– Там, откуда я родом, в летнюю пору змей тоже полным-полно, – сказал подошедший воин. Двух передних зубов у воина не было, а через нижнюю губу тянулся плохо сросшийся шрам, отчего на подбородке у него всегда висела ниточка слюны. – И вот один крестьянин в полдень ударил палкой змею. Палка тут же сгнила и рассыпалась.
– А змея? Что стало со змеёй? – спросил ещё один гребец. Он был совершенно лыс, и, чтобы жаркое солнце не напекало голову, обматывал её платком. Платок когда-то был красным, а теперь был грязно розовым, в разводах соли.
– Ты спрашиваешь меня про змею, друг, я не ослышался? – спросил воин, облокотившись на плечи гребца. – Ты не поверишь: она издохла!
Ответом ему был дружный хохот.
– Вот что я вам скажу, хотите верьте, хотите нет, – сказал воин, усаживаясь на банку. – Я уже второй десяток лет продаю свой меч тому, кто лучше платит, исходил весь христианский мир – от Альпийских кантонов до стран, в морях которых даже летом плавает лёд, но нажил только шрамы на шкуре. Зато навидался такого… Расскажу – не поверите.
В епископстве Гренобльском, на границе с диоцезом Ди, есть очень высокая скала, и высится она на земле, кою жители земли этой зовут Триев. Другая скала стоит напротив неё, по соседству, и её называют «Равная ей», потому что она такой же высоты, как и первая, хотя вершина её недоступна. И если кто-нибудь, глядя на неё, кашлянет или крикнет, тотчас снежная лавина устремляется со скалистых вершин вниз, в долину, и там обрушивается на путников, погребает их под своей толщей и швыряет их в глубокую пропасть.
Сказывали мне, что на берегах Роны есть кладбище именем Алискан. И если кто из жителей прибрежных селений умирает, его не везут на кладбище, а сплавляют в закрытом гробу вниз по течению, и гробы всегда сами останавливаются в реке против этого кладбища. Господний мир вообще полон чудес, – подвёл итог своему рассказу воин.
Представив плывущие по реке гробы, суеверные гребцы начали креститься и бормотать молитвы, некоторые гладили и целовали свои обереги. Никанор, недовольный тем, что внимание слушателей переключилось на других, опять заговорил:
– Иатрос Павел хотел услышать о земле Лангедока. Так знайте же, что название города Тараскона, что стоит на другом берегу Роны напротив Бокера, происходит от имени змея Тараска. Этот Тараск жил в реке, в пещере под скалой, пожирал людей, которые неосторожно купались вблизи его логова или проплывали мимо на барке. Тараск был драконом необычным, он носил на спине панцирь, как у черепахи, но с острыми большими шипами. У него была львиная грива и лицо человека. Сразиться с таким страшилищем никто не осмеливался. А вот Марфа, сестра Лазаря из Вифании, ну, того самого, которого воскресил из мёртвых Христос,[92] решила избавить горожан от напасти. Но причинять зло дракону она не хотела, потому что дракон, даже злобный и ужасный, всё-таки божья тварь. Она связала из веточек крест и отправилась на берег Роны. Когда дракон её увидел, то изумился смелости хрупкой женщины, а когда увидел в её руках распятие, потерял всю свою злобу и пошёл за ней смирно, подобно ягнёнку. Вот только горожане не обладали кротостью Марты – они забили дракона камнями, а потом набили из него чучело. Да ведь и их можно понять: у реки всегда полно нечисти и нежити вроде ламий или драков. Ламии имеют вид женщин, они прокрадываются в дома, наводят кошмары, разбрасывают вещи и даже крадут из колыбелей младенцев. Драки живут в прибрежных пещерах. Принимая форму золотых колец, они завлекают в воду женщин и детей и топят их. Я видел женщину, про которую говорили, что драк утащил её в Рону, чтобы она вскормила его сына; эта женщина пробыла под водой семь лет. В волнах Роны в лунном свете можно увидеть драков, принявших облик ночных призраков, и услышать, как они разговаривают. Вот оно как!
В драконов я, конечно, не верил, но говорить об этом не стал. Вера простолюдинов проста и предметна, им недоступны сложные богословские представления. Для них драконы, чудеса, совершаемые святыми, обереги, талисманы так же естественны, как хлеб, мясо, вино или тяжёлая повседневная работа. При этом языческие обычаи в их головах смешиваются в причудливый клубок с отрывками Библии, скверно истолкованной священниками и монахами, которые не намного грамотнее своей паствы. Чтобы поддержать разговор, я рассказал им сказку про ворона, который подложил своё яйцо в гнездо аиста, и тот его высидел. Когда же чёрный птенец появился на свет, аисты всей стаей ощипали мать, высидевшую его, а потом вместе с птенцом столкнули с высокой башни.
