опаской, хотя волхв натер травками, чтобы яда не было. Акудник усилием разорвал
закручивающийся мыслеход, спросил хозяина:
– Кто может поведать нам, где царство?
Мужчина задумался, взгляд покрыла пелена, волхв мог бы поклясться, что
слышит скрежет извилин.
– В Турмаге лишь один вход. С виду широкий и открытый, но это лишь
иллюзия безопасности. После черноволосого мага, и без того злобные жители
совсем обезумели. Говаривают, что у них и души окаменели. Жаждут жизни, и от
этого все живое раздирают, лишь бы смочить тела кровью. За первыми вратами
начинается внешний двор. Там живут каменные турмы, не утратившие
человеческую душу. Найдете рынок, кров. Не будете вмешиваться в их дела –
останетесь невредимы. За вторыми вратами – средний двор. Это обитель железных
турмов, злобных, бездушных тварей. Когда-то именно они подняли восстание, умертвляли ни в чем не повинных крестьян, насиловали женщин, поедали детей.
Сотни мародеров, воров, воинов зарились на сокровища тех мест, но никто не
возвратился в здравом уме. Сейчас ими правит проклятый король Зуритай –
заставил добывать железо и золото. За средним двором по преданиям идут врата
внутреннего двора. Ни маги, ни волхвы, ни герои не возвращались оттуда. Никакая
магическая сила не смогла пронзить облако тьмы, нависшее над той местностью.
Ходят слухи, что проклятый король копит силы, чтобы перевоплотиться в темного
бога. Каких стражей там он поставил, я не знаю. Возможно, его обитель охраняют
огнистые турмы – этих тварей уже лет двести, как никто не видел.
Пармен почесал затылок.
– А нам с твоих баек что? Где царство-то?
Волхв негодующе огрел парня взглядом. Тот пожал плечами – а чего баить то?
Фемист продолжил, не заметив укора:
– Есть легенда. Раньше жил маг-мудрец, под его дланью покоились эти земли.
Они были плодородны, люди веселы, а животные тучны. Послушать его речей, да
испросить совета стекались ото всех краев земли. Рек он мудро, каждый получал
свой ответ. Однажды испросили совета четыре брата… – хозяин осекся. – Долгая
это история, смотрю, крестьянин ваш уже коров во сне доит. В общем, совет
братьям не помог, они убили друг друга, и еще с три сотни человек положили. Маг
тот огорчился и в гневе создал кольцо, в которое вложил свою мудрость. Вот только
перестарался – вложил все без остатка. А обратно никак. И оборотился тот маг
духом, вся его жизнь в кольце, что храниться за дверью в Аваддон. Если до кольца
добраться, можно узнать все великие тайны. Это уже после на трон сел король, в
город стали свозить преступников и темная магия заполонила эти края.
Авенир терпеливо выслушал:
– Ну а…
– А Веллоэнс? За горами надо искать, в южных землях. Тропка от вторых врат
ведет, кроки у меня наметаны – срисуете.
В комнате воцарилась тишина, только за шторой хныкал ребенок. Низкий
голос Корво прервал молчание:
– Благодарствуем за ужин, хозяин. А дрыхнуть куды? Завтра же на смерть
идем, хоть выспаться последний раз.
Димехра проводила гостей в опочивальню. На каменных палатях уложены
ковры с подушками и одеялами. Корво улегся и через минуту по комнате
громыхнул раскатистый храп. Авенир сел под окно, длань исчезла в суме и
выудила кожаную книгу. Волхв листал страницы, морщился. Наконец,
пробормотал что-то, щелкнул пальцами – камень в обруче тускло засиял. Пармен
ушел в умывальню, прихватив кинжал и полотенце. Выползла ночь, зловеще
черная, ни луны, ни звезд. За окном слышалась возня, скрежет, раздавались тупые
удары – будто на каменья падала великанская дубина.
Бывший бродяжка осторожно шагал по ступеням. На лице нависали крупные
соленые капли, градом катились по щекам, щипали глаза. Придя в умывальню, припал к бочонку. Пил жадно, гулко глотая, кадык ходил мощно, словно норовил
сорваться с горла. Наконец, разогнулся, шумно выдохнул. Отер рукавом
посиневшие губы. Набрал пригоршню воды, плеснул в лицо, огляделся. Пол
выстлан прелым сеном, спят в просторных стойлах кони. Пармен присел, расстелил
холстяную рогожу. Холодное лезвие распороло кожу на руке легко – так лопается
перезрелая тагора, на ткань струйкой потекла кровь. Юноша морщился, повернул
кинжал, чтобы рана не закрывалась. Лицо бледнело, в глазах заиграла радуга.
Чернявый стремительно перетянул рану. Огляделся и… вздрогнул.
