определенные решения. Затем, и это самое существенное, я проанализирую несомненные или спорные недостатки самих правил, состоявшие в том, что они: 1) излишне активно подталкивали крестьян к определенному выбору между изменением формы землевладения и землеустройством и сохранением статус‐кво; 2) допускали изменение формы собственности, чтобы затормозить землеустройство; 3) излишне активно способствовали таким формам разверстания, которые вели к расколу деревень[484]; 4) не смогли дать крестьянам в полной мере использовать преимущества частной собственности.
Ложный след
Есть несколько обвинений в адрес реформ, которые не заслуживали бы даже упоминания, если бы их не повторяли столь часто. Будучи давно на слуху, они обрели некую видимость основательности, поэтому есть смысл их кратко проанализировать.
1. Насилие по определению. Можно, хоть это и бесплодный подход, любые новые правила выделения крестьян из общины рассматривать как «насилие» в отношении оставшихся в общине. Так, один автор пишет, что когда вопрос может быть решен простым большинством голосов (как в случае землеустройства по закону 1910 г. для общин с наследуемой землей), «меньшинство должно подчиниться, и легко понять, что право одного владельца покинуть общину и выделить свою землю к одному месту очень походит на принуждение всех остальных к согласию с его намерением»[485]. Или возьмите утверждение вождя кадетов, Павла Милюкова: «Вы отпускаете на свободу миллион человек, чтобы повязать сто миллионов остальных с помощью полиции и гвардии»[486]. Даже здравомыслящий Робинсон, рассматривая реформу как альтернативу конфискации помещичьих земель, приписывает дворянству идею, что «общинные права собственности крестьян должны быть ликвидированы, чтобы не пришлось сделать это в отношении частных прав собственности помещиков»[487].
Когда одна сторона коллективной целостности впервые получает право выделить свое имущество, на всех остальных ложится новое законное обязательство – не препятствовать выделению. Такой вывод неизбежен. А когда большинство получает право распустить общину, что прежде можно было осуществить только при единодушном одобрении, закон вводит в игру новую форму «принуждения». Но если охарактеризовать эти изменения как «насильственное» разрушение общины, тогда любое изменение существующих законных прав представляет собой «насильственное» разрушение чьего‐то права, а источником «насилия» всегда является государственная власть. Поскольку этот принцип применим к любым корректировкам существующих законных прав, то это либо бессмысленный вздор, либо мандат на полный застой в законотворчестве. Было бы особенно странно винить в этом столыпинские реформы, поскольку в них «проигравшие», т. е. вынужденные смириться с тем, что кто‐то выделяется из общины, всегда получали некую безусловную компенсацию. Утратив право требовать передела наделов других общинников, домохозяева и сами получили защиту от подобных требований в отношении их земли. Когда от выбравших чересполосицу требовали отдать определенные полоски, в обмен они получали землю равной добротности[488].
Более того, в общинах, решавших укрепить землю в собственность или разверстать ее, решение принималось двумя третями или простым большинством голосов (хотя нельзя исключать того, что правительство добивалось таких решений с помощью давления или неоправданных приманок). Если бы реформ не было, тогда меньшинство продолжало бы принуждать большинство жить по правилам, которые это большинство отвергало. Поскольку для проведения в жизнь любого закона (даже неизменных законов) всегда применяется насилие, эпитет «насилие» остается по большей части бессмысленным, если не считать особых законов или порядков.
Примечательно, что по крайней мере до закона 1911 г. меньшинство общинников, решившее остаться в общине, имело право сохранить переделы и чересполосицу. Таким образом, в общине со смешанной формой землевладения (наследуемой и переделяемой) общинники, пожелавшие сохранить землю в переделяемой собственности, могли сделать это даже после того, как большинство высказалось за разверстание (ст. 42). А в соответствии со ст. 50(1) чересполосные наделы подлежали принудительному выделению к одному месту только в том случае, если землеустроительная комиссия пришла к решению, что без этого разверстание неосуществимо[489]. Эти меры защиты меньшинства общинников, выбирающих переделы и чересполосицу, резко контрастируют с утверждениями самых ярых критиков реформы, которые, судя по всему, держали бы в общине каждого крестьянина до тех пор, пока он не сможет добиться того, чтобы сход единогласно разрешил ему выделиться.
2. «Ставка на сильных». Выступая в Думе 5 декабря 1908 г. Столыпин заявил, что, издавая указ 1906 г., правительство сделало ставку «не на пьяных и убогих, а на крепких и сильных»[490]. Советские пропагандисты использовали это высказывание как свидетельство того, что Столыпин проводил реформы в интересах «кулаков» – ругательное слово, используемое чтобы подчеркнуть, что крестьянину этот человек несимпатичен, потому что он неприлично богат или нажил богатство неправедным путем.
Из контекста, в котором были произнесены эти слова, ясно, что Столыпин вовсе не намеревался как‐то покровительствовать разбогатевшим крестьянам, а уж тем более разбогатевшим неправедно. В этот момент обсуждался закон 1910 г., и споры шли о том, кому должна принадлежать земля после изменения формы землевладения – домохозяину или семье в целом. Аргументом в пользу того, чтобы земля была достоянием семьи, было то соображение, что это защитит жену и детей от безответственного поведения главы семьи – пьяницы, расточителя и неспособного. Столыпин возразил, что закон не должен ориентироваться на исключительные ситуации, что не следует «убивать этим кредитоспособность крестьянина, нельзя лишать его веры в свои силы, надежд на лучшее будущее, нельзя ставить преграды обогащению сильного для того, чтобы слабые разделили с ним его нищету»[491]. Лучше, сказал он, решать особые проблемы с помощью особых учреждений опеки над жертвами расточительности, как это предусмотрено в проекте закона (принятого в мае 1911 г.)[492]. Развивая эту же тему в речи, произнесенной в марте 1910 г., он подчеркнул значение отчуждаемости прав, чему может помешать семейная форма собственности[493]. Такое отношение к этому вопросу он проявил не позднее начала 1903 г., когда выступил в пользу расширения избирательных прав крестьян, чтобы обеспечить присутствие большего числа «основательных и усердных» коллег в органах местного самоуправления, в земствах[494].
Из речей Столыпина ясно следует, что, по его мнению, обычный русский крестьянин заслуживает называться «сильным». Он просто стремился к тому, чтобы из заботы о расточительном меньшинстве – для чего, по его мнению, лучше всего подходят направленные, точечные решения – не принимались решения, способные остановить развитие обычных крестьян.
Мы еще вернемся к вопросу о неадекватности реформ в вопросе о кредитоспособности крестьян. Это хоть и серьезный дефект, но его нельзя приписать неправедной заботе о кулаках. На деле все было как раз наоборот.
3. Арифметические придирки. Советские историки любили демонстрировать, что участки земли, возникавшие в результате землеустройства, зачастую были сравнительно малы и недостаточны даже для того, чтобы обеспечить выживание крестьянской семьи. Порой это рассматривается как