Гребцы разговорились и начали пересказывать совсем уж невероятные истории вроде той, что возле Массилии растёт дерево, на котором зреют стручки, как у бобов, и стручки эти полны камней, а в Рошморе есть кусты, в просторечии именуемые туманниками, y них крупные ягоды, и цветут они, как виноградная лоза. Но в день святого Иоанна[93] ягоды у них исчезают.
Кто-то из гребцов начал рассказывать про морские воды, которые у берегов Лангедока застывают и превращаются в соль.
– Вот это, ребята, чистая правда, – сказал капитан, который незаметно подошёл и стоял за спинами гребцов. – У побережья там полно солончаковых болот, и хороших гаваней совсем мало. Те, кто идёт со мной не в первый раз, видели это своими глазами. Это, не в обиду целителю Павлу, не аисты, которые выпихивают из гнезда воронёнка, это то, что мы увидим уже скоро. А потому, хватит болтать языками! Господа пассажиры могут пойти и отдохнуть в своих каютах, а остальные – живо за работу! Вы что, не видите, что ветер стихает, и скоро галеру течением понесёт обратно? Кто хочет вернуться в Константинополь, может прыгать за борт и идти пешком, как Христос по водам моря Галилейского,[94] а нам надо в Массилию! Ну-ка, парус – убрать, и чтобы через пункт[95] я услышал стук вёсел в уключинах!
***
В Массилии я простился с Гильомом. И, хотя во время плавания мы проводили вместе много времени и подолгу беседовали, расстались мы холодно и равнодушно. Так бывает, когда у каждого впереди своя дорога, и мыслями он уже в будущем, а не в прошлом. Гильом собирался посетить какой-то монастырь (название я не разобрал, а переспрашивать не стал), чтобы возблагодарить Господа за благополучное возвращение. Я же собирался снять комнату на постоялом дворе, чтобы отдохнуть от плавания и решить, что делать дальше.
Прощание с капитаном галеры и с гребцами было куда более искренним. Капитан, как и обещал, не взял с меня вторую часть платы, хотя я и предлагал ему деньги. Впрочем, с крестоносца он тоже не взял лишнего, может быть, потому, что у того просто не было денег, а может, потому, что Гильом взял на себя охрану стоянок. Как бы там ни было, плавание окончилось успешно. Галера и товары не пострадали, все люди были живы и здоровы, что, говорят, случается нечасто. На радостях капитан не захотел и слышать о деньгах, так как по его словам пассажиры принесли ему удачу. Гребцы и воины обнимали меня, хлопали по плечам и вообще всячески изъявляли дружелюбие, так что из их объятий я выбрался изрядно помятым.
Я не мог раскрывать истинную цель моего путешествия, поэтому спросить совета мне было не у кого. На всякий случай я поинтересовался у капитана, как быстрее и безопаснее добраться до Тулузы, и он посоветовал добраться морем до Нарбо,[96] а там купить осла и ехать по старой римской дороге, которая, говорят, вполне сохранилась и ведёт до самой Тулузы.
Распрощавшись с командой галеры, я отправился на поиски постоялого двора. На повороте я оглянулся и вдруг понял, что не знаю названия судна, которому вверял свою жизнь, и которое пронесло меня по двум морям. И устыдился я, ибо сказано:
«За все благодарите: ибо такова о вас воля Божия во Христе Иисусе».[97]
Массилия не понравилась мне. По сравнению с Константинополем, она выглядела как грязная деревня. Не было ни каменных причалов, радующих глаз благородством линий и изумительной работой каменотёсов, ни мощных стен, защищающих город от нашествия врагов. Были кучи смрадного мусора, гниющие отходы, пыль, помёт морских птиц. Мне нужен был постоялый двор, достаточно далёкий от моря, чтобы не оказаться притоном для моряков и их девок, и достаточно далёкий от центра города, чтобы не слишком облегчить мой кошель. В довершение ко всему я отвык от длительных пешеходных прогулок. Твёрдая земля качалась под ногами, икры скоро начали неметь, а колени дрожать, как у древнего старца.
После утомительного хождения под жгучим солнцем по кривым, запутанным улочкам Массилии я наконец нашёл пристанище, которое хотя бы не вызывало отвращения. Первый этаж был сложен не то из глиняных кирпичей, не то из местного камня, а второй – деревянный. Внизу размещался трактир, а комнаты наверху сдавались внаём. Я поднялся по узкой, расшатанной лестнице без перил и выбрал комнату с окном во двор. Убранство моего жилья было страшно примитивным: в одном углу валялся грязный сенник, а в другом на чурбаке стоял глиняный кувшин с отбитым краем.
