они это заслужили. Тем, какие были и как сражались.
Марья покачала головой, невольно вспомнив слова царя вод, сказанные им ей там, в тихой, поросшей пушицей заводи, – о том, кто виноват в смертях ратников, и ей стало не по себе. Царевич же воспринял ее молчание по-своему.
– Все в порядке, Марья? – он как-то легко, будто так и нужно было, накрыл ее ладонь своей.
– Не знаю, – царевна осталась откровенной и теперь. Удивительно, но Иван отчего-то вызывал у нее странное доверие. Ему не хотелось лгать, с ним не было нужды лукавить. А еще, будто бы он даже не требовал от нее быть сильной или слабой, и Марья могла попросту вести себя так, как чувствовала в каждый отдельный миг.
– Чувство у меня странное, будто произойти что-то должно, – она чуть прикусила нижнюю губу. – А что, не пойму никак. Вот и стою здесь, пытаюсь в себе разобраться.
– Это м… как-то с ним связано?
Иван глянул в сторону кормы, где под натянутой в виде палатки парусиной скрылся Водяной.
– Чего ему надобно было?
– Не знаю, – Марья пожала плечами. – Заскучал, наверное.
– Хм, не понимаю вообще, для чего мы его взяли?
– Потому что он может помочь. Пусть и нехотя. Водяной – могуч да силен, царевич. И, как я уже однажды тебе сказала, лучше его в даже бледном подобии дружбы держать, чем врагом открытым.
– Ох, надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Марья.
Иван хмуро покачал головой, явно показывая свое несогласие, и еще некоторое время они простояли молча, глядя, как сопровождают их челн веселые дельфины. И все это время рука царевича покоилась поверх ладони Марьи, и оба будто бы не замечали этого, делая вид, что все идет ровно так, как нужно, а царевна, страшась спугнуть этот молчаливый уговор, даже позабыла о своих давешних дурных предчувствиях.
Вернулась ее тревога с новой силою уже поздним вечером, разбудив при том мирно дремавшую под парусиной царевну и заставив ее распахнуть очи с единственным словом на устах:
– Беда…
Стоило Марья проснуться, как с палубы донеслось громогласное:
– Гро-за-а! На горизонте гроза!
Царевна вскочила, выглянула из-под парусины наружу и обомлела. Черная, как ночь, стена переливающегося фиолетовыми огнями шторма закрыла собой, казалось, весь горизонт. Она шла к челну под углом, с запада, и моряки, судя по всему, надеялись избежать с нею встречи.
– А ну все на весла, щучьи дети! – кормчий, перекрывая общий гвалт, зычным голос принялся отдавать команды. – Недалече как парус придется сворачивать! А ну взялись! И-и-и-и р-р-раз! И-и-и-и р-р-раз! И-и-и-и р-р-раз!
Под его стройный ритм весла ударили о воду, и ладья, будто подпрыгнув, пуще прежнего понеслась по волнам. Марье же, прильнувшей к борту, хватило одного взгляда на далекие грозовые тучи, чтобы понять – они не успеют. Моряки меж тем, не жалея спин, налегали на весла, еще не ведая о том, что все их усилия тщетны. На душе морской царевны, перекликаясь с волнующимся вдалеке морем, поднималась буря.
– Иван, найди линь покрепче, обвяжи себя да Сокола и меня держитесь!
Бросившись к царевичу, Марья горячо зашептала ему на ухо указания.
– Марья!
Он удержал ее за руку, желая что-то спросить, но, едва лишь только глянув в глаза царевне, тут же спешно кивнул, сразу уяснив – дела плохи. А вскоре их нагнала гроза.
– Держись, братцы! – кормчий, вцепившись мертвой хваткой в рулевой шест, едва успел закричать, когда в борт с силою разъяренного кита ударил первый из многих громадный водяной вал. Под его напором ладья, жалобно заскрежетав, дрогнула, застонала, точно раненый зверь. Вверх взлетели брызги ледяной воды, стремясь, казалось, достать до самих черных туч, что нависли над головой.
– А-а-ах! Пропасть!
Один из сбитых с ног моряков с грязной руганью поднялся, а следом его окатила вторая волна, забрав с собою в бушующие воды Моря-Окияна. Крик тонущего заглушил яростный рев ветра. Кормчий грозно взревел, в сердцах хватив кулаком о борт.
– Кому говорил, привяжитесь, лягушкины вы потроха!
А следом ладью заметало по рваной, беснующейся водяной круговерти, точно детскую лодочку, и люди на палубе болтались, привязанные к бортам линями, точно тряпичные куклы.
– Эта посудина вообще такое выдержит?
Иван, силясь перекричать вой шквального ветра, уцепился Марье за плечо. Царевна, ничуть не опасаясь разделить незавидную участь смытого волной несчастного, одной только рукой крепко держалась за толстый ствол мачты.
– Боюсь, что нет, царевич, – отбросив с лица мокрые волосы, она наклонилась к самому уху Ивана. – То, что ты видишь, – ведь это только начало. Гроза такая грядет, что эту лодочку по бревнышку раскатает, уж это я верно чувствую. Все утонут, чую, жаждет их душ Море-Окиян!
– Что же нам делать? – Сокол, держась подле Ивана, щурился и кривился от хлещущего по лицу острого ледяного ливня.
– Вы ко мне, не к челну привязаны, так что не потонете…
– Сейчас, кажись, потонем!
К ним присоединился Водяной. Несмотря на ярость бури, он играючи передвигался по трещащей от ударов волн палубе и легко перекрикивал рев шторма.
– Без тебя знаю, ты-то чего волнуешься? Чай, не захлебнешься…
– Купаться не хочу!
– Так чего делать будем? Прыгать? – Иван с сомнением поглядел на очередной водяной вал и крикнул: – Берегись!
В следующий миг волна окатила их с головой, и в ее стремительном потоке Марья почувствовала, как натянулся привязанный к спутникам линь. Море попыталось забрать Ивана с Соколом себе, но отступило, поняв, что в планы его царевны это не входит.
– Ох, вот это искупались!
Царевич с трудом поднялся на ноги, подтянутый к себе Марьей, а команда ладьи меж тем недосчиталась еще одного моряка. Его линь, в отличие от такового у царевича, все же оборвался. Волны меж тем становились все более грозными, ладья под их могучим боем стонала все сильнее, уже едва не переворачиваясь от каждого удара набок, и Марья поняла, что решаться на что-то надобно как можно скорее. Царевна предполагала, что сможет упросить Окиян оставить их челн в покое, вот только подобное действо наверняка привлекло бы внимание спасаемых ею моряков, чего строго-настрого наказывал не допускать царь Дадон. Впрочем, второй дорогою для нее было просто шагнуть за борт да и бросить ладью и команду вместе с кормчим на потеху морю. В том, что она сумеет доставить царевича и Сокола на брег в целости и сохранности, у Марьи сомнений не было. Как и в том, что туда же сам доберется Водяной. Впрочем, как раз его судьба заботила в тот миг царевну меньше всего.
– Ах, будь что будет!
Наконец решившись, Марья отпустила шест мачты, не глянув даже на оставленные на твердой древесине вдавленные следы от пальцев, и, широко раскинув ладони, потянулась словно вглубь себя. Туда, где бушевал вторящий грозе вокруг яростный шторм. И усилием воли, увещеванием да ласкою постаралась унять бушующую в груди чужую и такую родную
