но должна была быть в постоянной тревоге. Старший (пан президент) проникся к нему какой-то инстинктивной ненавистью. Первым её поводом была ревность за сердце матери, позднее оба почти одновременно увидели Толу и оба в неё влюбились. Теодор был живой, остроумный, открытый аж до избытка – темперамент поэта и художника. Президент, понурый, прямой, холодный, насмешливый, носил пятно бюрократии, прежде чем стал урядником. Красивая, живая и смелая, Тола не могла симпатизировать потомку известной семьи, которому казалось, что его ради имени и состояния все должны были любить и уважать, – она предпочитала немного легкомысленного юношу, каким был Теодор. Президент ей этого простить не мог. Между братьями нарастала борьба, в которой Мурминский воевал насмешками, президент – угрозами. Пришло к тому, что он выбросил ребёнка, из милости принятого в доме, что смел с ним соперничать. Борьба эта разворачивалась сначала скрытно, проявляясь только вырванными полусловами, но с каждым днём становилась всё более горячей, фанатичной, жаркой. Теодор, хоть обиженный, легко принимал всё, президент – мстительно и вспыльчиво. Тола так очевидно давала преимущество Мурминскому, что президент в итоге должен был устраниться, но постарался, чтобы тётя и семья соперника тоже были отправлены; он сумел даже эту панну отговорить и разгневать её на Теодора.
Мурминский должен был уйти – но всё это короткое и яростное противостояние двух братьев оставило после себя несмываемые следы, которые должны были повлиять на дальнейшую жизнь. Президент поклялся в мести.
Тола, которая сердцем и душой привязалась к Теодору, раз сказав, что ни за кого выйти не хочет, если её собственный выбор не направит судьба, оттолкнула многих старающихся, а потом удалилась самовольно на деревню и начала одинокую жизнь в товариществе одной пани Терезы. Редко это у нас встречается, чтобы панна могла вызволиться из уз семейной зависимости и иметь отвагу начать жизнь собственными силами. Никогда не было это в обычае страны – сироты ютились обычно под крышей кровных, отдавались в их опеку и, признавая свою слабость, судьбу свою доверяли в руки старшим. Панна Тола подавала опасный пример своеволия, из которого сразу плохое на будущее предсказывали, посмеивались, делали из него предмет повседневных лекций и насмешек. В коротком, однако, протяжении времени восхищение заменило смех и только любопытство пробуждало жизнь и хозяйство молодой наследницы.
Засев на деревне с пани Терезой, Тола нашла старый родительский дом покинутым, состояние, как после войны, из рук арендаторов вышло, везде грустная руина и беспорядок. Во время её несовершеннолетия здесь хозяйничали – не очень думая о будущем – правил кто хотел и делал каждый что ему нравилось. Начиная от дома, опустошение было везде, по-настоящему пугающее. Детские воспоминания едва к чему-нибудь могли прицепиться. Арендаторы, экономы, смотрители не уважали ничего, – каждый, что тогда пришёл, оставил после себя только ещё немного больше уничтожения. Первый раз прибыв в Калиск, несмотря на свою энергию и резигнацию, панна Тола не могла сдержать слёз. Дом был почти нежилым, так его забросили, сад наполовину одичалый, наполовину вырезанный и неогороженный, строения валились, инвентарь в самом жалком состоянии, поля непосевные… люди одичали также… вот, что её встретило на пороге. Потом через несколько дней от великой грусти она перешла к работе, большой и неутомительной. Нужно было всё создать заново, а Тола нашла в этом занятии утешение. Калиско переделала по своему уму. Дом, сад, постройки, постепенно всё повырастало, а женская рука выдала себя в старании о придании изящества возрождённой усадьбе. Как большая часть нашей страны, околица, в которой лежали владения панны Толы, была плоская и, видно, раньше покрыта лесами и болотами. От этих пущ остались тут и там гигантские дубы и липы, которые приукрасили сад. Старую усадьбу, каменную, неудобную, уважая стены, что видели лучшие времена, переделали в прекрасную резиденцию, наполовину покрытую диким виноградом и плющом. Множество цветов выросло среди газонов. Внутри дом приукрасился без избытка, но для глаза мило. Небольшой ценой наследница Калиска сумела сделать из него одно из самых привлекательных имений в околице. На фермах нашла многолетних арендаторов, которые, будучи уверенными, что будут собирать урожай, могли также как наследники вкладывать в землю и улучшать почву. На все эти её распоряжения поглядывали с разновидностью недоверия и зависти; искали, что дало бы себя высмеять и критиковать – в итоге все были вынуждены признать, что панна была очень практична. Почтили её тем словом, которое вызывало на её уста улыбку. Множества разного рода претендентов старались о её руке, с разнообразными квалификациями, практичные люди, думая, что сумеет их оценить, молодые хлопцы, думая, что очарованием молодости за сердце её возьмут, дилетанты, литераторы, зная, что любит книжки… но никому тут как-то не везло. Мамы, тёти, отцы привозили ей сыновей, племянников и кузенов. Тола принимала их очень вежливо, очень равнодушно – но после двух или трёх посещений не имели охоты возвращаться.
Эта холодность красивой панны, эта любовь независимости выдавались чем-то таким чудовищным, что для объяснения их повторяли самые разнообразные легенды и басни. Чаще всего, однако, утверждали, что, должно быть, была несчастно влюблена, и клялись, что не пойдёт замуж. Значительное состояние и отчётливая любовь к обособлению тут от людей наводили даже на мысль, что могла бы основать монастырь и стать монахиней – пробовали и к этому её подталкивать, обещая поспособствовать, но Тола просто отвечала, что призвания к монастырю не чувствует. Люди слишком занимались её, что в конце концов перестало её гневить и только полуулыбку вызывало на уста. Она жила, согласно раз начертанному плану, не хвалясь счастьем, не горюя над своей судьбой.
Гости всегда заставали её в одном настроении, спокойную и удовлетворённую.
Весьма часто с некоторого времени пребывала здесь докторова, которой опротивел город…
Совершали с ней экспедиции по околице, читали, наводили порядок в саду, а новый цветущий, присланный из Эрфурта, какой-нибудь кустик или луковичка… отлично их развлекал.
Два с лишним года у панны Толы был новый сосед. Был это немец, который купил имения, выставленные на аукционе. Была это старая панская собственность, принадлежащая некогда к семье, внезапно к концу XVIII века разбогатевшей и также в XIX веке упадшей. Фамилия прежних наследников, старая и красивая, дала им могущество: приблизиться ко двору Августа III, позднее быть уже деятельными во времена осложнений с 1775 до 1795 годов. В течении этих двадцати лет, раньше относительно бедные, каким-то таинственным образом пришли к огромным богатствам, покупали собственность, и, именно соседнюю выбрав себе резиденцией, неосмотрительно в ней, вдруг, большой ценой начали строиться, не обращая внимания, сколько в это вложат. Дворцы, оранжереи, конюшни с колоннадами, флигели, беседки,
