— Вот ты ему и скажи, зачем на лимане был, — сказал Прохор. Вытащил спички и прикурил.
Со стороны оба выглядели на редкость контрастно: один в больших резиновых сапогах, в грязном ватнике, неподвижный и серый, как стена этого холодильника, другой, разодетый на самый модный манер, размахивавший руками, покрикивавший резким, подчеркнуто властным голосом. Но только Прохор отсюда, от этих лиманов, от Ордынки, а Симохин как будто из современного фильма.
— Понял ты меня? — переспросил Симохин так же, как утром, сквозь зубы и заиграл скулами. — А бригада вернется, скажи, пусть еще ловят. — И уже совсем другим голосом и так же по-свойски сказал мне: — Пошли. А то еще кто-нибудь приедет, не уйдешь…
Оказывается, мы с ним были почти одного роста. Когда я смотрел на него издали, эта кепка со вздернутым козырьком приземляла его. Мы миновали двор холодильника и попали на тропинку, которую впереди перегораживал самосвал.
— Скажите, а что означает эта ваша должность: начальник пункта? — спросил я, уловив, что от него, значит, зависело много людей вокруг. Санаторий, торг, пионерлагерь, кто-то в Анапе. Мог выдать, а мог отказать. Своя рука владыка, особенно если этой рыбы на всех не хватает. «Остальных гони, отваживай». Может быть, отсюда этот категоричный, нетерпимый тон?
— А два кармана на одном пиджаке: колхозный и государственный, — громко засмеялся он, посмотрел на меня неожиданно весело и опять взял за локоть. — Колхоз ловит, сдает государству. Мне, значит. Я у них принимаю, взвешиваю, оформляю бумажками, а потом выдаю организациям. Принимаю дешево, отпускаю дорого. Фокус тут есть, — и засмеялся еще громче. — В одном кармане рыбка эта стоит копеек тридцать-сорок за килограмм, а как в другой карман перейдет, так сразу на рубль подскочит. Ха-ха-ха! Ясно? — Он хотел сказать что-то еще, но вдруг высвободил свою руку, скривился, сузил глаза, посмотрел на меня, точно вглядываясь, и сказал с вызовом: —А ведь на этой должности воровать, между прочим, можно, если хотите знать. Для этого спросили? Да, да, можно. И даже очень здорово. Это вас интересует? Это? Ну, так бы сразу и сказали. — И, отстранившись от меня, он шагнул вперед.
— Что воровать? — не понял я, озадаченный этим неожиданным взрывом.
Его как будто вдруг подменили, такая в нем вспыхнула ожесточенность.
— Как что? — усмехнулся он, фыркнув мне в лицо. — Это вас, может, уже в Темрюке обработали? Рыбку! Рыбку! А я вам объясню, как тут воровать. На меня вы и напали. Ну этот Бугровский и дает! Это он вас?
Я смотрел на приближавшийся пикап, раздумывая о том, что мне, наверное, надо самому сейчас пойти к холодильнику и поспрашивать у шоферов, кто на Темрюк. Кажется, Симохин решил, что и его в чем-то подозреваю.
— Я не знаю никакого Бугровского, — сказал я.
— Нет, айн момент, — поднял он руку. — Да мне-то наплевать на него. Только он за рыбкой сюда больше не сунется. А воруй тут хоть сколько. Точно. Это верно. Угадали. Рыбку-то от бригады я взвешиваю. Верно? Вы только слушайте. Я вас научу? Я вам… Они привозят триста килограмм, к примеру. Усекаете? А я оформляю двести девяносто. Так? Да тут хоромы построить можно. «Волгу» запросто. А если я еще с бригадиром, вот с ним, делюсь, то тут… Хе! — Кепка беспрерывно надвигалась ему на глаза, и он все время отбрасывал ее на затылок, но она тут же снова сползала вниз. — Думаете, смеюсь? Вы мне нужны, я вам поэтому, как на Библии. Я вообще могу эту бригаду зажать так, что они у меня футер-мутер и босиком на хутор. В Германии служил, привязалось, — глотая слова, объяснил он. — Я ведь рыбу у них знаете какую должен принимать? Мерную. Мелочь нельзя. Запрещено. Если инспектор у меня немерную рыбу найдет — акт! Штраф! А мне что, больше всех надо? Аргументы? А там, — повернулся он к лиману, — крупной рыбы много? Вот я и буду к ним придираться, выставляться. Мелочь выбрасывать. Сантиметра не хватает — вон, хоть она все равно уже дохлая. Каждого судачка измерять буду. Вот они у меня и попляшут. Половину из улова выкину. Да наплевать мне на все санатории. Ну и пусть стоят машины, а у меня рыбы нет. Я инструкцию выполнять должен. Элементарно? Могу я себя так поставить? Вот. — Губы его вздрагивали, и в голосе появлялось все больше ожесточения. — Они же у меня в кулаке. Вот я сколько захочу, столько себе и возьму. Сам живу и другим даю жить. Законно? Вот она у меня и рыбка! А потом по лиману — перекупщикам или прямо на базар в Темрюк! На лимане-то поймай! А если ночью? На лимане-то камыши! Или договорюсь с кем-нибудь, чтобы возил. Пол-литра дам в зубы и — хе! Элементарно! Вот я какой и для чего перевелся сюда! Жить-то надо! А жить, как вы пишете, надо лучше! — И он опять почти с ненавистью фыркнул мне в лицо. — Возле муки работать и в муке не обмазаться?! Вот и скажите: похож я на подозрительного? И только не подумайте, что я пьяный. Доннер веттер! Я дыхнуть могу. Вот такие дела. Так похож я, по-вашему, на подозрительного? Похож? Посмотрите на меня внимательно. А если вор — докажи! А я молчать буду. А вот вам одному скажу, зачем на лимане был…
Каким-то образом я едва не натолкнулся на него.
