кой бросил в спину Ивана Водяной. – А на юга чего?
– Так ведь страсть как на Дивен-Град поглядеть охота! Там, говорят, чудес – видимо-невидимо!
– Чудес? За чудесами – это вам в Заморское царство надобно. К царю Гвидону. Вот там – диво так диво! Одна белка чего стоит! М-да…
Поняв, что сделался чересчур словоохотливым, кормчий вновь посуровел.
– Но раз в грамоте Дивен-Град написано, туда и поплывете.
Он посторонился, пропуская своих гостей на помост, и Марья, ступив на него следом за остальными, не к месту вспомнила встречу, что случилась у нее невесть сколь времени назад.
Во дни возвышения СоветникаКогда царевна наследная после кражи дерзкой волю володыческую исполняла,виновников разыскивая
Толкнув тяжелые дубовые двери, царевна вошла в просторную залу. Некогда наполненная уютом и светом, теперь она смердела стылой мглой и сыростью, а единственным огоньком, лучиком былого тепла, оставалась одинокая, горящая тусклым, бьющимся от сквозняка огоньком сальная свеча. Ее едва хватало на то, чтобы осветить лицо Чернавы.
Облаченная в темные траурные одежды, с глухо покрытыми волосами, она замерла на троне недвижимой статуей. И лишь мерно вздымающаяся грудь да блестящие от огня свечи глаза говорили о том, что старшая сестра Марьи еще жива.
Подойдя к ней почти вплотную, наследная царевна вгляделась в до боли знакомое лицо. Чернава за те долгие годы, что они не виделись, сильно изменилась. И теперь Марья с содроганием глядела на паутинку морщин, вуалью укрывших лик некогда вечно молодой и прекрасный морской девы. Фарфоровая, без единого изъяна кожа ее иссохла, потеряла былой лоск и цвет. Чернава постарела.
«О, Море-Окиян, что же с тобой сталось, сестра моя…»
Видеть, как время касается ту, что не должна быть ему подвластной по праву рождения, было страшно. Отвратительно. Жутко. Одна мысль о подобном пугала наследную царевну, и на краткий, незримый миг она подумала, что понимает тех сестер, что противились смертному уделу. Ведь она почти видела, осязала сейчас их ужас перед неизведанным. Перед конечным.
– Здравствуй, Марья.
Вопреки всем переменам, голос старшей сестры, хоть и подернутый дождливой пеленой незатихшей скорби, остался прежним. Звенел властью, силою не смолкшего еще шторма и грозовой бури, отголосками плещущейся еще в жилах силой родной стихии. Мерным шумом Моря-Окияна. Их родного истинного дома.
– Здравствуй.
Марья ответила спокойно. Сестру видеть она была рада и ссору чинить, как бы то ни было, вовсе не желала.
– Что привело тебя?
– Воля Володыки, – царевна ответила буднично, а затем жестко взглянула на Чернаву и отчеканила: – Что ж, как то всегда и бывает.
Та мерно кивнула.
– Скажи, Чернава, слышала ли ты о мече, что Кладенцом кличут?
– Единственный меч… Слышала. Давно когда-то.
Вновь кивок. Спокойный, медленный. Глядя на который Марья замерла, осознав, что ответ на следующий ее вопрос, возможно, разрешит их с Чернавой судьбы.
– Хорошо. Меч, что Кладенцом именуют, вчера ночью был похищен из старой оружейной Хрустального дворца. Скажи, слышала ль ты о таком?
– Я? Нет, с чего бы? – Чернава равнодушно пожала плечами. Казалось, беда в давно оставленном доме ее нисколько не тронула. И это Марью задело. А сестра ее меж тем, словно бы и не желая знать ответ, спросила: – И кем же, позволь узнать?
– Уверена ль, что не знаешь? – Марья вместо ответа нахмурилась. – Прости, но сказать я должна, чтоб ты со мною откровенной была. Потому как последствия слов неверных аль того, что ты скрыть чего удумала, будут… удручающими. Я лично всем сердцем желаю тебе поверить, но меж тем и помню, как ты восприняла веление отца выйти замуж за земного царевича.
– Удручающими? – Чернава усмехнулась и тут же грозно молвила: – Не забывайся, младшая сестра!
– Младшая ли? – Марья опасливо прищурилась.
– Да, теперь чую… наследная царевна? Что ж, прими мои поздравления, Марья. Отец давно тебя ждал. Сколь его помню… да вот только здесь не Окиян-Море, а земля. Мое царство, где муж мой покойный правил. А ныне я властвую, и будут властвовать мои дети. Чего тебе… – Чернава жестко усмехнулась, – наследница трона придонного, вовек не видать.
Она вдруг откинулась назад, обессиленная, тяжело дышащая. И Марья вдруг поняла, что ей, раздавленной горем своей утери, было совсем не до их проблем.
– Ты, Марья, совсем малая была. И запомнила оттого все не так, как то на самом деле было, – Чернава заговорила тихо и устало. – Да, и впрямь, едва отца услышав, я разбушевалась, да только стоило мне с Игорем моим Лучезаровичем увидаться, как любовь меж нами со взгляда первого вспыхнула такая, что сам Окиян, казалось, иссушить может. Да, не гляди волком, Марья.
Чернава грустно, но по-доброму усмехнулась.
– Того ты тогда не заметила, да и нынче для тебя слова мои жутко звучат, да только оттого все, что ты сама чувства такого необъятного, что небо, и земля разом, никогда не знала.
Марья знала. А потому заместо обвинения молвила:
– Просто не я разделила с тобою твою скорбь, сестра. Не представляю, каково это – мужа потерять. И представлять не хочу даже. Впрочем, зато я ясно знаю, как с сестрою расставаться.
Наследная царевна тепло улыбнулась:
– И раз это точно медузий ожог сердце режет, так то тогда, что ты чувствуешь, должно быть самой смерти подобно.
– Ах, Марья, то во сто крат смерти хуже. И до того это больно, что думаю я порой – лучше б мне вовек его не встречать аль не влюбляться, как иные из сестер наших. Но затем, знаешь, вспоминаю все былое. Детей наших вижу. И что-то во мне оживает. То, что с ним будто умерло. И лишь одно меня страшит…
Она взглянула на свечу вдруг заблестевшими очами.
– Сколько еще мне на моем веку родных с близкими пережить суждено? Покуда сила Моря-Окияна, что жизнь во мне держит, не схлынет отливом в ночь лунную.
Марья, не найдя что ответить на это, лишь потрясенно потупила взгляд. То, что она видела пред собою, совсем не похоже было на то, что ей сказывал в Хрустальном дворце про смертный удел Володыка. Для Чернавы земная жизнь медленно, но верно оборачивалась страшною пыткой. Жуткой и неотвратимой. Когда сладкий мед как-то незаметно сменяет навек черный горький деготь.
– Ну да ничего, – Чернава вдруг улыбнулась. – Прости, что мыслями смурными тебя расстроила, Марья. Что до меча единственного, сожалею, но никогда я не ведала, где Володыка его прячет. И не видела даже ни разу. Лишь слушала отцовские байки вечерами, что он когда-то сказывать нам любил, поучения в качестве. И о том, в числе прочего, как он тот клинок добывал. Вот и все.
Чернава подняла на Марью усталый взор.
– Так что, что б ты ни думала, не могла я помочь никому его выкрасть. Ты ведь об этом спросить пришла? Верно?
– Верно. Об этом.
Марья стойко выдержала взгляд старшей сестры, и та мерно кивнула, подтверждая свою
