это ссылаться?
Президент вздохнул.
– Доказательства – свидетельства врача, – процедил он, – дали бы найти себя, я так думаю.
Они посмотрели друг другу в глаза.
– Несомненно, – было бы хорошо, если бы нашлись…
– На это время, думаю, – прибавил президент, – что и брак был бы признан недопустимым и…
– С позволения, – прервал доктор Обст, – не знаю точно, как каноническое римское право в таких случаях действует… но что католический костёл священнику, который заключал брак, больше верит, чем даже врачам, а умственная слабость и безумие в заболевании этого рода, что имеет intervalla lucida[14].
Президент нахмурил лицо – молчал.
– Документ, должно быть, поддельный, – сказал он потихоньку, – в это бить надлежит.
– Можно, – подтвердил законник, – и со всех мер лучше. В таком разе ребёнок вашей матери был бы незаконным…
Президент покраснел.
– Я хотел бы узнать, что это за найдёныш, которого она, при своём умственном состоянии привыкла считать собственным сыном, – хоть он им не был.
– Нужны бы на это доказательства…
– Жадность этих людей.
– Требуют ли чего?
– До сих пор нет… но у меня есть подозрения, что воспользовались моей слабомыслящей матерью и постарались ухватить значительный капитал…
Таким образом начались совещания.
Доктор Обст допрашивал отлично и весьма сурово. Президент потел, мучился, вздыхал и видно было, что только последняя крайность могла из него вытянуть такие мучительные признания. Конференция продолжалась час. Когда исчерпались вопросы и ответы, доктор Обст долго сидел задумчивый, развлекаясь ножом от бумаги и грызя конец его в устах.
– Что же вы скажете? – спросил президент.
– Что дело в любом случае неслыханно запутанное и трудное для ведения. Вы имеете за собой то, что брак президентши никогда оглашён на родине не был… можете иметь свидетельства докторов… Но всё-таки, стирая одно пятно, родится неизбежно другое. Как же сегодня доказать, что ребёнка подкинули?
– А если бы мы нашли человека, который сопровождал в путешествии мать и сознался бы под присягой, что ребёнок был куплен и подброшен?
Последние слова президент выговорил тихо, невыразительно, изменившемся и дрожащим голосом.
– А огласка такого процесса? Если будет неизбежна…
Оба замолчали.
– Организуйте, как вам это понравится, – сказал президент, вставая, – мне надлежит обеспечить материалами. Если найдётся человек, что посмеет именовать себя моим братом, я до конца должен сопротивляться и буду.
Доктор Обст президента, который, казалось, направляется к дверям, вежливо остановил, хватая его за руку.
– Пане президент, – сказал он холодно, – для меня, как для юриста, верьте мне, запутанный, занимающий, любопытный, таинственный процесс, сложенный из таких элементов, какие тут представляются, был бы настоящим благодеянием, как адвокат, я только желать его могу. Это вещь очень красивая, это как для медика знаменитый случай особенно развивающейся болезни. Такого дела достаточно, чтобы сделать человека прославленным. Все газеты будут о нём писать. Иначе обстоит дело с особами, действующими в деле. Противной стороне терять нечего, а много может приобрести, вы же из позиции, какую вы занимаете в свете, кажется, что должны хорошо бы подумать, прежде чем начинать.
Есть всё-таки иные средства, более мягкие и по крайней мере не такие разглашающие и явные.
Говоря это, доктор Обст, который употреблял табак, взял табакерку со столика, и, поглядывая из-под очков на клиента, ждал ответа.
Президент повернулся к двери, ничего не говоря, упал на канапе, обеими руками подпираясь, смотрел в окно, задумчивый.
– Замечания правильные, – сказал он словно сломленный ими, – очень меткое, но что же предпринять?
– А! Боже мой! – прервал доктор Обст, медленно прохаживаясь. – Я вам намекнул, что всё-таки есть средства менее гласные, более тихие, а выбор их уж зависит от вас. Для меня лучше был бы процесс громкий, для уважаемого пана с уверенностью – нет.
– Нужно защищаться от нападения, – говорил президент.
– Но, уважаемый пане, – вопросил доктор Обст, – насколько я мог понять вещи, хотя бы вы в итоге сумели даже оборониться, останется всегда тень сомнения. Это выплывает из природы дела. Могущественная семья против бедных людей, хоть бы имела явную правоту, всегда пробуждает подозрение в притеснении, при средствах, какие имеет. Из этих всех соображений ещё раз повторяю, следует хорошо подумать.
Президент молчал.
– А значит, – подумаю, – сказал он, подавая адвокату руку, – а тем временем это должно остаться между нами.
– Адвокат, как доктор, имеет обязанность молчания, – кланяясь, добавил доктор Обст, который поглядел на часы, чтобы знать, как консультацию оценить.
С повешенной головой вышел президент от него. До сих пор всё дело хотел вести согласно своей мысли, никого не допуская и не вовлекая в свои намерения. Теперь начинал подумывать, что свою семью, равно, как он, заинтересованную в процессе, надлежало вызвать для совещания. Не хотел его, однако же, делать слишком громким, и поэтому написал письма к ближайшим родственникам, приглашая их не в город, но в своё деревенское имение.
Когда Теодор Мурминский прибыл с пани докторовой в город, президента не было, он как раз выехал в дом жены и оставил семью. Ожидали вскоре его возвращения.
Таким образом, он имел время вздохнуть и обдумать, как ему следовало поступать. Сперва он побежал к Куделки, которого застал, как обычно, погружённого в книги.
Старик сердечно его обнял.
– Уже теперь, – воскликнул он, – все беды окончены, а видишь, какой ты нечестивец, а видишь, что никогда отчаиваться не годится! Ну – а если бы я там тогда не был! Всё складывается как можно лучше, имя, наследство и будущее ясные и спокойные… Благодарение Богу!
Теодор улыбался… но грустно…
– Вот тот бревиарий, который так долго твоя судьба в себе хранила, – воскликнул он, показывая ему книгу. – Ксендз прелат был очень умный человек, что самое дорогое хранил в книжках… Доказанная вещь, что это безопасней всего… во-первых, никто на книжки не лакомый, во-вторых, редко кто их открывает…
После короткой беседы они вместе пошли к докторовой, которая ждала их с чаем. Только тут узнал Теодор о вероятной смерти отца и бумагах, которые после него вручили докторовой – и как президент с ними поступил.
Это до наивысшей степени возмутило Мурминского, а судьба отца выжала у него горькую слезу. Сразу на следующий день он решил бежать в больницу, чтобы там лучше расспросить и проследить, каким образом эти бумаги попали к женщине и не было ли при них ещё чего-нибудь. Докторова, однако, удержала его, боясь подвергать честную свою служанку ответственности перед мужем, которая могла бы ей всю жизнь обременить. На следующее утро пошли вместе…
Эконом и пани Хилария рассказали о том старом человеке… должны были показать вещи, оставшиеся после него… Теодор узнал в них некоторую старую одежду, раньше виденную на отце. На номере Giornale di Roma стояло написанное карандашом имя и известный адрес дома, в котором долго проживал. Поэтому не было сомнений, что старик окончил тут жизнь, показали даже ещё свежую могилу, которая покрыла останки; а Теодор имел надежду, что добьётся позволения exhumacji и