— Или теперь уже не пойдете ко мне? А мне вот так, — провел он рукой по горлу, — поговорить с вами за жизнь надо. Немного уже до дома осталось. Так похож?
Я не понимал, что все это значит. Был ли это неизвестно зачем прорепетированный передо мной спектакль, или все это он выпалил неожиданно для самого себя, мучимый какими-то сомнениями и действительно загнанный здесь, запутавшийся, как в паутине, и я совершенно случайно попал ему под руку. Лишь сейчас я заметил, что мы сошли с тропинки и стояли неподалеку от самосвала.
— Почему же подозрительного? — спросил я, глядя на тот пикап, уже подкативший к холодильнику.
— Хм! — мрачно усмехнулся он. — А у нас тут, знаете, инспектор был один, Степанов такой. Так он в прокуратуре так и заявил на меня, что я подозрительный. А ведь им сажать-то кого-то надо. А я, согласно этому Степанову, подозрительный. Аргумент? А еще один был — Назаров, которого убили, слышали, конечно? Этот на меня акты писал за немерную рыбу. Аргументы?
Кажется, теперь я уже не мог сказать Симохину, что мне завтра обязательно нужно попасть в Темрюк на похороны Степанова, с таким ожесточением произнес он эту фамилию.
— А ведь брючки-то эти надо купить. И рубашку. Да и купить-то!.. Сами знаете, деньги — бумажки печатные, если в магазине пусто. Для сберкнижки годятся. Брючки у нас еще достать надо, — хлопнул он себя по колену. — Тут занятие двойное: и заработай, и достань. А я это умею. Мне привезут. И с начальством разговаривать умею. Скатерть-самобранку — и по рукам. Это я только для виду чокнутый. Легче жить, меньше спросу. Соображаю, что к чему? Видите? — показал он. — Вон какой кирпич! Тепленький. А знаете зачем? Холодильник хочу строить новый вместо этого.
— Как холодильник? — удивился я. — Здесь?
Он кивнул, взял меня за локоть и потянул к самосвалу. Старики, возводившие новый штабель, и шофер перестали работать и смотрели на нас, предупредительно улыбаясь.
— А ведь, правда, хороший кирпич! Вон уже сколько! И тоже за взятку! Идите, идите сюда! — крикнул он мне и, кажется, сам не замечая того, что делает, вынул из кармана платок, поставил сперва одну, потом вторую ногу на стопку кирпича и вытер свои босоножки. — И построю холодильник. И вот именно в Ордынке! Хотите, поспорим? Все равно я выиграю! — и вдруг рассмеялся громко и весело. — Ну, пошли, пошли! Накинулся на незнакомого человека! Характер у меня такой, вы уж извините. Слишком уж я верю людям. Вот и лезу ко всем. Понимаете, убежден, что стоит мне полслова, и меня поймут. Я вам еще больше скажу: у меня в голове дурь, понимаете, как будто каждый человек и про Ордынку знает, и про меня, и про все мои болячки. Вот я и наваливаюсь с ходу, как на брата родного. И горю синим огнем! Я и Степанову верил, и Назаров, считал, поймет. А вообще-то мне с вами поговорить совсем про другое надо. Плевать, что меня этот Степанов подозревал. Да у меня связей — ох!.. Пусть только тронет… А мне с вами про жизнь, про жизнь вечерочка бы три. Вот так примерно, — опять провел он рукой по горлу. — Хоть и верно ружье бери. Да! — перебил он себя, вспомнив. — Ведь у вас же две просьбы. Давайте сперва ваши две просьбы. Давайте. А то мы уже и пришли, — показал он на дощатый, заброшенный, кажется, еще больше, чем все остальные, дом с осевшей местами дырявой крышей и как будто совсем нежилой.
Получалось нескладно. Он строил какие-то планы, рассчитывая просидеть со мной несколько вечеров, рассказать о каком-то проекте, а я должен был сказать ему, что мне надо в Темрюк, и, возможно, сейчас же. Вдобавок он и посматривал на меня уже с открытой и даже виноватой улыбкой. Что-то по-детски смущенное было в этой его улыбке. И теперь он даже приотстал и вежливо шел чуть сзади. Значит, у него были стычки не только с Назаровым, но и со Степановым, который что-то будто наговорил про него в прокуратуре… Все люди здесь были крепко связаны друг с другом этими лиманами, рыбой…
