— В футболе?
— Да. — Кинси улыбнулась. — В футболе, и, учитывая то, что я вижу драму этого маленького любовного треугольника, ты — прекрасный друг.
— Иногда я совсем этого не чувствую.
— Конечно, нет. Потому что иногда быть хорошим гораздо больнее, чем быть плохим.
Я рассмеялся.
— Точно, Плоская Задница. Так и есть.
Кинси выпучила глаза.
— Ты только что назвал меня «Плоской задницей»?
— Если трусики подходят… — начал я, но она прыгнула мне на спину и начала молотить кулаками. — Еще и массаж? Детка, да ты лучшая!
Кинси соскользнула с моей спины и сурово на меня посмотрела, ее грудь вздымалась.
— У меня больше нет сил.
— Еда. — Я указал на бар. — Вперед. Работай над этой задницей.
Она сглотнула и опустила глаза.
— Я, вроде как, не хочу есть одна. Остальная команда поддержки, вроде как…
— Как девушки из команды «Добейся успеха», когда все были против Торренс за обращение к хореографу, который продавал одну и ту же программу всем командам черлидеров в Калифорнии, и они начали ее ненавидеть? Они такие?
Ее глаза широко раскрылись.
— Кто ты?
— Видимо, твой новый «приятель для ужинов». — Я открыл дверь для Кинси и прошептал ей на ухо: — Правило номер один для тощих задниц: ешь картошку фри.
— С кетчупом, — потерла руки она.
Санчес и Эмерсон прошли мимо нас.
Время остановилось.
И хотя это казалось неправильным… Я задумался над тем, что, возможно, именно это и правильно.
Глава 28
ЭМЕРСОН
Мы были в постели.
И странно не было.
Хотя должно быть странно.
Но после своего признания о том, что я была беременна в школе, что узнала об этом через два месяца после отъезда Миллера, я почувствовала себя… свободной.
Я призналась не тому парню… и мне стало лучше. Я была измотана, но мне действительно стало лучше.
— Знаешь… — Санчес пролистывал каналы на телевизоре. Он был без рубашки, в низко посаженных черных спортивных штанах, облегающих его во всех местах, на которые мне, не стоило смотреть, если я собиралась сдержать свое обещание не спать с ним.
— Что? — Я зевнула в руку и раз десять взбила подушку, прежде чем Санчес, наконец-то, вздохнул и выхватил ее у меня, а затем взбил ее своим гигантским кулаком, но она упала с кровати, и он в замахе попал по своей груди. Я сглотнула. Он повторил это движение. И поскольку я была измотана, то расслабилась.
Тело Санчеса было теплым под моей щекой, а затем я обнаружила, что рукой рисую круги на кубиках его идеального пресса.
Каким-то образом мои ноги оказались рядом с его ногами, и вот я уже прижималась к нему и обвивала его, как дурацкий липкий крендель.
— Все из-за моего тепла или из-за моего тела? — сказал Санчес с теплым смешком.
— Из-за всего сразу? — Я прижалась еще крепче. Ощущать его было так приятно. И безопасно, и опасно, и просто… правильно.
Отлично. Теперь я цитировала «Златовласку» и «Трех медведей».
— Так что ты там хотел сказать?
— Я бы не ушел.
— Что?
— От тебя, — прошептал Санчес, когда начал играть с моими волосами, пропуская их между пальцами, как он делал, когда думал. — Если бы ты сейчас попросила меня оставить тебя, я бы этого не сделал. Трудно представить нас друзьями в старших классах. Знаешь, потому что я был тем еще мудилой, а ты, явно, была настоящим лузером.
Я ударила его в живот. Он напряг свой пресс, чтобы не чувствовать удар (ублюдок!), и продолжил смеяться.
— Но… — Санчес нашел мою руку, вероятно, чтобы защитить другие части его тела. — Если бы мы были друзьями, если бы я переспал с тобой, если бы попробовал тебя, если бы был с тобой, я бы от этого не отказался.
— У него не было выбора, — вздохнула я. — Его отец переезжал.
— Эм… — Он больше не называл меня «Соблазнительные Изгибы».
Я не знала, что это значит.
— Всегда есть выбор.
