на Уолл-стрит. Это было в 1984 году. «В то время я настолько не разбирался в финансах, что даже не знал, о чем его спрашивать», – вспоминал Канеман.
«Я спросил его: кто покупает акции, которые вы продаете? В ответ на это финансист сделал неопределенный жест в сторону окна, который можно было истолковать так, что он представляет себе покупателя таким же человеком, как он сам. Это было странно, поскольку большинство покупателей и продавцов знают, что каждый обладает примерно одинаковой информацией. Тем не менее что-то заставляет одного человека покупать, а другого продавать. Например, покупатель считает, что цена слишком низкая и, вероятно, будет расти. В это время продавец, наоборот, уверен, что цена высокая и будет падать. Загадка в том, почему и покупатель, и продавец считают, что цена неправильная».
Для экономистов это может прозвучать странно, но, кажется, люди торгуют слишком активно. Большинство бумаг Нью-Йоркской фондовой биржи ежегодно меняют владельцев, а ежедневные спекуляции с иностранными валютами составляют четверть всей мировой торговли. Еще более удивительно, что в большинстве этих сделок люди теряют деньги: подавляющее большинство трейдеров год за годом показывают худшую доходность, чем рынок в целом [8].
Значительная часть сделок приходится на огромный класс шумовых трейдеров, в основном молодых, которые делают самоуверенные биржевые прогнозы и более чем в половине случаев проигрывают. Но, как показали десятилетия исследований, даже самые высокооплачиваемые менеджеры взаимных фондов редко преуспевают на рынке. Этот факт настолько хорошо известен, что гораздо более популярными стали дешевые и неуправляемые индексные фонды, заработать на которых гораздо проще. Тем не менее крупные и чрезвычайно уверенные в себе менеджеры и их фирмы по-прежнему занимают огромную долю рынка, оперируя гигантскими суммами реальных денег.
Почему же воротилы с Уолл-стрит продолжают совершать такие дорогостоящие ошибки? В поисках ответа Канеман попросил одного из старших инвестиционных менеджеров поделиться отчетными данными его фирмы. Анализируя цифры, Канеман обнаружил, что инвестиционные менеджеры действуют не лучше слепой удачи. Тем же вечером он деликатно поделился с менеджерами фирмы своим открытием. «Это должно было шокировать их, – вспоминал он. – Но ничего подобного не произошло». Менеджеры не то чтобы не поверили Канеману – они просто решили игнорировать неудобную истину. «Мы спокойно продолжили ужин, – рассказывал Канеман, – и я абсолютно уверен, что это открытие они решили просто замести под ковер». Именно так большинство людей поступает с информацией, которая противоречит их убеждениям. Менеджеры были мотивированы принимать одни данные и игнорировать другие, упорствуя в своей сверхуверенности.
То же можно обнаружить в действиях руководства гигантских корпораций. Ульрике Мальмендир, экономист из Калифорнийского университета в Беркли, много лет назад исследовала загадку корпоративной финансовой политики. Она задалась вопросом: почему одни компании стремятся скупать другие? Можно предположить, что это увеличивает их эффективность и влиятельность. Но известно, что большинство слияний и поглощений заканчиваются снижением общей стоимости компании. Несмотря на это, корпорации принимают такие решения снова и снова. Мальмендир заподозрила, что роль в этом играет сверхуверенность.
Она решила выявить тип бизнесменов, склонных совершать такие ошибки. Одним из маркеров оказался высокий уровень инвестиций, которые получают их компании. Другие исследователи опираются на обзоры, лингвистический анализ или постоянно избыточные заявления о доходности.
Мальмендир выяснила, что сверхуверенные руководители более склонны заниматься слияниями, финансируя эти рискованные мероприятия с помощью займов, которые избавляют их от необходимости отчитываться перед акционерами. Другие исследования в этой области показали, что футбольные менеджеры склонны переоценивать стоимость драфта игроков, шахматные гроссмейстеры чрезмерно уверены в своей памяти, менеджеры фирм делают слишком точные прогнозы, а врачи слишком долго держатся за первоначальный диагноз [9].
Чтобы понять, что в это время происходит в политике, когда лидеры совершают выбор между войной и миром, представьте, что Соединенные Штаты столкнулись с группой мятежников за океаном. Если американское правительство переоценит свои шансы на победу, оно может выдвинуть непомерные требования, например о том, что мятежники не имеют права входить в правительство или что их система законов неприемлема для США. Если чрезмерную уверенность в себе проявят мятежники, они также могут выдвинуть нереалистичные требования, например о полном выводе американских войск или отказе от демократии. В это случае одна сторона представляет пирог таким, каким он изображен на картинке слева, другая – таким, как справа.
Впрочем, сами по себе ошибки восприятия не обрекают группы на вооруженный конфликт. В конце концов, для обеих сторон существует фактор неопределенности. Когда требования оппонента выходят за рамки ожидаемых, обе стороны должны быть заинтересованы в поиске дополнительной информации. Таким образом, сверхуверенность сама по себе не ведет к войне. Но именно она порождает завышенные требования, которые могут спровоцировать конфликт, потому что противник с высокой вероятностью не согласится их выполнять [10].
Как и проблема обязательств, сверхуверенность отчасти объясняет, почему некоторые конфликты тянутся так долго. Например, вы можете думать, что ваша реальная сила станет очевидной после первого же сражения. Но, живя в шумном мире, трудно не задаться вопросом: если кампания против мятежников идет плохо, это потому, что Соединенные Штаты переоценили свои шансы, или потому, что всегда остается возможность поражения? В конце концов, шансы на победу – всего лишь шансы. Мы мотивированные создания, обрабатывающие дружественную для нас информацию. Мы склонны искать доказательства, подтверждающие то, в чем мы уже убеждены. Это может означать, что мы медленно пересматриваем свои убеждения и даже длительного периода войны может быть для этого недостаточно. Это придает новый смысл знаменитому выражению историка Джеффри Блейни: «Войны обычно начинаются, когда враждующие страны имеют разные мнения о своей относительной силе».
Эта теория дает нам стратегическое представление, одновременно проясняющее и пугающее. Допустим, группа мятежников хочет усилить свою переговорную позицию. Они могут выбрать чрезмерно самоуверенного лидера, но им не нужно, чтобы главнокомандующий, будучи слишком большим оптимистом, ликвидировал диапазон переговоров. Они лишь хотят перевести внимание с менее благоприятных для них деталей диапазона, вынуждая оппонента согласиться на их предложения. Избиратели в демократических странах вроде Соединенных Штатов могут опираться на аналогичные расчеты, не желая выбирать политиков-«ястребов», разглагольствующих о военной мощи государства. Эта же логика объясняет, почему рациональные люди избирают склонных к войне лидеров, несмотря на то что их действия могут привести к сужению диапазона переговоров, сделав мир менее устойчивым [10].
Склонность современных мировых лидеров к сверхуверенности довольно трудно проверить. В основном свидетельства на эту тему поступают из мира бизнеса, где существуют объективные измерители успеха вроде прибыли и большой объем общедоступных данных. В политике ничего подобного нет: никто пока не смог уговорить мировых лидеров сыграть
