Ватсон, сообразив кое-что, замедлил шаг.
– Еще одно…
– Чего вам еще?
– Вы не могли бы получить для меня результаты посмертной экспертизы из Уилтшира?
Черчилль взмахнул сигарой, как волшебной палочкой.
– Конечно, могу! Но зачем?
– Я хочу знать, синел ли Блант перед смертью.
43
Люди, завидев несущегося по госпиталю доктора Ватсона, оборачивались и смотрели ему вслед: кто восхищаясь проворством, кто беспокоясь за его сердце. Сердце и правда колотилось в груди, но не от пробежки.
Сестра Спенс, стоявшая у своей палатки с чашкой чая, сделала попытку задержать его порыв.
– Майор Ватсон… – начала она, но тот не замедлил бега.
– Потом, сестра, – с трудом пропыхтел он. – У меня очень срочное дело.
Ответа он не расслышал.
По лестнице Большого дома он взбегал через две-три ступеньки и сам дивился такому взрыву энергии. Может быть, позже за это придется поплатиться. Все равно. Если он не ошибся, ради этого стоит потерпеть боль и недомогание.
Ворвавшись в комнату, Ватсон схватил присланный почтой журнал и рухнул на кровать. Воздух царапал горло, сердце билось вдвое чаще обычного. Через несколько секунд он дотянулся до карандаша и начал.
«Мой многолетний труд в роли единственного в мире детектива-консультанта не обнаружил в анналах криминалистики ничего столь волнующего и загадочного, как дешифровка кода скромной пчелы, и в особенности способа распространения информации по улью. Однако за последние три года мы с моим другом и сотрудником Томасом Патриком добились значительного прогресса в этой области. Еще в прошлом столетии работу в этой области вели виднейшие пчеловоды, такие как Леон Альберти и Огюст Керкхофф. Механизм передачи информации между рабочими пчелами тем не менее оставался тайной. Ученые не оставляли усилий. Достойные теории, как могли бы засвидетельствовать постоянные читатели этого журнала, выдвигались и опровергались ежегодно. Отталкиваясь от работ фон Фриша (в Zoologische Jahrbuch, экземпляры которого, несмотря на конфликт между странами, закупаются несколькими научными учреждениями, в том числе Лондонским зоологическим обществом), мы установили в некоторых из наших ульев стеклянную стенку. Рамка со стеклом позволяла наблюдать поведение пчел. Обычно их деятельность внутри улья скрыта от человеческих глаз. Годами мы проводили круглосуточные наблюдения. Описывали их во всех подробностях. Мы вели тщательный учет. Учитывались места, откуда прилетала пчела. Вид посещаемых цветов отмечался наряду с направлением полета. Аккуратно зарисовывались необычные движения. Также указывалось направление „танца“. С помощью краски мы помечали пчел, чтобы отличать их от других. Отчасти удалось установить места, посещаемые пчелами нашего улья. Наблюдения продолжались не один год. Удалось…»
Ватсон не вытерпел. На верху страницы он выписал последовательность букв, которые успел обвести кружками.
МОЕМУ ДОРОГОМУ ВАТСОНУ
Его охватила бурная радость. Ватсон перечитал фразу.
Мой дорогой Ватсон.
Эти три слова говорили ему, что нет никакого Томаса Патрика, никакого нового друга и сотрудника. Он сам не заметил, как оказался на ногах, отплясывая так, словно его колени сбросили четыре десятка лет.
Томасом Патриком звали чикагского бандита, который изобрел шифр пляшущих человечков. Альберти и Керкхофф – не пчеловоды, они криптографы. А в статье использован простейший из известных в анналах шифрования код, и только он, тупоумный идиот, мог его не опознать, не заметить подсказки, говорившей, что статья – шифрованное сообщение, обращение Холмса к нему. Только упоминание о Чикаго возбудило нужные синапсы в его мозгу. Только за разговором с Макраем он догадался, что Холмс взялся за старые штучки.
Ватсон дрожащими руками принялся обводить остальные буквы, пока в его руках не оказалось все послание от старого друга. Ватсон перечитал его дважды и почувствовал, что у него щиплет глаза. От усталости, решил он. Организм скоро выразит протест за пробежку через госпиталь и джигу в спальне. День выдался наполненный событиями, а до того, как спустившаяся ночь позволит войне начаться заново, оставалось еще много дел. Майор высморкался.
