Пока длился «допрос», она сидела, не поднимая головы, не проронив ни слова, только газета перед нею превратилась в холмик из мелких лоскутков.
— Теперь вам ясно, про кого я говорю? — обернулась она к Климу.— Вот о ком надо писать, вот кого высмеивать! Ведь таких у нас — пруд пруди!
То ли упреки Майи, то ли слезы Жереховой, но Клим и сам теперь был недоволен, что поддержал Игоря и они вместе разыграли эту злую сцену.
— Она просто глупа и неразвита,— возразил Клим запальчиво.— И разве вы тоже не виноваты в этом? Вы, комсомольцы, учителя — все! Я не понимаю, за что мы должны обрушиваться на Жерехову!
— А я не понимаю,— вскочила Кира,— не понимаю, до каких пор человеку нужны няньки? Ей — семнадцать лет, мамаша — на пивзаводе, папаша — в обувной артели, заботиться ей дома особенно не о чем. У нее в распоряжении те же учебники, те же библиотеки, учат ее те же учителя — а вы посмотрите на себя и на нее!.. В чем дело? В том, что она просто ленива, ничто ее не тревожит, не мучит, ничего она не ищет, она уже готовая мещанка — в семнадцать лет! И вы ее оправдываете?..
— Логично,— заметил одобрительно Игорь.— Но не кажется ли вам, что Жерехова — не такая уж опасная штучка? Ею просто никто не занимался как следует. Наши ребята в общем-то мало чем от нее отличаются, но когда Бугров расшевелил всех и повел за собой...
— Повел за собой! — презрительно повторила Кира.— Ненавижу, когда так говорят! Сегодня их поведет Бугров, завтра — Шутов... Люди — не бараны чтобы их все время куда-то вести! Скажите им правду — и они пойдут сами...
Клима что-то кольнуло:
— Есть знамя, которое должно вести за собой!
Они забыли о времени — ходики в углу показывали уже половину первого. Теперь на Киру напали и Майя, и Игорь, и Мишка. Но Кира стояла на своем: не шутовы страшны, а пассивные, равнодушные обыватели, чей кругозор ограничен своим «я»...
Разве не об этом же думал Клим тогда, на вечере, обещая Лиле роль мещаночки?..
Но Игорь говорил:
— Хорошо, попробуем довести вашу мысль до конца: нам придется в своей пьесе изобразить не только подобных Жереховой, но и учителей, которые таких Жереховых воспитывают, и комсоргов, которые собирают с них членские взносы — и только... А кто нам это позволит? Попробуйте заикнуться...
— Значит, и вы такие же трусы, как все! — гневно бросила Кира.
Так вот на что она намекала тогда, в саду, сомневаясь, получится ли у них что-нибудь...
— Ты всегда хочешь невозможного, Кира! — воскликнула Майя, заметив, как побледнел Клим.
Он встал с дивана, на котором сидел, следя за спором, уже молча, потому что их и так было трое против одной. Он смотрел на Киру — и видел ее в тот момент такой, как представлял смутно, читая ее дневники — вся порыв и смятение, вся — презрение и непримиримость! Она была так прекрасна в эту минуту, что он не мог не почувствовать перед ней своего ничтожества.
— Вот мы и все выяснили,— сказал он, глядя на ее широкий выпуклый лоб.— Мы — трусы. А для трусов...— он задохнулся.— Кажется, нам пора.
Он знал, что Кира права, но ничего не мог с собой поделать. Он вышел первым. За ним — несколько растерянно — последовали Мишка и Игорь. Он ждал, комкая в руках шапку, пока они тоже оденутся.
Майя, словно прося извинения, говорила:
— Не знаю, что с ней сегодня творится... Она просто на себя не похожа...
Кира осталась в комнате, она даже не вышла проститься.
— Неважно,— сказал Клим.— До свидания.— Ему не терпелось вырваться наружу.— До свидания! — крикнул он громче.
— Кира, с тобой прощаются! — позвала Майя.
Кира не отвечала. Клим заглянул в дверь, чтобы со всей язвительностью, на какую был способен, пожелать ей доброй ночи. Она стояла лицом к окну. В ее острых, узких приспущенных плечах, в ее сжавшейся, как от холода, фигурке звучало что-то такое щемяще-скорбное, что у Клима заныло в груди.
— Что с вами?
Она не шевельнулась.
Он — отчего-то стараясь ступать возможно бесшумней — подошел к ней и стал почти рядом. Она смотрела в плотно занавешенное ночью окно, и вначале Климу показалось, что Кира, не расслышала его слов. Но она заговорила — как будто не сомневаясь, что он стоит около:
— Вероятно, мне не нужно было вам всего этого говорить... Но я смотрела вашу пьесу... Вы написали так здорово, зло, остроумно... Я тогда еще решила: если бы так написать о нас, о нашей жизни... Это бы сумело разбудить стыд. И потом, в саду... Я подумала: вот, наконец-то, честные, смелые люди... Они сумеют всколыхнуть нашу тихую заводь. И чем кончилось? Вы ждали комплиментов, но я не могу говорить не то, что думаю...
