Во вторую субботу возвращения со службы демобилизованный солдат, Клава и верный её паж Зоя Савушкина отправились в клуб на танцы. Старшие Иванцовы и Тихонькие уже договорились сыграть свадьбу через месяц, а влюблённым всё не удавалось остаться наедине – безотвязная Савушкина мельтешила рядом третьей лишней, не закрывая болтливого рта. По насупленному лицу Клавы легко можно было догадаться, как не нравится ей этот роток, явно разинутый на чужой каравай, но ступала под руку с вышедшей из повиновения Зойкой гордо, чувствуя спиной сдержанный жар прицельных глаз Василия. Уж кого-кого, а Адельку-хромушу Клава в ревнивый расчёт не брала, не думала, какая подлая змеюка зреет в колченогой дэцэпэшнице, и никто б не подумал. Позже обе с Савушкиной жалели, что Василий не был допущен к Клавиным прелестям сразу по приезде. Клава винила соглядатайство Зойки, та оправдывалась просьбой её матери присмотреть за подружкой до свадьбы, – перетерпят, мол, потом зять с уважением будет помнить первую брачную ночь… А не вышло доказать суженому соблюдение старозаветных правил в доме Иванцовых, хотя свадьба прогремела шумная и, как следовало по плану, ровно через месяц.
Аделькина свадьба.
Смешно сказать, из-за чего расстроился союз такой складной пары: из-за лужи перед клубом. Клава первой заметила, как Аделька остановилась напротив у края воды. Все нормальные люди лужу обошли и стояли на крыльце, ожидая открытия дверей, а хромуша вытянула одуванчиковую голову и уставилась на толпу с кривой улыбкой. То есть не совсем на толпу, избирательно – на бывшего соседа по парте. Длинная шейка украшена бусами под жемчуг, поджатые в коленях ноги обуты в мальчиковые ботинки…
Клаву огорошила наглость калеки. Мать моя женщина, это что?.. Это на кого хромоножка зарится?! И невысказанная злость на подругу выплеснулась вместе с сиюминутным негодованием:
– Ой, гляньте, девочки, пугало в бусах!
Савушкина с готовностью поддержала:
– Выставилась напоказ, никакой самокритики у Аделины!
В стайке девушек хмыкнули, завздыхали:
– Чего привязались к человеку?
– Личико у неё посмазливее, чем у некоторых (намекнули на толстощёкую Зойку).
Клава закруглила разговор, хозяйски поведя на жениха красиво изогнутой бровью.
– Даже интересно, кому станет нужна, бедняжка, – и замерла, пригвождённая к перилам остротой его взгляда.
В тёмно-карем глазу Клавы под выразительной бровью, как в чаше с плавленым шоколадом, Василий в долю секунды узрел их совместное будущее: он и она, окружённые изобилием пухлых младенцев, еды и вещей; на сытых лицах довольство жизнью, на его щекастой физиономии, кроме того, подобострастное выражение лица Зои Савуш… стоп! Что-то в нём разъединилось, взорвалось и кануло в безвременье; в ушах оглушительно засвистал не существующий снаружи ветер. Толпа ахнула и подалась вперёд вслед за Клавой, не поверившей своим глазам: спрыгнув в новых туфлях с крыльца прямо в лужу, Василий Тихонький шагнул навстречу Аделе.
…Деревня на сто рядов обсмаковала разговор на ступенях клуба. С лаконичной подачи деда – вон! – родители выставили возмутителя фамильного спокойствия за дверь. Василий поселился в бане на задворках старого дома, где Аделя жила вдвоём с матерью. Свадьбу решено было справить не назло потрясённым вероломством Иванцовым (как они полагали) и не для того, чтобы досадить отвергнувшей самовольщика родне, а по настоянию школьных друзей. Ну, и по честному праву Адели нарядиться в белое платье в пандан бусам под жемчуг. Василий продал мотоцикл, ребята сложились деньгами, нанесли солений, пирогов – стол получился нестыдным. Пришла мать, плюнув на домашние уставы, сама вдела Аделе в мочки ушей золотые серьги. «Подчистую зарплату потратила», – понял сын, тронутый подарком и очередной, по дедовскому определению, «бузой» невестки.
Аделя смущённо улыбалась всем из-под облачка начёсанной челки. Василий удивлялся, как мог забыть: эта робкая полуулыбка сразила его ещё в детстве, когда учительница привела и посадила на свободное место рядом с ним девочку, похожую на неоперившегося птенца. Вася Тихонький молча подвинул чернильницу на середину парты, новенькая улыбнулась, и он загляделся: на левой щеке девочки заиграла маленькая лунка – будто солнечные зайчики гонялись за своей тенью. Никто не улыбался так странно и нежно… никто не выглядел так беззащитно. Теперь, во всем белом, Аделя напоминала ему ангела, и Василий внутренне сжимался, еле касаясь её губ под крики «горько» за прикрытием фаты. То, что подразумевалось за кадрами в фильмах «до 16 лет» и что, между прочим, он сам проделывал с одной весёлой женщиной в армейских увольнениях, казалось по отношению к Аделе кощунством.
