вышла на порог, отряхнула мокрые покрасневшие руки.
— А ты слышала голоса? — обратился к ней человек. — Этого-то били на днях, я боюсь, слух ему отшибло, а ума и до того не было. Ну?
— Я слышала только вас.
— Тьфу, да быть не может!
Не выдержав, человек сорвался с места. Обошёл хижину торопливо и вернулся, задумчиво хмурясь.
— А вот эта тварь не может голоса передразнивать? — указал он на нептицу. — Вот правда, как будто два мужика… А ну, умолкните!
Он застыл, подняв брови, и, наконец, сказал:
— Я слова разобрал. Говорят о награде. Вы чего? Вы правда не слышите?..
Человек поглядел в лица спутников и прочёл на них ответ. Потёр виски, тряхнул головой.
— Ох, Трёхрукий, неужто ты решил отнять у меня разум? Клянусь, последнее дело, а дальше спокойная жизнь, никаких погонь! Честным стану!..
— Ты просто хотел уйти от ответа, — сказал Шогол-Ву.
— Ты думаешь, я брешу, рожа пятнистая? Да я не обязан оправдываться перед таким, как ты, ясно? Уехал и уехал!
Оскалившись, человек зло выплёвывал слова.
— Ваше племя выродков за себя постоять может, а кто дохнет, тот сам заслужил — не так, скажешь? Не этими законами вы живёте?.. Давай, может, припомним с самого начала, сколько раз ты моей шкурой загораживался, вот хоть в реке, а? Молчишь? Вот и молчи!..
Он выкатил бочку, уселся снаружи, отнял у запятнанного нож и вертел в пальцах. Больше не говорил, что слышит голоса, но то и дело дёргался.
Дочь леса уснула в хижине. Шогол-Ву приклонил тяжёлую голову к стене и временами уходил в беспамятство, не дарующее отдыха.
В час, когда Двуликий уходил с холма, человек толкнул его в плечо.
— Ну, отдохнул? Поднимайся, едем во Взгорье. Там управимся по-быстрому, к тётушке заскочим, потом в Прудах у меня дело есть, а дальше сбудем товар. Вот тогда у меня на сердце покой настанет.
И он толкнул дверь хижины.
— Эй, лесная дева! Знаешь, где рогачей твоих держат?
— Я покажу, — откликнулась она.
Трое скакали по дороге под чёрным холмом. Жёлтое око Одноглазого следило за ними, ветер нёс влажный холод от реки, будто облизывал мокрым языком. Длинные тени голых ветвей метались по земле.
Нептица тоже бежала, вскрикивая. Она плохо видела в темноте, отставала, сердито била крыльями.
— Слушай, — сказал человек, направляя рогача ближе к дочери леса. — Как тебя хоть зовут-то?
— Хельдиг, — отозвалась она.
— Красивое имя. Послушай, Хельдиг, тут такое дело… Я обещал, что с рогачом помогу. Но не задаром, мне плата нужна. Их, ты говорила, пара? Давай я попробую обоих увести, но один будет мой. По рукам?
— У тебя уже есть рогач.
— Так я что, ездить буду? Я продам. Раковины позарез нужны. Ну? Один лучше, чем ничего. Соглашайся!
— Я не смогу отдать тебе рогача.
— Да ты подумай ещё, время есть, пока едем. Или я только своё дело проворачиваю, а ты как хочешь, или рогачей увожу, но одним расплатишься.
Дочь леса промолчала.
— Я бы никому другому и помогать не взялся, — сказал человек. — Я просто, ну, лес ваш… Бывал там с тётушкой, так что вроде как и свой. Другие вас боятся, а я не боюсь.
— Если ты тот, кто падал в реку, то приходил ты без разрешения. И ты нам не свой. Тебя отпустили только потому, что мало видел.
— Ой, нос драть ещё будешь!.. Сама тогда выводи своих рогачей, поняла? Или возьму их, а тебе ни одного, и что ты сделаешь?
Дочь леса примолкла, раздумывая.
— Будь по-твоему, — сказала она. — Ты выводишь рогачей, и клянись, что одного отдашь мне. Второй будет твоим, если сумеешь его взять.
— Что значит «если сумеешь»? — насторожился человек. — Он дикий? Бешеный?
— Пугливый.
— Ну, это ладно, и не с такими справлялся! По рукам.
— Слово даёшь?
— Даю, даю. Один твой, второй мой.
— Если сумеешь взять.
— Да сумею я, сумею! А двоих-то чего брала, одного мало показалось?
— Они не могут друг без друга.
— Ну, придётся им научиться, — хохотнул человек.
Они привязали рогачей к тонкому дереву за околицей. Взгорье засыпало, лишь кое-где тускло светились окна. Сонно брехнул пёс — никого не почуял, так, для порядка.
— Вот не знаю, — сказал человек, — и помощь нужна, и тащить тебя с собой не хочется. Свалишься, чего доброго… Ладно, начнём с рогачей. Где?
— У дома старосты.
Человек присвистнул.
— Лихо! Там и приглядывают хорошо, должно быть. У старосты — это, значит, он на твоих рогачей позарился или сам Вольд?
— Вольд, — сказала лесная дева голосом холодным, как речной ветер. — Я приехала… я хотела помочь, но слушать он не стал. Он…
— Всё, всё, молчи. Что надо, я понял.
Человек потянул из мешка верёвку.
— Так, эту тварь привязывай тоже, — сказал он запятнанному, кивая на нептицу. — Нам шума не нужно. Тихо пришли, тихо ушли. Рогачей твоих как узнать?
— Брока светлый, на лбу пятно, второе у глаза. Один рог обломан наполовину. Гаэр белый, как туман. Он пугливый, а Брока лакомка. Найдёшь, чем угостить, и он пойдёт за тобой. Может, я сама…
— Ты здесь остаёшься. Кто, по-твоему, приглядит за этими вот? Так пугливый, значит, белый. Ох и отвалят за него, если Радде сбыть сумеет!..
Человек потёр ладони.
— И ты, глупая, с таким зверем сунулась! Ясно, что у тебя его отняли быстрее, чем рот открыть успела. Ну, стой тут. Твоя забота, чтобы звери шум не подняли и эта вот не вырвалась. А ты — за мной!
Они добрались до первых домов, пошли кругом. Староста жил на пригорке. Крепкая изгородь ограждала подворье. На скамье у крыльца кто-то сидел с фонарём, рядом лежал пёс, поодаль бродил ещё один. Темнел низкий амбар.
Из хлева донеслось короткое мычание. Пёс насторожился, поднял уши. Звук повторился, и пёс брехнул.
— А ну цыть! — прикрикнул сторож от крыльца. — Только жрут и воют, у-у, твари!
Пёс оглянулся на него и тявкнул ещё раз. Сторож привстал, топнул ногой, и пёс, поджав хвост, отбежал.
Второй поднял голову и снова опустил.
— Так, слушай, — зашептал запятнанному спутник. — На, держи верёвку. Я этих отвлеку, вон калитка, откроешь. Дальше дуй в хлев. Рогачей находишь, сразу путай им морды, чтоб молчали, и тяни наружу. Времени будет немного, я постараюсь выгадать, но как повезёт. Двери не бросай нараспашку, чтобы не сразу поняли, что тут кто-то был. Выведешь, меня не жди, к этой иди. И готовьтесь. Я когда вернусь, может, нужно будет убираться быстро. Всё понял?
Шогол-Ву кивнул.
— И ещё, знаешь, белого первым выводи. Второго не успеешь если, не беда, а белый
