Сансоне поднялся с кресла и направился к окну. Остановился и стал глядеть на улицу, заслонив широкой темной спиной почти все окно.
– Знаки были нарисованы красной охрой с Кипра, – сказал он. – Вы хоть понимаете, детектив Фрост, что это означает?
– Без понятия, – признался Фрост.
– Убийца затеял игры не с полицией. А со мной. С Фондом Мефисто. – Сансоне повернулся к сидящим лицом, но яркий утренний свет мешал разглядеть, какое у него было выражение. – В сочельник он убивает женщину и оставляет на месте преступления сатанинские знаки… расставляет свечи, чертит охрой круг. Но самое любопытное – той же ночью он звонит с места преступления Джойс О’Доннелл. А она состоит в нашем фонде. Он словно дергает нас за рукав. Чтобы привлечь наше внимание.
– Ваше? А я думал, его больше интересовала О’Доннелл.
– Затем он убивает в моем саду Еву Кассовиц. В тот самый вечер, когда мы собрались у меня дома.
– В тот вечер О’Доннелл тоже была у вас в гостях. За ней он и шел по пятам. Ее-то и выслеживал.
– Еще вчера вечером я бы с вами согласился. До сих пор все указывало на то, что его целью была Джойс. Но эти знаки на двери у Мауры… они говорят, что убийца свою работу еще не закончил. И продолжает охоту.
– Он все о нас знает, Энтони, – заметила Эдвина. – И уничтожает по одному. Джойс была первой. Вопрос в том, кто следующий.
Сансоне взглянул на Мауру:
– Боюсь, он думает, что вы одна из нас.
– Но это же не так, – возразила она. – Я не имею ничего общего с верованиями вашей группы.
– Док! – окликнула ее Джейн. Маура не слышала, как Риццоли вернулась в комнату. Джейн стояла в дверном проеме с сотовым телефоном в руке. – Пойдем-ка на кухню. Надо переговорить с глазу на глаз.
Маура встала и прошла за ней в коридор.
– Что там еще? – спросила она, когда они оказались на кухне.
– Можешь освободить завтрашний день? Сегодня вечером нам с тобой нужно уехать из города. Отправлюсь домой собирать вещи. За тобой заеду где-нибудь около полудня.
– Предлагаешь мне сбежать и спрятаться? И только потому, что на моей двери что-то там написали?
– К твоей двери это не имеет никакого отношения. Просто мне позвонили из полиции штата Нью-Йорк. Этой ночью они нашли тело женщины. Явное убийство.
– Но какое отношение к нам имеет убийство в Нью-Йорке?
– У жертвы отсутствует кисть левой руки.
24
8 августа. Фаза луны: последняя четверть.
Тедди каждый день ходит на озеро.
Утром слышу, как пронзительно скрипнула и хлопнула сетчатая дверь, и вслед за тем до меня доносится глухой шум его шагов на ступеньках крыльца. Из окна вижу, как он бредет от дома к воде с удочкой на худеньком плече и с коробкой для рыболовных снастей в руке. Странный ритуал и к тому же, по-моему, бесполезный: ведь он не приносит в дом никаких плодов своего труда. Каждый вечер возвращается с пустыми руками и чему-то радуется.
Сегодня я иду следом за ним.
Он пробирается сквозь кусты к воде и меня совсем не замечает. Я держусь от него на почтительном расстоянии, так что он и моих шагов не слышит. Знай себе мурлычет под нос писклявым детским голоском песенку «Кукабурра», ужасно фальшивя, и даже не догадывается, что за ним следят. Вот он подходит к кромке воды, насаживает на крючок наживку и забрасывает удочку. Проходит минута, другая… а он сидит-посиживает на травке и таращится на тишайшую поверхность воды, больше похожую на зеркальную гладь, не тронутую ни единым дуновением ветерка.
Удочка начинает подергиваться.
Тедди наматывает леску на катушку, а я тем временем приближаюсь к нему. На крючке у него судорожно бьется в смертельном ужасе коричневатая рыбешка. Я жду рокового удара – священного мгновения, когда вспыхнет Божественная искра. Но, к моему удивлению, Тедди хватает добычу, вытаскивает у нее изо рта крючок и, осторожно наклоняясь, отпускает рыбешку обратно в воду. Нагибается все ниже и что-то бубнит себе под нос, словно извиняется за то, что омрачил ей утро.
– Зачем же ты ее отпустил? – спрашиваю я.
Тедди резко поворачивается, испугавшись моего голоса.
– А, – говорит он, – это ты.
– Ты ее выпустил.
– Не хочу их убивать. И потом, это ведь всего лишь окунь.
– Значит, ты всех их выпускаешь обратно?
– Угу.
Тедди снова насадил наживку на крючок и забросил удочку.
– И зачем тогда их ловить?
