слова под стать образу:
– Неужто опять раньше всех? Вот так всегда, лентяи. Как пиры праздновать, все горазды, а как страды страдовать, так дрыхнут.
Сверкнула извилистая молния, раздался шлепок. Фортуний не вписался в
поворот, нелепо растекся по каменном полу. Нечто собралось, и из лужи поднялся
молодой юноша. Он весело глянул в сторону закатившегося богатырским хохотом
крестьянина, усмехнулся. Тоненькие усики дрогнули, изящная рука пригладила
козлиную бородку.
– Гроумит, ты как всегда, на сбор богов в нищенском отрепье?
Покровитель земледелия перестал хохотать, стер слезу:
– Я, выгляжу так, как должны выглядеть мои собратья. А ты вот
расфуфырился, кавалер! Ну-ну, вижу, как удачу создаешь. Прибыл вторым, еще и
вперюхался мимо лежбища. С твоими оборочками дел не сотворишь сурьезных.
Ха, не то, что я! Рукава закатаны, ладони в мозолях. А ты даже за плуг с какой
стороны браться, не разумеешь.
Фортуний, успевший принять облик мушкетера, покраснел. Снял шляпу,
пригладил поля:
– В отличие от грубых мужичин, я работаю головой. Это эффективнее.
– Ну-ну, ифективнее, – передразнил Гроумит, – вот посмотрю я, как ты башкой
своей целину вспашешь. После первой борозды голову менять придется.
Фортуний выпучил глаза, набрал воздуха для ответной тирады, возмущенно
затряс ручонками.
Мимо скользнул разряд, тонкой алой полосой разрезая воздух.
Из клубов дыма и языков пламени вышел женский силуэт. Это была Мокошь, покровительница женских начал. Как высшая богиня, она имела право не менять
небесный образ, и почти всегда представала в виде ослепительной красоты
женщины. Статная, худощавая и неимоверно опасная. Рыжие, под стать пламени, волосы завязаны в тугой узел, под веками сияют малахитовые звезды. Лицо узкое, вытянутое, белое, словно известь, из которой создавались колонны божественной
ротонды. Облачена в одеяния из черной кожи, в руке тонкая палочка с изумрудным
навершьем. Младшие притихли, с благоговением смотрели на богиню. Она
бросила холодный взгляд, раздался высокий, с примесью стали, голос:
– Все о полях да балах спорите? Пора бы уж дозреть до серьезных бесед. Кого
еще нет?
В божественной чаше прогремел голос. Он был похож на рев водопада, при
этом не внушал страха, лишь благоговейный трепет. Каждое слово ясно врезалось в
сознание, оставаясь там навсегда:
– Остальные не потребуются. Признателен, что явились.
На мраморном возвышении возник седовласый старец. Белые волосы, как
нежнейшая овечья шерсть, спадали до плеч, борода чуть прикрывала шею. Белый
балахон, укрыт шерстяным плащом, на котором вышит запутанный округлой
формы знак. У него, в отличие от остальных божеств, глаза переливались синевой
чистого неба. Не только покровителям, но и самой Мокошь было достаточно
встретиться взглядом с Высшим, чтобы сразу стало ясно, кто главный. Творец
сошел с постамента, оглянулся. На морщинистом лице мелькнула улыбка и он
беззаботно плюхнулся в широкое кресло. Жестом разрешил остальным свободно
передвигаться, широко зевнул, потянулся, поскреб вынырнувшую из тапка пятку.
– Прекрасная картина, не так ли?
– Досточтимый, ты призвал нас по делу? Изложи его суть. Зачем
Изначальному понадобилась помощь тварных?
Мокошь зрела в пол, стараясь не встречаться взглядом со старцем.
Тот вздохнул:
– Можете звать меня Рафа. Сегодня мне нравиться это имя.
Высший повел бровью. Покровители собрались за круглым лиственным
столом. Место встречи, божественную чашу, Рафа создал для решения дел по
недавно созданному миру, который признавал за лучшую из всех картин. Чаша
представляла собой удобный амфитеатр на горном хребте, выпиравшем из пучины
моря. В этом месте каждому духу приходилось облачаться в тленное тело, дабы
быть понятым другими. Так установил Высший и никто в Его присутствии не
решался ослушаться.
– Круг Велеса был восстановлен. Смертным. Слышишь, Гроумит – смертным?
А там и до Зортзиара недалеко.
Мужичина хмыкнул. Огромная ладонь схватила гроздь винограда, толстые
пальцы оторвали несколько ягод. Веки сомкнулись, на лице расплылась улыбка.
– Мое колесико. Давненько меня Велесом не кликали. И что? Люди ж и так в
пахоте да работе добились много. С чего им мой кругляк?
