— Надо пробовать новое, — глубокомысленно заявил тот. И сунул в рот фруктовый лёд.
Пробовать новое в столь скромных масштабах? Что ж, пожалуй, мне такое подходит. Ничего нового крупнее мороженого (и разумеется, платья) я сегодня не перенесу.
Земля дышала влагой. Несмело брались за смычки цикады — ну кому сейчас охота слушать репетицию их новаторского оркестра? После того как тебя хорошенько окатили водой, хочется побыть в тишине. Бездумно смотреть на звезды. Угадывать в огрызке луны очертания знакомых лиц.
Южная ночь простерла над нами крылья. Крылья. О-о-о! Похоже, я снова думаю о полетах! Ну вот куда тебя, Сафро, несёт! Смирись. Ты не будешь летать, как птица.
Видимо, Тай Фун подслушал мои сокровенные воздыхания о несбыточном. И видимо, не очень-то хотелось ему во всё это вникать — он спешно меня покинул и ушел за добавкой чая.
И сижу я, подперев подбородок кулаками. И слышу: кто-то летит. Оборачиваюсь: художественно так летит, споткнувшись о живописную горку из веток. Кто ветки на крыльцо натаскал? Да уж известно кто, У-Ворюга. Или его подружка. А может, оба расстарались, предусмотрительные. Ведь первое правило енота гласит: сооружай шалаш прежде, чем тебя выгонят из дома.
В общем, Тай Фун енотов недооценил и чуть было не грохнулся. В последнюю минуту ухватился за колонну.
А вот чашки под его возмущенное "Ащ-щ-щ!", брызгая имбирным кипятком, проследовали в траву, да там и пали смертью храбрых. Повезло еще, что меня не ошпарило.
Тай Фун с сокрушенным вздохом присел рядышком, на ступеньку.
— Извини.
— Да пустяки.
Чашки разбились. Говорят, хорошая примета. Я тоже была какая-то разбитая. Надеюсь, к счастью.
У-Ворюга без зазрения совести присеменил к нам на пикник. Принюхался. Обнаружил палочки из-под фруктового льда, возвел на меня очи дивные: "Хозяйка, какого хрена?" — и уполз восвояси. Да, приятель, это тебе не крекеры. Проваливай с миром.
— Вы в порядке? — спросила я и тотчас исправилась, робея под зорким взглядом Тай Фуна. — То есть ты. Я хотела сказать, ты в порядке?
Он солнечно улыбнулся, подсвечивая тусклую реальность на пару с неверной уличной лампой. Тёплый человек. Светлый человек. Человек-фонарь. Рядом с ним тянет душевно помолчать. С ним хочется откровенничать напропалую, до самого рассвета и еще дальше, до последней выцветшей звезды.
Наивная сентиментальность, скажете вы? Ну и пусть!
Для ночей есть вещи поинтереснее, чем чай вприкуску с фруктовым льдом — со знанием дела заметите вы. Мой на это ответ — ха и еще раз ха!
И вообще, лучше уж лёд на языке, чем в интонациях.
Гонимая за горизонт, наша ночь на двоих со вкусом киви и апельсина таяла до обидного быстро.
— Не принимай слова Фараона за чистую монету, — тихо проронила я.
— Какие слова?
— О том, что я ему нравлюсь. Слышала, он встречается с Каролиной.
— Да? — усомнился Тай Фун, состроив мину комичную донельзя. — Ничего подобного, — возразил он. — Недавно Каролина заявила, что она всё та же закоренелая холостячка и птица вольного полета. И что никакими узами ее не связать.
— Не может быть! — прошептала я и потупилась. Вот так поворот!
— Чего смутилась? Не принимай его слова за чистую монету, — передразнил меня Тай Фун.
И тут мы оба рассмеялись. Мы хохотали, сидя на ступеньках крыльца, и глядели друг на друга сквозь слёзы с таким изумлением, словно впервые встретились. И вдруг меня осенило: смех с Тай Фуном ведь не что иное, как аналог аптечной шипучей витаминки. Щекочет рецепторы, поднимает иммунитет и не исключено, что продлевает жизнь.
Мы были отданы на откуп нехитрой зашкаливающей радости и рисковали лопнуть от передозировки "Смехотамина". Впервые в жизни мне было так хорошо.