– Это весело. Вроде игры. Я играю с рыбками, а они со мной.
Я присаживаюсь рядом с ним на берегу. Вокруг нас жужжат мошки, и Тедди отмахивается от них рукой. Ему уже исполнилось одиннадцать, а кожа у него все такая же гладенькая, как у младенца, и золотистый детский пушок на лице поблескивает на солнце. Я сижу довольно близко к нему, так что даже слышу его дыхание и вижу, как бьется жилка на его тоненькой шейке. Кажется, я совсем не докучаю ему своим присутствием, и он даже робко улыбается мне, видимо считая за честь, что я, его старший двоюродный брат, решил скоротать с ним беззаботное утро.
– Хочешь попробовать? – спрашивает он и протягивает мне удочку.
Я беру ее. А сам не свожу глаз с Тедди – смотрю на легкую испарину у него на лбу, на тени от ресниц под глазами.
Удочка дергается.
– Клюет!
Я начинаю наматывать леску на катушку, рыба бьется на крючке, и от предвкушения добычи на ладонях у меня выступает пот. Я ощущаю ее страх, отчаянное желание жить – все это передается мне через леску и удилище. Наконец она выныривает из воды и, когда я вытаскиваю ее на берег, начинает молотить хвостом по воздуху. Я хватаю ее, сплошь покрытую скользкой чешуей.
– Теперь снимай с крючка, – командует Тедди. – Только осторожней, смотри не порань ее.
Я заглядываю в открытую коробку для снастей и вижу нож.
– Она же задыхается без воды. Давай скорей! – поторапливает меня Тедди.
А я думаю, как бы добраться до ножа, как удержать трепещущую рыбешку, прижать ее к траве и проткнуть жабры. Как распотрошить ее, полоснув лезвием по всему брюху. Я хочу почувствовать, как она дернется последний раз и как в меня животворной струей вольется ее жизненная сила. Однажды я уже испытал такое чувство: когда мне исполнилось десять лет и на меня наложили херем. Тогда мама наконец поставила меня в круг и дала в руки нож.
– Вот ты и повзрослел, – сказала она. – Пора становиться одним из нас.
Я помню последнюю судорогу жертвенного козла, помню гордость в глазах мамы и одобрительный шепот окружавших меня людей в мантиях. Мне хочется снова ощутить этот трепет.
Только рыбы мне мало.
Я вынимаю крючок и отпускаю дергающегося окуня обратно в озеро. Он бьет по воде хвостом и уплывает прочь. Поднявшийся легкий ветерок рябит водную гладь, в тростнике жужжат стрекозы. Я поворачиваюсь к Тедди.
– Почему ты так смотришь на меня? – спрашивает он.
25
Сорок два евро чаевых – неплохой навар для промозглого декабрьского воскресенья. Распрощавшись с туристической группой, которую она водила по Римскому форуму, Лили почувствовала, как ей на лицо шлепнулась ледяная капля дождя. Она поглядела на низко висевшие мрачные тучи и поежилась. Завтра ей определенно понадобится плащ.
С только что полученной пачкой денег в кармане Лили отправилась на излюбленный торговый пятачок всех прижимистых римских студентов – блошиный рынок Порта-Портезе в Трастевере. Было уже час пополудни, и торговцы, наверное, собирались закрывать свои лавки, но она еще могла успеть отхватить что-нибудь по дешевке. Когда она добралась до рынка, заморосил дождь. Лили урвала себе на скорую руку ношеный шерстяной свитер всего-навсего за три евро, От него разило табаком, но добрая стирка могла поправить дело. Еще пару евро она выложила за дождевик с капюшоном, подпорченный одной-единственной черной маслянистой полоской. И вот, облачась в обновки, в которых ей было теплее, и с оставшейся суммой в кармане она позволила себе роскошь разглядеть витрины лавок уже не впопыхах.
Лили побрела по узкому проходу между лавками, останавливаясь у развалов с дешевенькой бижутерией и фальшивыми римскими монетами, перебирая их содержимое руками, затем двинулась к площади Ипполито Ниево, где размещались антикварные лавочки. Как-то так получалось, что каждое воскресенье ее прогулки неизменно заканчивались в этой части рынка, потому что здесь торговали старинными вещами – древностями, которыми она интересовалась по-настоящему. При виде клочка средневекового гобелена или простого обломка бронзовой вещицы у нее порой начинало учащенно биться сердце. Когда она добралась до антикварных развалов, большинство продавцов уже свернуло торговлю, и лишь у некоторых прилавки оставались открытыми под моросящим дождем. Она прошла мимо скудных товаров, мимо уставших продавцов с угрюмыми лицами и уже собралась свернуть с площади, как вдруг ее взгляд упал на небольшую деревянную коробку. Лили остановилась и уставилась на нее.