Рафа почесал щеку. Высший всегда вел себя непринужденно, понимал, что его
побаиваются, просто за то, кто он есть.
– Колесо. Да катись оно лесом. Не в этом дело. Люди рисуют картину. Сами. Я
предвидел это, но так быстро? Они сами нарисованы. Для каждого определено
время, варианты действий. В эту картину каждый из нас вложил часть себя. И я.
Послал в нужное время искру своего сердца в этот бренный мирок, дабы встали на
правильный путь. Своими ходами они почти довели историю до конца – я уж было
собирался перенести верных на новый холст, а использованный сжечь. Жаль, конечно, такую красоту – но как иначе?
Фортуний осторожно высказался:
– А они перерисовали все по-своему?
Высший воскликнул:
– Да! Начали и продолжают. Они используют души собратьев, чтобы создавать
искры и делают все! Даже не по-своему, а как получиться. Теграмтон отправился
исполнять мою волю, но это опасно – теперь может застрять в этой картине
навсегда. В прошлый раз, в том мрачном саду, он сдержался. – Рафа потеребил
губу. – Сейчас же слишком долго. Хуже того – Ишгар сбежал. Всегда был буен, переиграл в первое воплощение, в землях Неффалима. Но сейчас дракон слишком
своеволен и не пожелает мириться с моей волей.
Мокошь вспыхнула:
– И чего мы миримся с этим подколодным? Давно бы разорвали его на
мириады гвельтов! От них хоть польза какая-то.
Высший хитро взглянул на покровительницу, перевел взгляд на
непонимающего Гроумита, оценил задумчивого Фортуния.
– А еще один из людей вникает в мой план!
Гроумит воскликнул:
– Что? Да я не понимаю… Кхм, то есть не всегда понимаю твои сценарии, а
тут какое-то пятнышко на картине?
Творец строго взглянул на крестьянина, тот смутился.
– В каждом пятне, Гроумит, даже самом незаметном, сокрыта частица
художника. В твоих картинах – частица тебя. А моя искра в этом молодом юноше
горит, горит ярко и чадно, хотя он сам не осознает важности своей жизни.
Обратимся к Слову.
Воздух загустел, небо раскололи молнии, море у подножия утеса вскипело. На
поверхности стола появилась огромная книга. Рафа перекинул тяжелую страницу, прищурился. Ротонда звенела, покровители ощуща силу, заложенную в витающих
словах:
« Кто воздвиг от востока мужа правды, призвал его следовать за собою, предал ему народы и покорил царей? Он обратил их мечом его в прах, луком его в
солому, разносимую ветром. Он гонит их, идет спокойно дорогою, по которой
никогда не ходил ногами своими».
Все сидели в изумлении. Слова этого мира грубы и обычны, их не так много, но сила… Сила пронизывала воздух, потоки энергии парализовали и заряжали.
Строки, написанные в книге, являлись воплощением сердца Высшего – если можно
назвать сердцем то сокровеннейшее, что хранил старец, о чем он мыслил, в какие
бесконечные дали зрел. Даже блеклая картина, в которой они находились, вызывала
чувства, которых в небесном чертоге не было. Соленые брызги моря охлаждали
лица, солнечные зайчики играли на ладонях, плоды дерев были вкусны и приятны
на вид. Пребывание в нищенской плоти давало необычайные ощущения. Гроумит
давно задавался вопросом, почему их бытие в духовном мире не так приятно, как
здесь, на земле. Наверное, из-за того, отвечал сам себе, что во всех семи небесах
нет ограничений – лишь разные уровни блаженства. А тут, в бренной плоти, на
земле их сотни тысяч. «В узах вкус свободы слаще» – вспомнил он давние слова
Высшего.
Голос Творца прервал благоговейные размышления:
– Такова моя воля. Прошло время, когда я через Младшего искупил мир.
Людям этого стало недостаточно. По своей милости я даю им шанс искупить мир
через себя. И для явления славы я выбрал семерых, возглавляемых одним. Вы же
должны помогать им, в меру своего мастерства. К первому я отправил Теграмтона.
Пока что дам ему простенькое заданьице – пусть избавит людей пустыни от
бесеныша. Будущему мыслителю пора утвердиться в своей силе. И в моей тоже.
Рафа обозрел богов:
– Гроумит, зри за мальчишкой. И приведи к нему хранителя рубина. Фортуний, настанет момент, когда тебе нужно будет сохранить его от высоты и холода.
Мокошь…
Высший строго смотрел на покровительницу:
– Не мешай. Я не отдам тебе юношу. И тем более, картину.
Все встали.
Мокошь слегка наклонилась в знак почтения.
– Буду размышлять над твоей волей, Великий. Пора заняться работой.