— Не в старших классах. Ты не понимаешь. Ты…
— Нет, это ты не понимаешь. — Он сел и сжал мое лицо ладонями. — Если ты любишь кого-то, то ты остаешься. Нет никакого другого выбора. Все, что хочу сказать… я бы сражался. Я бы освободился от опеки отца, если именно это было нужно. Я бы уехал с отцом, а потом отправился бы автостопом обратно, и каждый раз, когда бы меня ловили, я бы ложился спать, просыпался и делал это снова. Черт, я бы переделал какую-нибудь машину и сам бы поехал. Нет никакого выбора, Эм. Нет. Ни когда ты кого-то любишь. Любовь не нуждается в оправдании своих действий. Это бесплатный билет. И я бы взял этот бесплатный билет и сбежал бы — вернулся бы к тебе. Это… — Он отпустил мое лицо. — Это все.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Санчес откинулся на кровать и снова переключил канал.
Тени от телевизора танцевали вдоль стен… и по его точеным губам и лицу.
И я, действительно, перестала дышать.
Потому что только через шесть лет…
Мне пришло в голову, что ни один из нас не боролся.
Я плакала.
Он плакал.
Это было ужасно.
Но никто из нас не сделал ничего, не сражался за нас; мы, блин, просто приняли это, словно это был закон, словно не было никакой альтернативы.
Мы приняли это и попытались жить дальше по отдельности.
— Я слышу, как ты думаешь. — Губы Санчеса дрогнули, пока он продолжал пролистывать каналы, словно это было его хобби.
И вдруг я захотела лишь одного — перестать думать, поцеловать его, поблагодарить его, быть с ним.
С ним.
Я не поняла, кто двинулся первым, он или я, но внезапно пульт был отброшен в сторону, и мы целовались в клубке из рук и ног, я была сверху, а он снизу, его руки так крепко сжимали мою задницу, что на ней позже появятся синяки.
Винтовая лестница была ненадежной.
Падение — легким.
И я себе позволила.
Закрыла глаза и просто позволила, позволила его рукам бродить по моему телу, словно он владел мной.
Это было похоже на погружение в темную воду, когда не знаешь, что будет внизу, не знаешь, будешь ли ты когда-нибудь снова дышать воздухом, но не беспокоишься, что те несколько секунд блаженства будут всем, что ты когда-либо сможешь испытать.
Таким был Грант Санчес.
Он отстранился от меня. И полузакрытыми глазами осматривал мои губы.
— Да, Эм. — Санчес облизал губы, затем дрожащими руками заправил волосы мне за уши. — Я бы прибежал к тебе, черт побери.
Весь воздух со свистом покинул мои легкие, когда я обрушилась на него, руками потянулась к его шее, а наши рты встретились в поцелуе с раскрытыми губами. Его горячее дыхание пробежалось по моей щеке, пока он оставлял поцелуй за поцелуем на моей шее.
Дрожа всем телом, я попыталась сказать своему сердцу, чтобы оно перестало так неистово биться.
Но все было слишком возбуждающе.
Оно стремительно бежало к нему.
К тому, кого я всегда считала не тем парнем.
Который, вполне возможно, может оказаться тем самым.
Потому что, как бы ни было разбито сердце, оно никогда не теряет своей способности снова выбирать, снова пытаться, хотеть любви даже после потери.
Как могло что-то такое неправильное казаться таким правильным?
Санчес обхватил руками мою грудь через футболку, а затем, сыпя проклятиями, стянул ее через голову, чуть не оторвав мне ухо. Бросил ту на пол и с жадностью посмотрел на меня.
— Бежал бы к тебе на всех парах. — Он накинулся на мой рот голодным поцелуем. — Бежал бы к тебе на всех парах и весь путь молил бы о крыльях. — Еще один поцелуй и еще один, я их считала, сохраняя на потом, на всякий случай.
Потому что я все еще боялась, боялась, что это сон, что это чувство — то, что было между нами — не было реальным.
А я так ужасно нуждалась в том, чтобы все было реальным.
Чтобы что-то такое хорошее оставалось таким.
Санчес застонал, опуская голову. Жадными руками стянул мой лифчик и бросил его поверх футболки, и тем самым языком, потерю которого оплакивал мой рот, крутился вокруг одного соска, а затем вокруг другого.