Левая бровь переломилась надвое, острым углом поползла вверх, напоминая перебитое крыло.
Из передней послышался голос Игоря.
— Идите, вас зовут,— сказала Кира.
Он не мог ее так оставить. Сейчас он не чувствовал ничего, кроме огромной, неожиданно хлынувшей в душу нежности. Кира стояла рядом с ним — далекая, как галактическая туманность, близкая и неуловимая, как солнечный луч,— сама Кира стояла перед ним и словно просила прощения...
Она!..
Клим выхватил из кармана тетрадку с пьесой - раз!..
— Зачем же вы это сделали? Зачем?..
Кружась, последний клочок упал на кучу бумаги — все, что осталось от «сатирической комедии в трех актах»...
5
На другой день Жерехова рассказала в классе о вчерашнем. Конечно, рассказала по-своему: как она ловко отбила покушения Турбинина и Бугрова и победительницей вышла из рискованной схватки: «Они меня на весь век запомнят!» Девочки слушали ее, восхищаясь и негодуя: «Ай да Людка, так им и надо, чтобы не задавались!»
Все привыкли, что у Майи собирается много народу, в том числе и мальчики из соседних школ. Но Бугров и Турбинин!.. О них кое-что слышали от учеников седьмой школы, слышали ровно столько, чтобы раздразнилось любопытство. Потом обе эти «загадочные» фигуры неожиданно выросли на горизонте школьного мира — и стали еще загадочней... А то, что они редко являлись на вечера, и даже явясь, стояли где-нибудь в сторонке, всем своим видом показывая, что они заняты только самими собой — это уже не только озадачивало., но и воспринималось почти как оскорбление. И вдруг — Майя... Даже трудно поверить! Ну, Чернышева — та вообще не такая, как все... Но Майя!..
Майю брали приступом. Где она с ними познакомилась? Почему они приходят к ней домой? Зачем она их вообще пускает?..И уж если заводить «романы», так разве мало знакомых ребят?...
Майя расхохоталась: какие романы! Не романы, а пьеса. Да-да,— если хотите, знать — Бугров и Турбинин сочиняют сатирическую комедию! О чем?
О школьниках, вот о чем! И они просили нас с Кирой помочь, собрать материалы... Майя сообщила все это добродушно и весело, но у Жереховой вдруг отвисла челюсть, и несколько секунд она не могла прийти в себя, вспомнив, как Бугров делал пометки в блокноте.
— Теперь мне все понятно! — проговорила она придушенным голосом.— Они хотят меня вывести в своей комедии!..
Глядя на внезапно охрипшую Люду, которая с помертвелым лицом тяжело опустилась на парту, невозможно было удержаться от смеха. Но Майя, продолжая чувствовать себя виноватой перед Жереховой, поспешила ее успокоить:
— Они же вовсе не думают писать о тебе или обо мне — они создают типы, как настоящие писатели!..
— Девчонки! Наша Людка станет литературным прототипом! — громко рассмеялась Наташа Казакова, обладавшая самым занозистым языком в школе.— Поздравляю вас, товарищ Прототип!
— А я не хочу! — подскочила Жерехова, выведенная этими словами из оцепенения,— Не хочу, чтобы меня изображали! Какое они имеют право меня изображать?..
Все снова рассмеялись, тогда Жерехова налетела на подруг:
— Вы думаете, они про вас не напишут? Еще как напишут! Еще побольше, чем про меня! Ведь они,— она повернулась к Майе,— они с Чернышевой про всех нас им наболтают! Недаром согласились «материал» собирать!
Глаза у нее вспыхивали, как угли, на которые дуют изо всех сил. Зная необузданный нрав Жереховой, от нее можно было ждать, что она вот-вот запустит в Майю книгой или чернильницей. Однако теперь все постигли нависшую над классом опасность...
Лилю Картавину, которая всю перемену сидела за учебником, хотя, следя за назревающим скандалом, и не прочла ни строчки, неожиданно осенило: ведь Клим обещал в своей новой пьесе сделать героиней какую-то мещанку, как две капли воды похожую на Лилю... Она вмешалась в толпу, обступившую Майю, и пробралась вперед. Майя, нервно теребя тетрадку, уговаривала наседавших на нее девочек образумиться, и на губах ее еще светилась запоздалая улыбка — так человек, безмятежно задремавший на теплом прибрежном песке, разбуженный громом, в первое мгновение еще улыбается счастливому сну, хотя отовсюду надвигается буря и разъяренное море вот-вот сомкнет свои валы у него над головой...
