после ночных гуляний, и праздно шатающиеся зеваки, и представители иного, куда более лихого люду. Не обходилось и без загорелых, высохших от тяжкой работы двужильных портовых грузчиков, бурлаков и, конечно, редких, зачастую зевающих во весь рот, пришлых гостей града из числа тех, что намеревались уплыть на одной из красавиц-ладей, лениво покачивающихся на волнах у причала.
– И помните, кормчему о том, кто вы, – ни слова.
Иван-царевич, то и дело оглядываясь, вел спутников вдоль воды в поисках нужного челна.
– Да уж запомним как-нибудь… – Водяной в который раз одернул так и норовивший сползти с плеч плащ и зло сплюнул на причал. – За две-то дюжины раз…
Сокол, глядя на это, лишь неодобрительно покачал головой, но смолчал. Настроение у него, как и у остальных путников, было хуже некуда. Потому как просьба Баюна, в обмен на исполнение которой кот обещал раскрыть способ перейти Калинов мост, сулил им всем очередную задержку и немалый крюк, длиной в сотни, если не тысячи верст.
– Все одно не пойму я… – Марья хмуро взглянула на Ивана. – Дадон ведь самолично дал нам грамоту с печатью своей царской. Так разве ж по ней не должны хоть корюшку со всеми почестями привечать? С каких это пор слово царское уже не закон?
Наследную царевну, помимо Баюна с его непомерными запросами на свободу, помимо Дадона, на ту же свободу с запросами куда большими, помимо собственной неуверенности в том, что на удила тем двоим себя поймать дозволив, да на требования их согласившись, не ошиблась она жестоко, раздражало теперь еще и то, что ей, словно лягушке какой средь болот, предстояло ближайшие седмицы таиться и скрывать свою суть от чужих глаз. Марья нет-нет да задумывалась о том, что, возможно, стоило ей выбить совет из треклятого кота силой, как того настойчиво предлагал сделать Водяной. Пусть царь вод и допускал, что во время драки имелся немалый риск ненароком Баюна зашибить. Однако ж намедни Марья от предложения Хозяина Камнетопи отказалась. И дело было даже не в Иване, что не горел желанием биться с чудищем и считал, что куда лучше договориться. Да не в Соколе, который опасался, что взятый силой совет может быть губителен. Просто что-то в том здорово потрепанном жизнью коте остановило ее от поспешного решения. И теперь царевна усиленно гнала от себя мысли о том, что этим «чем-то» была боязнь возможную драку проиграть.
Вот так вот и вышло, что, переждав ночь после разговора, путники все вчетвером отправились обратно во дворец к Дадону. Где тот, радостно потирая морщинистые, с узловатыми костлявыми пальцами ладони, поведал, что цена свободы ученого кота – перо Жар-птицы. Той самой, что живет в садах царицы Несмеяны – владычицы далекого жаркого Дивен-Града. Царь давал гостям сколь угодно времени на раздумья, но, не воспользовавшись его щедрым предложением, Марья сразу согласилась отправиться в путь. После чего не скрывающий радости Дадон вверил царевичу подорожную грамоту с указанием имени кормчего да и отправил гостей со своим царским благословением. Которые, впрочем, как теперь выяснялось, никакой панацеей в Лукоморье не были.
– Ну… – Иван взъерошил волосы на затылке и невесело усмехнулся. – Закон-то оно, конечно, так. Закон. Да вот только, видишь ли, Марья, в Лукоморье много чего на кормчих держится. Основа они и их челны и для казны царской, и для силы воинской, и для могущества общего. И, какова бы ни была царская воля, да все ж напрямую супротив них он идти не может. Слишком велик риск. Тем паче, что много у кого из местных на твоего батюшку зуб. Кто с Володыкой морским о проходе безопасном договориться не сумел, кого он штормом потрепал, а у кого и вовсе родных сгубил. И даже если сами кормчие, это в чем я сомневаюсь сильно, на грамоту Дадона еще хоть с какой-то оглядкой дела делать будут, то за каждого хмельного матроса никто отвечать не может. Мало ль что тому в голову взбредет!
– А при чем здесь Володыка? – Марья недоуменно вскинула брови. – Скорбь тех, кто товарищей в море оставил, мне хотя бы понятна в мере малой. Обида дурная в них говорит. А вот остальные уж могли бы поумолкнуть со своими пересудами. Окиян-Море на то и стихия, что на воде всякое случиться может – и тишь, и шторм. А коль люди принять того не могут, то пусть к нам и не суются.
Царевна угрюмо глянула на первого попавшегося прохожего, словно тот собирался с ней поспорить.
– Так ведь Володыка – стихия и есть, не зря ж они с ним договариваются, а не с каракатицами да китами, – Водяной, напротив, изрядно их спором развеселенный, хохотнул и в который раз уже вновь поправил сползающий плащ.
– Ай, да что б тебя, морошка болотная! Кстати, царевич, ладно Марья, дочь морей. А вот я-то отчего скрываться должен? Объясни толком, будь добр? В топях моих и ладей-то отродясь не было!
– Ох! Ну, хоть ты им объясни, Сокол, – Иван, за утро порядком устав от недовольства спутников, с тоскливой мольбой взглянул на товарища, и тот, сжалившись, пояснил:
– Боюсь, в случае чего народ местный до того, чтоб разъяснения наши слушать, не дойдет. Обиды людские вообще далеко не всегда здравым рассуждениям поддаются, а уж тут, супротив, простите великодушно, нелюди. Никто, коль заварушка какая начнется, разбираться не станет, с болот ты, озер аль сам Володыка.
– Ну коль кто выслушать не пожелает, я ведь и по-другому могу объяснить, не утружусь, – Водяной скривился. – И вообще, кабы так сталось, вот было б славно! Хоть куда-то настроение поганое бы спустил…
– Понять тебя я могу, – Сокол участливо кивнул. – Вот только кому от того в конечном итоге хуже будет? Кормчие лишь озлобятся больше. У них тут братство. Хоть промеж собой грызутся как хорьки в клети, да супротив общего врага общей стеной встанут, и не сомневайся. Смести тебя, конечно, не сметут, не сомневаюсь. Но отправимся мы в Дивен-Град вплавь.
– Пришли, – Иван кивнул на покачивающую пузатым боком ладью под цветастыми, солнечными с белыми и красными полосами парусами, а после, заприметив кормчего, шепнул:
– Я с ним сам потолкую, а вы помалкивайте.
– М-да, навроде как настоящая… – загорелый крепкий мужик, с блестящей на солнце лысиной и выгоревшей соломенной бородой, угрюмо оглядел их. – В Дивен-Град, значит.
– Туда, Глеб Казимирович, туда, – Иван дурашливо покивал.
– А сами-то чьих будете?
Кормчий с прищуром оглядел путников, на что царевич обезоруживающе улыбнулся:
– Так ведь из Царства-Государства мы. Я вот – Иван. Царевич тамошний. Это Марья – невестушка моя драгоценная, брат названый Сокол Ясный, чародейских дел мастер, да, – он хохотнул, – Дубиня, служка наш.
– Да… Далече… – кормчий покивал, заметив испепеляющий взгляд,