Закончив расшифровку, он быстро написал самую длинную и дорогостоящую телеграмму, какую ему приходилось сочинять, и отправился разыскивать мисс Пиппери, чтобы та ее отослала. Всякий, увидевший, как он вышагивает в вечернем сумраке на негнущихся, одеревенелых ногах, решил бы, что этот человек принял какой-то стимулятор или открыл эликсир, способный перевести назад стрелки биологических часов. Собственное тело казалось Ватсону очень легким, словно стрелку гравитации перевели на пару делений вниз. Скрипнув коленями, он наклонился, чтобы подхватить на руки Сэсила – джек-рассела капитана де Гриффона, и с тявкающей собачонкой на руках отправился дальше. Сообразив, что пора прислушаться к протестам своего организма, доктор поспешил в палатку для переливаний.
44
Капрал Перси Льюис почитал себя за счастливчика. Правда, он замерз, ступни ныли, портянки были намотаны слишком туго, а дождь со стальной каски лил за воротник. И все же лучше быть часовым здесь, чем оказаться на десять миль к востоку, где его сослуживцев ожидали еще четыре дня в окопах, где скука сменялась страхом, а неуют был постоянным и несравнимым с протекающим под накидку дождем.
Льюису и прежде везло. Его пораньше отпустили с ночной смены в шахте Конноли перед самым пожаром. Он уже добрался домой и ложился спать, когда в дверь постучали. Сосед сказал, что над шахтой дым. Льюис бросился к выходу вместе с женщинами, которые уже собирались на свою страшную вахту ожидания. Конечно, он вызвался добровольцем в спасательную команду, но пожар не могли потушить еще три часа, и только потом клеть решились спустить вниз. Выжили трое. Тридцать шесть погибших закопали в двух общих могилах. Среди них были его отец и двое братьев. Льюис тогда поклялся никогда больше не спускаться в шахту. И пошел в армию.
Еще ему повезло до сих пор остаться живым на этой войне. К тому времени уцелела малая горстка его земляков. От большинства тех, кто вместе с ним высаживался в Гавре, остались только выцветающие в памяти лица, понемногу сливающиеся в одно лицо. И теперь вот, когда пошли слухи о Большом Рывке, его забрали с передовой в охранение. Наверное, это из-за возраста – ему уже под сорок. Может быть, кто-то решил, что он свое отвоевал и что счастье однажды может ему изменить.
Дождь ливанул напоследок и стих. Льюис встряхнулся, сбрасывая воду с накидки.
– Верховой едет, – услышал он сверху. Кричал Регги Смиллингс из Дарема, тоже потомственный шахтер.
Льюис поднял руку, показывая, что слышит, и шагнул из-под сомнительного укрытия под капителью колонны, встав за воротами в Горелый дом.
Всадник выехал из сгущавшихся сумерек и ровной рысью приблизился к воротам. Понемногу неясная, расплывчатая тень оформилась в конного офицера, майора на очень недурном коне. Майор, кстати, был немолод. Точно не из офицериков со школьной скамьи, которых надо учить подтирать себе попки. У Льюиса защекотало под ложечкой. С чем-то прибыло высокое начальство? Не отсылают ли их обратно на передовую?
– Сэр! – крикнул он, когда офицер подъехал на расстояние слышимости. – Прошу остановиться. Здесь допуск только по особому разрешению.
Офицер словно не услышал. Спешившись, он привязал коня к столбику, погладил по морде и что-то шепнул ему в ухо. Потом, развернувшись, смахнул капли с накидки и вплотную подошел к часовому.
– Капрал, могу ли я видеть вашего командира?
– Простите, майор. – Ланкаширский выговор у Льюиса успел сгладиться за годы службы. – Наша часть вся на передовой. Тут почти никого не осталось. – Солдат поднял взгляд на Смиллингса. – Четверо рядовых, младший капрал да я.
– То есть вы тут старший, – обрадовался Ватсон.
– Не знаю, не знаю, – оробел Льюис. Ответственность его пугала. Он никогда не рвался в сержанты. Ему было спокойней на своем месте – не на самом дне, но и не на глазах у начальства.
– Как я понимаю, боеприпасы, гм… спецназначения тоже вывезли?
Льюис запустил палец себе за воротник, добавив туда же новую струйку ледяной воды.
– Не имею права об этом рассуждать, сэр!
Ватсон колебался. Он понимал, что его покровитель – палка о двух концах. Герой Сидней-стрит, палач Галлиполи. Что окажется важней для капрала?
– Вот, у меня письмо, – проговорил он наконец, с важным видом извлекая листок из кармана, – которое уполномочивает меня проводить в медицинских целях осмотры этого и других расположений.
– В медицинских?
– Вещество, с которым мы имеем дело, способно калечить и убивать. Я должен убедиться, что оно будет калечить и убивать только врага.
