Клим спросил:
— Так, значит, с ним никто до сих пор не справился?
— Еще бы! — сказала Майя.— Это просто невозможно!..
...И вдруг что-то взорвалось, вспыхнуло у него внутри, и в этой мгновенной вспышке совершенно четко представилось: лица, лица, лица озаренных смехом людей, и смех — веселый, разящий, беспощадный,— и Шутов, раздавленный, расстрелянный этим смехом...
Он окаменел на секунду, как бы пытаясь удержать в себе внезапно мелькнувшее видение — потом сорвался со скамейки, уронил Майин платочек, поднял, схватил ее за руку, расхохотался прямо в ее изумленные, расширенные глаза:
— Сорок бочек арестантов! Сорок бочек подлецов! Сорок бочек идиотов! — завопил он, не в силах отыскать более осмысленные слова, чтобы передать нахлынувший на него восторг.— Слышите, Майя, мы были глупы, как сорок бочек идиотов! То есть не вы, а мы, то есть я сам! Вы мне подсказали одну штуку!.. Не понимаете? Поймете! Вы поймите только одно: смех для любой пошлости страшнее пули!..
Майя смеялась. Она не отнимала рук. Она ничего не понимала. Она смотрела на него с участливым сочувствием. Он вскочил на скамейку и неистово заорал:
— Ко мне, сорок тысяч дьяволов!..
Вовсе не надо было ему так орать. Шапка наконец отыскалась, Игорь, Кира и Мишка находились от них не дальше десяти шагов. Но пока они бежали,
Клим от нетерпения выплясывал на скамейке какой-то невероятный танец.
— Внимание,— сказал он. — Я — гений. Не верите? Слушайте. Мы напишем колоссальную комедию. Мы сделаем ее главным героем Шутова. Мы заставим его скрежетать зубами. Вы поняли?.. Тогда кричите «ура», черт меня побери!
Мишка опомнился первым.
— Ура,— сказал он.— Я всегда говорил, что ты гений.
— Да здравствует Гольцман,— сказал Игорь,— Но это действительно мысль. Спустись со своего пьедестала, чтобы я мог пожать твою руку.
— Мы напишем комедию вместе! И вместе поставим! Согласен?..
Клим в бурном порыве радости ткнул Игоря в бок.
— Осторожно,— сказал Игорь.— Сегодня меня уже били.
— И великолепно! Сегодня кончился твой нейтралитет, старый скептик!.. А вы, что вы скажете? Вы против?..
— Я — за! — воскликнула Майя.— Конечно же, за! Это будет просто... просто здорово!
Но Кира молчала. Она вычерчивала перед собой носком туфли по снегу дугообразные линии и как будто не слышала вопроса. Прядь волос, выбившись из-под берета, падала ей на лоб, скрывая выражение опущенного вниз лица. Клим уже хотел повторить, когда Кира отозвалась:
— Мне кажется, все это слишком грязно, чтобы писать об этом...
— Грязно?.. Если Маяковский называл себя ассенизатором революции, так нам и подавно нечего бояться испачкать пальчики...
— Я знаю, почему она так говорит! — пылко, но словно желая оправдать подругу, заговорила Майя.— Ты думаешь, Кирка, это касается тебя, только тебя?.. Неправда! Это всех касается! Шутов не один, он собрал вокруг себя целую банду. У них откуда-то деньги, водка, они плюют на все и на всех, и хуже всего то, что он — герой, к нему тянутся другие!
— Верно,— сказал Клим.— Дело не только в Шутове...
На Киру набросились со всех сторон.
— Не знаю,— сказала она.— Мне кажется, вам придется задеть тогда слишком многих... Слишком многое и слишком многих...
— Кого же именно?
Кира помолчала, прочертила новую дугу, ответила уклончиво:
— Вы сами увидите, если доберетесь до самого главного.
Клим не стал допытываться, на что она намекала.
— Тем лучше! — воскликнул он.— Мы никого не боимся! Меня интересует в принципе ваше мнение: писать или не писать?
Ему почудилось — она подавила улыбку:
— А какое значение имеет для вас мое мнение?
— Если спрашиваю, значит, имеет...— он спохватился и поправился: — Нас тут всего пятеро, важно каждое мнение...
Теперь все смотрели на Киру, ожидая, что она скажет, и Клим подумал: слишком уж она ломается, как будто ему, в конце-то концов, не безразлично, одобрит она или не одобрит их замысел.
— Что ж, попробуйте... Я — как и все... Только... Только все это не так просто, как вы считаете...
Они двинулись по аллее к выходу из сада. Он шел рядом с Кирой, иногда осмеливаясь искоса взглянуть в ее сторону. Вблизи фонарей ее профиль казался обведенным тонким золотистым ободком. Он не обращал внимания на болтовню Мишки и Майи, на остроты Игоря — его неожиданно потрясла мысль: вдруг она — не она, вдруг Кира — вовсе не та девушка, чью душу он, как слепой, знал только на ощупь?