Но кажется, я кое-что упустила: после трех ночи не может происходить ровным счетом ничего хорошего. Даже если так кажется на первый взгляд. Для нашей неразлучной троицы это аксиома и закон подлости.
Стоило мне подумать о законе подлости, как откуда-то сверху раздался душераздирающий крик.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Мира! — подорвалась я.
Ну а кто еще у нас в замке способен вопить в ночи?
Глава 25. Добро пожаловать в рабство
Тьфу ты! Следовало бы свет в коридоре зажечь. Или складную табличку установить: "Осторожно, скачущие еноты!". Хотя о табличку я бы всё равно споткнулась.
Заслышав крик — надо признать, далеко не рядовой, до дрожи пугающий — Тай Фун стартовал первым, и удача ему улыбнулась. А мне вместо удачи подсунули енотиху, которая любила шляться по ночам. И я на нее благополучно напоролась.
Правда, упасть — не упала. Тай Фун меня поймал. Но гулкая, замораживающая внутренности пустота, какая образуется, если вынуть из-под ног точку опоры, всё-таки задержалась у меня в гостях.
Я не понимала, почему так страшно. Почему кажется, что жизнь вот-вот разделится на "до" и "после"? Мы мчались по коридору мимо хаотичных выставок в стиле авангардизма. Задыхаясь, взбирались по винтовой лестнице на башню-корону, откуда слышались вопли. И я знала, я была на сто процентов уверена: кого-то придется потерять. Кем-то пожертвовать. Ненавижу, ненавижу эту горькую безнадёгу!
Когда мы одолели путь наверх, нам явилась катастрофа поистине вселенского размаха.
На башне, замерев возле одного из водяных порталов, в бледно-голубом светящемся мареве стояла Гликерия. Такой фанатично-счастливой я ее еще ни разу не видела. Оскал до ушей, глазищи сверкают огнём. Рыжие спирали кудряшек топорщатся, точно проволока.
Напротив нее, прижавшись к столбу-указателю, без всяких там спец-эффектов тряслась и всхлипывала Мира.
Ах, да. Куда же без сгустков материи? Эти полупрозрачные товарищи толклись возле Гликерии, ожидая команды "Фас!". Наброситься на Миру, поглотить с потрохами — и дело в шляпе. И межпространство может смело катиться к себе в потустороннюю берлогу.
"Ыр-р-р!" — яростно изрекла Гликерия. Вероятно, на языке межпространства это значило: "Атакуйте!".
Уродливые кляксы тотчас пришли в движение, устремились к Мире, и та исторгла из своей груди очередной оглушительный визг.
Я заслонила ее собой за несколько мгновений до безвозвратного "всё пропало".
— За каким дохлым спрутом тебя на башню понесло?! — поинтересовалась я тем тоном, когда человека вроде бы уважаешь, но был бы не прочь и укокошить.
— Шорохи услышала. Думала, мышь, — проблеяла Мира.
— Мышь?! — взвыла я. — Еноты у нас завелись! Два оголтелых енота! Это будет похуже мышей!
И простерла руку, вызывая ментальную лабораторию.
Первым, что пришло на ум, были пироги. (Самая безобидная ассоциация с лучшей подругой).
Сгустки материи немедленно обратились колёсообразными пирогами, упруго свалились на обугленные камни и покатились, подпрыгивая, кто куда.
Оставалось обезвредить последнего и главного противника.
И здесь мы с Тай Фуном, не сговариваясь, наломали дров. Он выпустил луч. Я выпустила луч. Наши лучи столкнулись в полете, сплелись воедино — и на выходе мы получили уменьшающее излучение, направленное ровнёхонько на Гликерию.
Гликерия села, как постиранный в горячей воде льняной шарф. Она усохла до размеров моей ладони, свалилась без чувств и накрылась сверху клеткой — тоже уменьшенной, которую я послала вдогонку лучу. Так сказать, завершающая деталь. Вишенка на торте.
Мы с минуту прождали в бездействии. В сознание Гликерия не приходила.
Тогда Тай Фун без предупреждения сцапал меня своим излюбленным способом, чтобы нагло воспользоваться моими резервами суперсилы. Он с горем пополам вернул Гликерии с клеткой их первозданную величину, но нападавшая так и осталась лежать пластом. Неужто мы ее ненароком угробили?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Я очень надеялась, что нет, и забралась в клетку — проверить у пленницы пульс. Тай Фун тем временем переключился на Миру.
