Две старушки на лавочке продолжали друг другу громко нашептывать:
– А пришла к преподобному Серафиму одна женщина и говорит: «Исцели меня, батюшка, а то совсем помираю». Он ее исцелил, но не до конца, какая-то хворь в ней осталась. Она просит: «Исцели меня до конца, батюшка». А он отвечает: «Нет, пусть в тебе немного болезни останется. Всякий человек немного болеть должен».
– А когда горело все прошлым годом, народ вышел и на краю деревни крест поставил. Пожар до креста дошел и остановился. С другого конца заходить стал. И там перед ним крест поставили, остановили. Так крестами деревню отстояли.
Сержу казалось, что на него накатился сладкий дурман, было невозможно бороться с дремотой. Он шагнул в близкую приоткрытую дверь. Трогал в темноте какие-то резные доски, тяжелые ткани. Нащупал низкий диванчик. Свернулся на нем, видя прилетавшую из храма золотистую полоску света, слыша голос священника. И заснул.
Ему снилось, что он приближается к иконе, перед которой тесно стоят святые и ангелы. Они расступаются, и он проходит, касаясь их облачений, пернатых крыльев, разноцветных хитонов. Створки иконы растворяются, как ворота, и он ступает на дорогу, сырую и темную от дождей. По сторонам краснеют и желтеют осины, падают при порывах ветра круглые волнистые листья, устилают черную дорогу. В каждом листе голубеет крохотная капля дождя, отражающая клочок синего неба, летящий среди туч над вершинами. И такая возвышенная печаль, и тоска, такая любовь к этим русским осинам, к последним, перед морозами, блеклым цветочкам, к летящей над дорогой сороке, такая слезная неразрывная связь с этой родной землей, где ему довелось родиться и суждено умереть.
Дорога от мороза сухая и твердая, как сталь. В колеях сизый лед с белесыми, вмерзшими пузырями. В голых вершинах несутся низкие тучи, предвестницы скорых буранов, глухих снегопадов, бесконечных черных ночей.
И внезапно в тучах, распахнутых ветром, возникает розовый луч, летит над лесом, пересекает дорогу, несется над голым полем. Словно невидимый вестник проносит за тучами волшебный фонарь, указывая страннику путь, зажигает в его душе веру в завершение странствий, в окончание мучительных тягот, когда в конце дороги возникнет прекрасный чертог и кто-то любящий обнимет его на пороге. Серж держал в руках хрупкую ледяную пластинку, смотрел сквозь прозрачный лед на улетающий розовый луч, и ему хотелось плакать от любви и печали.
Он шагал мимо солнечной белой поляны с голубыми сугробами, на которых блестели цепочки лисьих следов. И было радостно, ярко глазам. Душа ликовала, исполненная сил и мечтаний. Жизнь казалась ему бесконечной, сулила восхитительное творчество, небывалую любовь, необъятное счастье. Он смотрел на высокие елки, усыпанные малиновыми шишками, и молил кого-то, кто видел его в лесах, послать ему знак, что мечты его сбудутся и счастье его не минует. В ответ на его молитву из-за елок вылетела синяя сойка, пролетела над ним, уронив с крыла каплю лазури.
Ночная дорога блестела голубыми вспышками льда. Над зубчатой стеной деревьев горели звезды, белые, зеленые, розовые. То замирали, образуя великолепные узоры, сверкающие письмена, лучистые знаки. То начинали мерцать, трепетать, волноваться, словно во Вселенной поднимался ветер, от которого жарко разгорались небесные костры, летели многоцветные искры. Своим лицом он чувствовал дуновение вселенского ветра, глаза покрывались слезной радужной пленкой, и ему казалось, что из Вселенной несется к нему безмолвная весть, огромное и прекрасное слово, которое он должен прочесть. И тогда ему будут явлены тайна жизни и смерти, связь звезды и цветка, имена безымянных предков и судьба ненаглядной России, окутанная дивной загадкой. Он шагал, глядя на звезды, веря в свою прозорливость, зная, что ему суждено разгадать тайну мира. И от звезд к дороге вдруг прянуло стоцветное диво, сверкнуло тысячью радуг, оглянулось прекрасным лицом и кануло. Было темно, лишь горел у обочины лед, словно на него упало перо жар-птицы.
Дорога сверкала от весеннего солнца. Опушки дышали цветным туманом. Ивы горели, как пасхальные свечи. От белых черемух пенилась даль. В колеях бежали ручьи. Черная земля покрывалась белыми и голубыми цветами. Изумрудные рощи дрожали от пения птиц. Он шел по дороге, и перед ним, не касаясь земли, шла прекрасная босоногая женщина в венке из красных цветов. Он хотел поймать подол ее прозрачного платья, целовать вплетенные в ткань колокольчики и ромашки. Она пробежала по озеру, по солнечным водам, и там, где летели ее босые стопы, расцветали белые лилии.
Он вышел к деревне и стоял под березой, на которую осень повесила золотую серьгу. Шел холодный тяжелый дождь. Деревня темнела сырыми старыми избами, и не было над ними дымов, петушиных криков, признаков человеческой жизни. Он пошел по лугу к крайней избе. Дождь хлестал по плечам, его бил озноб. Изба казалась безжизненной. Облетевшие кусты в палисаднике. Косые наличники окон. Вода толстым слоем бежала по стеклам. Он поднялся на цыпочках, заглянул в окно и увидел маму и бабушку, сидящих в избе. Им было холодно, и они кутались в кофты. Бабушка тихо дремала, из-под съехавшей косынки выбились седые волосы. Мама перебирала шерсть в распоротом старом одеяле, и он узнавал линялую ткань, под которой в детстве было ему так тепло и уютно. Он знал, они обе ждут его в этой сумрачной холодной избе, терпеливо, долгие годы, зная, что когда-нибудь он придет. Он силился постучать в окно, привлечь их внимание, но не мог шевельнуться. Смотрел сквозь бегущие струи на их любимые лица, звал их и плакал.
Он проснулся в слезах и не мог понять, где находится. Лишь постепенно вспомнил, что это церковь, он лежит на топчане в церковном чулане, куда укрылся, сморенный усталостью, чтобы дождаться окончания службы и обратиться за духовной помощью к отцу Иннокентию.
Было темно, лишь слабо светилась дверная щель, и в этот проем доносились странные звуки. Это были гулы, звоны, дребезжания, подобные тем, что доносятся с ночных болот, населенных бессчетными тварями. Лягушки, головастики, личинки стрекоз, жуки-плавунцы, улитки, водомерки, ночные мотыльки, скользящие змеи и ящерицы. Все звучало, трепетало, перемещалось, издавало свисты, шелесты, кваканье. Иногда звуки сливались, образуя ровный гул. Иногда распадались на отдельные бульканья, хлюпанья, свисты, словно болотные существа перекликались, звали одни других. Или все вдруг стихало, как если бы над болотом пролетала большая бесшумная птица, и, накрытые ее лунной тенью, болотные твари испуганно замирали, пережидая опасность.
Серж поднялся и осторожно выглянул. Храм был погружен во мрак. Не горели лампады и свечи. Не было видно золотой резьбы иконостаса, иконописных ликов.
Посреди церкви был установлен стол, накрытый черной материей, на нем горело несколько светильников, стоял сосуд, лежал топор, а вокруг в островерхих черных капюшонах стояли четыре человека. Это они издавали странные звуки, они свистели, щебетали и булькали, словно под капюшонами у них были птичьи клювы, невидимые свистульки и дудки. Это была неумолкаемая песня или молитва, произносимая на таинственном наречии, на котором изъяснялись ночные духи, когда наполняют лунный воздух своими прозрачными трепещущими телами.
Серж не сразу узнал отца Иннокентия, его долгоносого помощника и двух изнуренных послушниц, похожих одна на другую, как сестры, проживающие жизнь, исполненную лишений и тягот.
Они издавали вибрирующие звуки, которые неслись в гулкую пустоту купола, возвращались обратно, рождая в душе Сержа тревогу, больное беспокойство, необъяснимую тоску. Серж присутствовал при неизвестном обряде, который творился в церкви, и его тайный смысл, казалось, был противоположен тому, что обычно совершалось в храме.
Вспыхнул яркий источник света, ударявший белым лучом в раскрытые ладони и шевелящиеся пальцы. В этих ладонях появился зеркальный шар, который быстро вращался, отбрасывая на стены и своды зайчики света. Казалось, летит крутящаяся метель, белые вихри снега, и в каждой пролетавшей снежинке был заключен графический знак, буква неведомого алфавита, загадочный символ. Серж пытался рассмотреть эти символы. Некоторые были похожи на цифры, другие на геометрические фигуры, третьи, в виде иероглифов, изображали людей и животных. Было такое чувство, что эти символы по-новому толкуют привычный мир, вскрывая его подоплеку. Дают новые имена всему, из чего состоит мир. Указывают на его истинный центр, откуда истекают мировые энергии, идет управление миром. И это пугало Сержа, искажало его сознание, страшило открывавшейся бездной.
Звуки загадочного песнопения смолкли. Шар исчез, и вместо яркого источника света вокруг стола зажглись светильники. В их свете под капюшонами золотилась борода отца Иннокентия, возникал «журавлиный» нос служителя, появлялись изможденные лица сестер с темными провалами щек.
