регрессия. Это активная позиция: отрицание того цинизма, которым культура кормит нас через пищу; создание исчезающего тела.
«Этих пришельцев правительство всё замалчивать пытается, у них желудков нет, питаются фотосинтезом — понятно теперь, почему вся эта сволочь, что над нами поставлена, хочет все испохабить. Вся эта ебаная планета на жратве стоит…»[52]
Отсчет до миллениума: осталось 377 дней.
Синхроничность простреливает быстрее, чем свет облетает мир.
Клубничное пирожное, картофельное пюре.
Гэвин Брайс
Гэвин так и не ответил на мой имейл от 11 декабря, в котором я писала про ту странную книгу о Д. Г. Лоуренсе и Симоне Вейль. Возможно, его не особо интересовали технологии. Наши отношения были размытыми, интенсивными и неопределенными. Мы раз десять репетировали нашу «первую встречу», которая должна была состояться в середине января в Лос-Анджелесе.
Я закончила «Пришельцев и анорексию» 18 декабря и почувствовала, что должна ему об этом рассказать. Как и политика, кино — это место слияния денег, власти, амбиций и желания сделать что-то благое. И если в этой завораживающей и всепоглощающей смеси всё же возобладают крохи блага, это невероятный успех. Где Гэвин, я не знала. Съемки его фильма завершились около 13 декабря, и я не знала, как надолго он останется в Северной Африке, если останется вовсе. Он говорил, что на рождественских каникулах хотел провести пару недель в своем доме на острове недалеко от Антигуа. Я представляла, как он будет подолгу гулять, скользить взглядом по пустому горизонту, отдыхать, дремать в вихрях мягкого розового песка. Гэвин был вельможей эпохи постмодерна. Десять лет назад он купил дом, нанял местную семью за ним следить. Это вызвало во мне глубочайшее восхищение. Он перенаправлял небольшие завихрения мирового капитала на поддержание островной жизни.
Поскольку мы толком не общались друг с другом вне БДСМ-игр по телефону и электронной почте, я не могла понять, уместно ли благодарить его за присутствие в моих мыслях. Его присутствие стало неотступным голосом в моей голове, который был мне так нужен, брехтовским внутренним текстом, сопровождающим всё, что я писала о философии и мертвых художниках. Мне не давал покоя один вопрос. Несмотря на то, что мы с Гэвином ни разу не встречались, я знала его лучше, чем многих знакомых мне людей. Короткий имейл я переписывала двадцать раз. БДСМ стал моим первым сексуальным опытом, в котором другой человек выполнял условия договоренности. Потому что договоренности имеют свои пределы. Как написать личное сообщение и вместе с тем дать ему понять, что он мне ничем не обязан? Впрочем, после знакомства с ним я могла допустить, что займусь этим с человеком, который мне дорог, которого я знаю. Наконец 21 декабря я отправила имейл, не зная, что он подумает, не зная, напишет ли он мне когда-нибудь. А потом я уехала из дома Роберты и прояснилось кое-что еще.
Сильвер вернулся из Парижа, где он навещал свою мать. Как обычно, при себе у него был сшитый матерью в день отправления поясной кошелек, набитый новенькими стодолларовыми купюрами. Он привык к таким подаркам, принимал их со смесью стыда, благодарности и великодушия… его мать не была богата, но ей доставляло удовольствие поддерживать его деньгами. Как правило, он тратил их на какие-то символические покупки или затеи — на что-то ценное, с чем он мог ассоциировать ее деньги. Мы отправились на север штата, в наш дом в Турмане. О деньгах, подаренных матерью, на этот раз не упоминалось. Сильвер, обычно считавший покупку куртки или пары обуви потворством американскому духу консьюмеризма, тратил деньги направо и налево. Всю неделю мы ссорились. Он был в дурном настроении, отстраненный, желчный. Ему не терпелось поскорее потратить деньги. Он не мог говорить; отрицал, что что-то не так.
С электрических проводов падал снег. Я хотела, чтобы нам было тепло, по-зимнему уютно, хорошо. Ходила в своем любимом поношенном кардигане и высматривала зимних птиц (больше всего нам нравились кардиналы), пила горячий шоколад в городском дайнере в двенадцати милях от дома.
На четвертый день после Рождества из Новой Зеландии мне позвонили родители. Калифорнийский суд по наследственным делам утвердил завещание на наследство, которое моя мама внезапно, совершенно неожиданно получила от неизвестного дальнего родственника. Документы были подписаны. Мои родители больше не были бедными. Никто не объявился и ничего не отобрал. Мое представление о собственной жизни полностью изменилось. Я торжествовала и ждала, что Сильвер разделит мое головокружение и чувство свободы. Я предложила поехать в Болтон-Лендинг, отметить шампанским. Ни в какую. Я уговаривала, пыталась его рассмешить, дразнила его, но он продолжал нудеть и кричать на меня за то, что я критиковала какие-то аспекты философии Делёза и Гваттари.
На следующий день я вытащила его к озеру Раунд-Понд. В местном магазинчике мы купили яблочный сок, сыр — Сильвер с недовольным лицом вытащил очередную стодолларовую купюру и швырнул мне сдачу. Мы прошли полмили, и я разревелась из-за жуткой усталости. Попытки прорваться сквозь несчастье Сильвера были тщетны. Оно было таким огромным. И я вспомнила, почему я от него ушла, — потому что его несчастье проникло в меня. Всхлипывая, я попыталась выпытать информацию. Проблемы на работе, с дочерью? Что-то случилось с мамой?
А потом Сильвер вспомнил то, что, как он до сих пор утверждает, вылетело у него из головы. То, что он машинально стер из памяти. Неделей ранее, перед отъездом из Парижа, наблюдая, как мать мастерит очередной поясной кошелек и ощущая то знакомое липкое чувство самодовольства и стыда, он спросил ее, откуда у нее деньги, которые она каждый раз снимает со счета в «Креди Лионне». «Il vient des Réparations»[53], — ответила она. Это слово в английском и французском языках пишется одинаково и значит одно и то же. С 1993 года немецкое правительство по умолчанию перечисляло деньги на банковские счета тех немногих выживших французских евреев, у которых перед депортацией изъяли квартиры…
3 января Гэвин написал мне:
Только что вернулся в ЛА напиши мне когда вернешься с любовью г
Вот только прочла я его 9 января, когда вернулась в Лос-Анджелес. После чего я сразу же уехала к зубному в Тихуану лечить корневой канал, и там у меня случилась передозировка панадолом и жидким валиумом… тем вечером я брела по бульвару Революции мимо ослов, покрашенных под зебр, в поисках, чего бы еще принять, чтобы прийти в чувство. Так что ответить Гэвину я смогла лишь 12 января, когда меня отпустило —
Привет Гэвин я
