?
Больной кивнул.
– Тогда ответь, принял ли ты истинную веру? Да? Хорошо. Ответь ещё, нет ли у тебя долгов перед Церковью, не причинял ли ты ей ущерба? И если ты задолжал и можешь заплатить, заплати, ибо молитва за виноватого и вероломного не дойдёт до Господа. Сказано:
«Боязливых же и неверных, и скверных и убийц, и любодеев и чародеев, и идолослужителей и всех лжецов участь в озере, горящем огнём и серою. Это смерть вторая».[100]
– Грешен я, отец мой, – прохрипел умирающий, – но нет у меня долгов перед церковью, и не причинял я ей ущерба…
Епископ расстелил на его коленях чистую ткань, на неё положил Евангелие, прочитал Benedicite[101] и трижды Adoremus patrem et filium et spiritum sanctum.[102] Больной судорожно вцепился в Евангелие, по щекам его катились слёзы.
Окончив молиться, епископ сказал:
– Это Святое Слово Иисус Христос принёс в мир, и этому молению Он научил Совершенных. Без этого моления ты не должен отныне ни есть, ни пить.
– Я воспринимаю Слово от Бога, Церкви и от тебя, отец мой, – ответил больной. – Прошу Бога, Церковь и вас простить мне все прегрешения, какие я совершил на деле, на словах и в мыслях.
– Господь, Церковь и мы прощаем тебе, и будем молить Господа, чтобы Он тебе простил.
Епископ бережно взял из рук умирающего Евангелие, поцеловал его и коснулся святой книгой лба больного. Затем дал поцеловать книгу мне и больному, а потом поцеловал его в губы. Лицо умирающего странно изменилось. Казалось, страдания, боль и страх покинули его, он облегчённо вздохнул и жестом показал, что хочет лечь.
– Пойдём, брат мой, – шепнул епископ, – больному следует отдохнуть.
Я взглянул старику в лицо и понял, что он не договорил: «перед предстоящей ему последней дорогой». Епископ медленно прикрыл глаза.
***
Мы сидели за столом в пустом трактире. Хозяин принёс нам хлеб, воду в кувшине, жареную рыбу и оливковое масло с чесноком, не спросив платы.
– Брат мой, – сказал епископ, – я увидел, что ты принадлежишь к добрым христианам. Глаза не обманули меня?
– Это так, отец мой.
Епископ отломил кусок хлеба, обмакнул его в масло и стал неторопливо жевать, запивая каждый глоток водой. Я последовал его примеру.
– И ты рождён не в этой земле?
– Я ромей, только вчера я сошёл с галеры, пришедшей из Константинополя.
– По твоему акценту я понял это, – кивнул епископ. – Но я задаю вопросы, не назвав своего имени. Это невежливо, прости меня за это. Я – Гийаберт де Кастр.
– Моё имя Павел. Один крестоносец, с которым я познакомился на корабле, называл меня Павел Иатрос.
– Иатрос – это ведь по-гречески «целитель»?
– Да.
– И верно, зачем я спрашиваю, ведь я видел тебя у постели больного. Скажи, он не поправится?
– Он не доживёт до утра.
Епископ помрачнел.
– Значит, я едва успел, но, всё-таки успел. Я рад и этому.
– Простите моё любопытство, о какой цепи говорил этот человек? Он бредил?
Гийаберт помолчал, обдумывая свои слова, потом спросил:
– Ты ведь недавно узрил свет истинной веры и ещё не постиг мудрость наших книг? Не стыдись. В том, чтобы не знать, нет греха. Грех в нежелании знать, в тупости и лености души. Я скажу. Наше земное бытие – всего лишь звено в цепи перерождений. Праведник воплотится в более совершенном существе, а преступник после смерти рискует возродиться в теле, отягощённом наследственными болезнями и пороками или вовсе оказаться в шкуре животного. Помимо этих скорбных скитаний среди смертей и возрождений, у падших душ нет надежды на избавление и обретение блаженства в слиянии с Духом Божьим, кроме надежды на сошествие Его Посланца. Тот, кто перед смертью не восприял Слово и не принял Утешение, не будет спасён. Многие сеньоры из числа познавших свет истинной веры никогда не расстаются с Совершенным, чтобы в случае смертельного ранения или неожиданной болезни успеть принять Consolamentum.