На него немигающим взглядом зрел муравит волхва. Авенир говорил, что это
существо думает и даже может говорить, но при людях Унтц-гаки никак не
проявлял себя. Жук как жук, только большой, лапы потолще, да покрыт короткой
плотной шерстью. Пармен поморщился:
– Чего надо? Брысь в стойло баланду жрать.
Муравит исчез в кедровой арке. Юноша поднялся, отыскал среди камней
небольшой пласт земли. Кинжал легко разодрал пересохшую почву, образовав
ямку. Пропитанная кровью ткань была погребена, холмик придавлен и присыпан
соломой. Поеживаясь от ночной прохлады, Пармен поднялся во внутреннее жилье.
Его шатало, желудок съежился и от слабости отказывался работать. «Сколько же я
слил – четверть, две?» Прошел в залу, достал из ящика кувшин с соком.
– Все цыгане закляты, я прав?
В двух шагах от стола возник Фемист. Он был неестественно сер, веяло
сыростью и тленом. На Пармена смотрели белые, как у вареной рыбы, глаза, Череп
туго обтянут кожей, того и гляди лопнет, костлявые пальцы перебирали ожерелье
из дубовых брусков. Юноша на секунду застыл в изумлении, но был слишком слаб, чтобы удивляться, махом осушил пиалу.
– Нет, хозяин. Только нарушившие завет матери и отца. Или такие, как я.
– Зато все воры, это уж точно?
– Мы считаем допустимым брать то, что охраняется недостойно своей
ценности. Это не воровство, а… плата. За обучение.
Фемист улыбнулся, Пармену показалось, что пораженные оскоминами зубы
вот-вот выпадут из челюсти.
– И больше всего ценятся кони?
Юноша устало произнес:
– Да. Кони лучшее, что есть на земле. За хорошего скакуна сцеры, каганы, ханы и цари – все! – отдавали своих жен, детей, казну – только бы животину
приобрести.
Постаревший мужчина медленно проплыл за соседнюю скамью. От запаха
гнили слезились глаза, парня вывернуло. На него смотрел разлагавшийся труп, в
коже появлялись болотно-зеленые струпья, через которые проползали лоснящиеся
от жира длинные черви. Пармен отвернулся.
– Что-то тебе недужится, хозяин?
Тело булькнуло, цыган принял это за усмешку. Где-то изнутри прорвался
тихий, похожий на шелест голос:
– Восходящая луна снимает почти все чары. В эти ночи я сполна ощущаю
тяжесть своих весен. Хуже всего, что при этом живу. И не могу умереть, сколько не
стараюсь. Тело – эта куча разложившейся плоти, горит огнем, бьется в неистовых
корчах, я задыхаюсь и чувствую, как по внутренностям разливается трупный яд. И
каждую полную луну муки все хуже. Но страдания души ужаснее в сотни раз. Как
мне смотреть на мою жену и ребенка? Как мне думать о том, что еще сотни лет нам
терпеть эти страдания? Ты понимаешь меня, заклятый?
Юноша тяжело дышал. Волны тошноты накатывали с большей силой, мысли
путались, сознание пропадало, потом резкой вспышкой возвращалось:
– Я испытываю другие муки. Мне лишь семнадцать весен. В шестнадцатую
было невыносимо.
Он пересилил себя, взглянул на Фемиста. В глазах стояли слезы.
– В день мего тринадцатилетия выпала полная луна. Обернувшись, в безумии
перерезал принявший меня, изгоя, табор. Убил названного брата, он только
научился ходить. Сознание вернулось, когда когти впились в его тело. Этот взгляд –
испуганный, беззлобный – преследует меня повсюду. Я слишком боюсь смерти, но
и жить – невыносимо. Не представляю, насколько хуже тебе.
– Умереть, чтобы жил другой – почетная гибель для заклятого. Если тебя
убьют турмы, испроси у Ангела смерти проходной для моей родни. Хватит отваги –
попроси и для меня.
Пармен кивнул. Внутри кучки останков проурчало. Юноша подумал, что это, должно быть, благодарность. Раздались похожие на бульканье, еле понятные слова.
– Вот и добро. Мучайся на здоровье. До утра никто не проснется, заклятие
действует. А встанут, им знать ничего не должно.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 21. Горшки и боги
Гроумит воспарил над мягкой, покрытой лебяжьим пухом, софой. На этот раз
он принял облик здоровенного русого мужика, с мозолистыми, широкими, как
лопата, ладонями. Вместо глаз полыхал яркий, с синеватым отливом, пламень. На
воплотившемся был надет простой матерчатый кафтан с расстегнутым воротом, и
штаны из льна. Массивные ступни скрылись в гигантских лыковых лаптях.
Пятерней прошелся по раскрасневшейся волосатой груди, вздохнул, подбирая