Барьер детской дружбы они действительно преступили сложно, но не в свадебную ночь. Поздним вечером, едва гости начали расходиться, братья невесты в отставке побили окна в доме, и у палисадника затеялась потасовка. Драка быстро нарастала, прибывали всё новые сторонники Иванцовых. Штакетник с обеих сторон улицы понёс большой урон. Новобрачный с товарищами, от души поколоченные, а также их не менее пострадавшие противники до рассвета проторчали в участковом отделении милиции.
Через год Клава вышла замуж за старшего брата Савушкиной и принялась энергично наполнять чашу дома детьми и вещами. Сбылось всё, что увидел Василий на клубном крыльце в шоколадном Клавином глазу: сытые лица, довольство жизнью, только подкаблучником с заискивающей физиономией был не он. Зоя тоже в девках не засиделась, высоко взлетела – под мускулистое крыло лыжного тренера в городскую квартиру со всеми удобствами – и стала не Савушкиной, а Ванштейн («Ферштейн», – звали старики для лёгкости запоминания).
Василий незаметно помирился с роднёй. Семье стало не до него: младшая сестра Татьяна спуталась с заезжим строителем. К немалому изумлению деда, отличница и комсомольская активистка в десятом классе обзавелась «байстрюком» – так дед Володар в гневную минуту называл правнука Дениску, лихим словом поминая малахольных предков снохи. Наглядное опережение замужества не помешало бойкой Тане закрутить с учителем географии, рвануть с ним в Казахстан и родить законную дочь. К школе «казахстанцы» забрали мальчика. Тихонькие, особенно старый дед, упросивший внучку оставить наследнику фамилию, сильно по нему скучали.
Аделя оказалась неспособной иметь детей. Вернувшись из города после обследования, она молча остригла свои летящие белые кудри. Василий всё понял и подумал с печалью, что, будь он художником прошлых веков, рисовал бы жену для картин с шестикрылыми серафимами. Аделя вдруг почудилась ему созданием, сотворённым не из плоти и крови. Он застеснялся в себе поэтических мыслей, но жена впрямь увиделась ему недозрелым плодом поздней завязи, скованным холодом зимнего солнца.
Зябко приподняв плечи, она посмотрела на мужа:
– Может, разведёмся? Я знаю, ты будешь хорошим отцом, если…
Он не дал досказать, подхватил на руки слабую, лёгкую, как отроковица.
– А я знаю, что ничто не принесёт мне радости, если ты уйдёшь от меня. Ты понимаешь, о чём я?.. – Ни слова не сказал о любви, как не говорил ни до того, ни после. И оба они больше не говорили о детях.
Дважды сестра с географом и дочкой гостили в деревне летом, а Дениса оставляли на все каникулы. Аделя много читала и тщетно пыталась пристрастить к книгам мальчишку, но и Василий не был охотником до чтения. Все свободные часы мужчины либо рыбачили, либо ждали в шалашах у озёр жирующих к отлёту уток. Любознательному мальцу нравилось возиться с охотничьим снаряжением. Пыхтя от старания, чистил ружьё с дядей Васей, укладывал в обитый железом ящик под ключ…
А вскоре Татьянин географ влюбился в молоденькую учительницу математики, и безмятежная жизнь семьи развалилась. Сестра перестала привозить Дениску. Разбежалась с мужем, нарвалась на альфонса, потом на алкоголика и, наконец, после многих надежд и мытарств сошлась на вторых ролях с успешным владельцем конного завода, глубоко засевшим в семье. Эта усталая связь неожиданно подарила Татьяне неизвестные прежде возможности: открыла в ней коммерческий дар.
Пока женщина металась в поисках себя под солнцем фортуны, Денис из весёлого ласкового парнишки превратился в проблемного шалопая и отбился от рук. Мать с трудом откосила сына от армии ради изнурительной борьбы с его ленью и предрасположенностью к пьянству. Безрезультатно. Тогда, отчаявшись, Татьяна отправила двадцатилетнего оболтуса «на перевоспитание» в деревню, где из всей родни, кроме брата и Адели, никого не осталось. Василий Игнатьевич нянчиться с племянником не стал, без долгих церемоний погнал служить Родине.
– К тебе, дядь Вася, вернусь, – предупредил Денис с оттенком вопроса.
Армия обошлась не без эксцессов (самоволка, бои без правил), но подправила-таки склонность парня к разгулам. Правда, прошла добрая семилетка, пока он учился и осознавал, что ошибся в выборе, менял колледжи и общежития, искал работу «по душе» и, нагрянув однажды, сообщил:
