– Ты кто? – Расул Шакиров словно почувствовал бурлящую в Серже ненависть.
– Раб Божий, – ответил Серж.
– Чем занят?
– Бомжую.
– Паспорт есть?
– А ты, часом, не из полиции?
– Спасибо, что Зару спас.
– Спас не я, а Аллах.
– Проклятый город.
– Я бы его взорвал.
Расул Шакиров посмотрел на Сержа, и дальше они ехали молча.
Они свернули с Ленинского проспекта и остановились перед глухими воротами, которые распахнулись, пропуская машину в глубину замкнутого двора. Их впустили в дом, и чернобородый охранник пронзил Сержа острым враждебным взглядом. Навстречу вышел молодой мужчина в вязаной шапочке, в серой рубахе навыпуск, в просторных шароварах и сандалиях на босу ногу. Рыжая щетина на круглом лице, рыже-зеленые глаза, осторожные плавные движения придавали ему сходство с чутким сильным зверем, который прячет в пушистых лапах острые когти.
– Здравствуй, – он протянул Сержу руку, – я Ибрагим. Мы все восхищены твоим поступком и благодарим за то, что ты спас нашу сестру Зару от рук фашистов. Мы рады оказать тебе гостеприимство.
Он что-то тихо сказал Расулу и повел Сержа по коридорам и переходам, по мягким коврам, в ярко освещенную комнату, где стояли стол, резные, украшенные мозаикой скамеечки, висели на стенах красочные арабески с золотыми и серебряными вензелями, на полке разноцветными стеклами поблескивали кальяны, похожие на изящных волшебных птиц.
– Садись, брат. Ты голоден и устал. Тебя накормят и уложат спать. Ты здесь дома, и тебя окружают друзья и братья. Завтра утром мы встретимся и подумаем, чем можем тебе помочь. – Ибрагим улыбнулся и ушел бесшумно и мягко, как горный зверь, щупающий лапами тропу.
Серж, еще недавно клокотавший от ненависти, вдруг испытал слезную слабость. Люди, назвавшие его своим братом, были неравнодушны к его несчастью, были готовы помочь, защитить.
Он сел за стол, и молчаливый служитель в долгополых одеждах, с седеющей бородой и вишневыми глазами навыкате, накормил его ужином. Необычайно вкусными показались Сержу салат с черными маслинами, густой горячий суп с кусками вареной баранины, красный морс, который подливал из графина в его стакан молчаливый служитель. Зеленый чай благоухал жасмином, а восточные сладости таяли во рту, источая вкус миндаля и корицы.
Его отвели в темную спальню с низким широким топчаном и теплым одеялом, сшитым из шелковых клиньев. На полках мерцали вазы, слабо серебрились арабески. Он задремал, испытывая благодарность к хозяевам, давшим ему приют. В воздухе стоял чуть слышный аромат миндаля, корицы, жасмина, и он подумал, что так, должно быть, пахнут покои восточных эмиров.
Он дремал, и в его измученном сознании, среди страхов, погонь, подозрений, среди бурлящего безумия и панического бессилия, начинало слабо светиться таинственное переживание, похожее на серебристое облако. Так на стене, покрытой грубой известкой, среди уродливых изображений и сквернословий, начинает слабо проступать старинная фреска, нежно и хрупко выявляется чудный лик. И это был лик отца, явленный не из памяти, не из семейного альбома, а из самой глубины души, где поселился образ исчезнувшего отца и с самого детства томил, печалил, был источником пугливой нежности и любви.
Отец, военный, исчезнувший в неведомых восточных странах, не оставил по себе почти никаких воспоминаний, кроме одного. Серж, ребенок, почти младенец, вдруг проснулся в ночи в своей кроватке и в свете коридора увидел мать, в халате, с голой шеей и распущенной косой, и какой-то высокий, в непонятном одеянии мужчина обнимал мать, целуя ее голую шею. И прежде чем испугаться, он вдруг узнал в мужчине отца – и тут же заснул, чтобы больше никогда его не увидеть. Отец сгинул в этих дальних, горных, горячих странах, населенных клубящимися народами, кипящих войнами и революциями, среди которых он и растворился. Мать невнятно говорила о каком-то секретном задании, о каких-то слухах, приходивших об отце, и губы ее при этом постоянно дрожали, и текли из глаз быстрые прозрачные слезы. Он боялся этих слез и избегал всяких расспросов об отце, чтобы не видеть дрожащих материнских губ. Но отец постоянно присутствовал в его жизни, посылал ему тайные вести. И Серж верил, что отец жив, движется где-то горными тропами, переодетый в восточного дервиша. Или пылит в военной колонне среди глинобитных кишлаков и арыков. Или в чалме, в шароварах стоит на коленях в мечети под лазурным куполом. И когда-нибудь он вернется, состоится долгожданная встреча отца и сына, и он увидит его смуглое, в мужественных морщинах, лицо.
Серж проснулся, чувствуя соседство отца. И этот запах миндаля, жасмина и вялых роз, арабески с мусульманской вязью, обитатели дома в восточных шароварах и шапочках были связаны с мыслями об отце. И его новые знакомцы вызывали у него доверие и благодарность.
Было темно и тихо. Чуть светилась под дверью щель. Он поднялся, накинул рубаху и босиком вышел из спальни.
В коридорах царил бархатный сумрак. Ноги приятно касались ковров. Серж двинулся по дому, который снаружи казался небольшим, но внутри состоял из множества переходов, коридоров, ответвлений, уводящих наверх лестниц, больших и маленьких комнат. В одних не было света, в других едва светились ночники.
Он услышал голоса, увидел яркую полосу света, пересекавшую коридор. Заглянул в приоткрытую дверь. В кабинете с рабочими столами, компьютерами, книжными шкафами, где блестели тисненные золотом корешки, в креслах сидели Ибрагим и Расул, оба босиком, погрузив стопы в пышный ковер.
– Почему ты нарушил инструкцию и отпустил Ахмеда и Зару? – спросил Ибрагим, и его рыже-зеленые рысьи глаза жгли сидящего напротив Расула.
– Нас разделила толпа, и они потерялись из виду, – оправдывался Расул, нервно теребя янтарные четки.
– Тебе придется ответить перед командиром. Операция находится под угрозой.
– Может быть, отменить операцию, пока не найдем замену Ахмеду?
– Это невозможно. Все наши люди и здесь и там ждут проведения операции.
– Тогда мы отправим Зару одну.
– Ты опять хочешь нарушить инструкцию? Отсутствие дублера недопустимо. Разве тебя не учит случай с Зульфией, когда она пошла одна и ее задержали? Тогда объект оказался не взорван.
Они замолчали. Янтарные четки трепетали в руках Расула. Ибрагим ворошил босыми ногами пышный ковер. Серж чутко слушал, пытаясь понять смысл разговора, угадать, кто они, эти приютившие его незнакомцы.
– А нельзя использовать вместо Ахмеда этого русского? – произнес Расул. – Мне кажется, психологически он вполне подходит.
– С ума сошел? Как ты ему объяснишь?
– Не стану ему объяснять. – Расул подбросил на ладони янтарные зерна. – Мы не скажем ему о содержимом рюкзака. Я попрошу оказать мне одолжение и просто подержать рюкзак, когда мы войдем в аэропорт.
– Это рискованно. Напоминает самодеятельность, в результате которой мы лишились Али.
– Положись на меня. Я упустил из вида Ахмеда, и мне исправлять ошибку. Поверь, все будет нормально.
– Ин шаа Алла, – задумчиво произнес Ибрагим, поднеся к лицу ладони.
Серж уже отпрянул от двери, погружался в темноту коридора, испытывая едкое разочарование. Он опять обманулся в своем легковерии. Показавшиеся ему милостивыми и гостеприимными, эти люди были готовы использовать его в своих губительных целях. Использовать вслепую и взорвать как смертника.
Он заплутал в коридорах и услышал звук, напоминающий бессловесное песнопение. Пошел на этот заунывный и настойчивый звук, который, по мере приближения, все больше походил на декламацию стихов, произносимых на непонятном языке, звенящем, цокающем, бурно рокочущем. Этот звук излетал из дверей вместе с яркой полосой света, и Серж, боясь попасть целиком в эту полосу, вытянув шею, заглянул в приоткрытую дверь.
Он увидел комнату, уходящую ввысь, где круглился свод, полный лучезарной лазури. К своду тянулись резные колонны, по стенам бежали змеистые, как лианы, надписи, и горели витражи, так, как будто за стеклами вставало утреннее солнце. Это была мечеть, спрятанная в глубине московского дома. Посреди мечети, на ковре, стояла женщина, и Серж сразу узнал в ней Зару. В сиреневом, покрывающем волосы платке, в длинном темно-синем платье, под которым пряталось ее молодое стройное тело, в зеленых, чуть выглядывающих из-под платья шароварах, скрывающих щиколотки. Она вся была закутана в ткани, как в саван. И только на красивом, очень бледном лице блестели огромные, удлиненные, как у оленя, глаза.
Перед ней, спиной к дверям, стоял муфтий в шелковом ярко-зеленом облачении, в белой пышной чалме. Перед ним на подставке лежала раскрытая тяжеловесная книга, и муфтий читал ее, рокотал, по-птичьи прищелкивал языком, заливался печальными плачущими руладами, как большая зеленая птица. Переворачивал тяжелые, плотно исписанные страницы. И когда он внезапно повернулся к дверям, Серж с изумлением узнал в нем муфтия Хаснутдина, того, что участвовал в телепрограмме «Планетарий», говорил, что ислам – это мир и любовь, что взрывающие себя смертники – это преступники и богохульники, что ислам – религия добра и милосердия.