Уже, перед самыми воротами он сказал:
— Знаете, есть такие стихи:
Пускай олимпийцы завистливым окомГлядят на борьбу непреклонных сердец...
— Да, знаю,— сказала она, удивленно повернув к нему голову..— Это Тютчев. А почему вы спрашиваете?
Теряясь и наглея от собственной лжи, он сказал:
— Так, случайно вспомнилось. Я забыл, как дальше?..
Кто, ратуя, пал, побежденный лишь роком,Тот вырвал из рук их победный венец...
— подсказала она. Лицо ее немного потеплело. Он испугался: что, если она догадалась и спросит, откуда он взял эти стихи?.. Второй раз он не мог бы солгать!..
Но она спросила только:
— А вам они нравятся?
— Да,— ответил он, радостно и благодарно глядя в ее пристальные, странно заблестевшие глаза.— Да! Очень!
ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ ПЕРЕСЕКАЮТСЯ
1
Было решено происхождение ссадин и кровоподтеков объяснить новым увлечением — боксом. Ребята им не очень-то поверили.
— На кой вы с такими связываетесь?..— сочувственно сказал Боря Лапочкин.
— С кем? — спросил Клим.
— Да с ними..,
— Чудак ты,— сказал Клим,— ни с кем мы не думали связываться...
Зато им поверили дома, особенно когда они провели несколько раундов, сокрушая при этом столы и стулья. И в самом деле, отчего бы им не заняться боксом по-настоящему? Тем более, что бокс им понадобится наверняка, если пьеса о Шутове будет написана. А что она будет написана, они не сомневались.
Мишка торопил. Он где-то вычитал, что знаменитый испанец Лопе де Вега сочинял свои комедии за три дня. После «Конца дяди Сэма» Гольцман считал, что Бугрову недалеко до Лопе де Веги. Кроме того, Лопе работал один, а Климу помогал еще Турбинин. Конечно, Мишка вполне понимал разницу между драматургом опытным и драматургом начинающим. Исходя из этой разницы, он и определил срок: две недели. Свежие страницы он переписывал набело своим корявым почерком, а в свободные минуты тренировался перед зеркалом, подражая Шутову в походке — левым плечом вперед,— в манере смотреть блуждающим взглядом и цыкать сквозь зубы.
Однажды за этим занятием его застала тетя Соня.
— Мишигенер! — закричала она.— Что ты плюешься, как верблюд? Ты же мне весь пол заплевал!
— Я вживаюсь в образ,— отвечал Мишка, нимало не растерявшись.
— Я тебе вживусь! Я тебе так вживусь!..— сказала тетя Соня.— Подумаешь, какой великий артист нашелся!
— Тетя Соня,— вмешался Клим,— если бы вы увидели своего сына на сцене, вы бы так не волновались. Он станет великим артистом, вы посмотрите.
— Подумаешь,— сказала тетя Соня.—Все артисты, все писатели... Скоро чихнуть некуда будет!
Тут она отобрала у Клима тряпку, которой он принялся подтирать пол:
— Ладно, ладно, идите уж, сочинители...
А Мишка действительно имел успех. После нескольких представлений он совершенно вошел в роль и вел ее так свободно, будто по крайней мере половину своей жизни провел на Кэд Орсэ. В одной из школ ему прислали записочку:
«Товарищ Бидо! (Извините, что не знаем вашей фамилии). Вы очень хорошо играете. Приглашаем вас на вечер нашего класса.
Ученицы 5 «Б».
— Нет уж,— сказал Мишка, вероятно, вспомнив о встрече у фонтана,— с меня хватит...
Но записочку не порвал, а спрятал в карман.
Каникулы мчались в настоящем угаре успеха. Каждый день по улицам города деловито шествовала вся труппа, водрузив на головы поверх шапок бумажные цилиндры и зажав под мышками свертки с фраками, взятыми в театре напрокат. Смотр школьной самодеятельности, спектакль на областной учительской конференции..,. А лесотарный завод, где выступали прямо в цеху, на подмостках, сложенных из ящиков для консервных банок! Одна только мысль, что им аплодируют рабочие, делала Клима счастливым. Впрочем, «счастливым» — это не то слово. Он был несчастнейшим человеком, потому что теперь, полный новых замыслов, сознавал, как слаба его первая пьеса. Обыкновенный фельетон в диалогах — вот и все.
И когда в газете появилась короткая заметка «В гостях у шефов» — об их выступлении на лесотарном — и в ней перечислялись фамилии участников, Клим оказался единственным, кого не обрадовала, а, наоборот, раздосадовала эта заметка.
