Устименко так же, как и главный герой кинофильма, говорил тихо, не повышая голоса, но уверенно, с расстановкой акцентов, что придавало его речи вид окончательного диагноза.
– Вот что меня особенно беспокоит, так это ваша нервная система, – продолжил Владимир Афанасьевич. – Приступы беспричинного гнева бывают?
– На всё есть причина!
– Значит, бывают. Спите плохо?
– Когда как. Бывает хорошо, а бывает, бессонница мучает.
– Значит, сон неглубокий, прерывистый и тревожный. Утром после пробуждения чувствуете усталость?
– Иногда, но только до первой трубки.
– Это понятно: никотин впитывается в кровь и разносится по всему организму, отчего у Вас возникает ощущение бодрости. Это я, конечно, в упрощённом виде поясняю, но процедуры принять я бы Вам советовал незамедлительно.
– Какие ещё процедуры? – ощерился Пётр.
– Успокоительные: расслабляющий массаж и наш новый метод – оздоровительный сон.
– Я и без вашего метода хорошо могу дома выспаться.
– Вы не поняли, – улыбнулся Устименко. – Никто не предлагает Вам восемь полноценных часов сна. Вам погрузят в искусственный сон на пятнадцать минут, после чего Вы почувствуете себя отдохнувшим и полным сил.
– Ладно, Лекарь, давай, попробуем твой новый метод. Веди в опочивальню.
Хорошенькая медицинская сестра нежно взяла Романова под локоток и, чуть-чуть больше чем обычно покачивая бёдрами, повела чистыми коридорами в цокольный этаж, где располагалась приёмная доктора Баюна – ведущего специалиста по внедрению методик лечебных сновидений.
Василий Тимофеевич Баюн при появлении высокого начальства сладко сощурился, словно кот, узревший сметану, и мелодичным необычайно приятным голосом не проговорил, а почти промурлыкал слова приветствия.
Романов в ответ кивнул и беглым взглядом осмотрел кабинет. Ничего примечательного в кабинете не было, разве что широкая застеленная белоснежной простынёй тахта.
– А где приборы и всякие хитрые приспособления, которыми вы меня лечить собираетесь? – задал мучавший его вопрос Пётр.
– Нет никаких приборов и никаких хитрых приспособлений, – промурлыкал в ответ Василий Тимофеевич и снова сладко смежил веки. – Есть только Вы, я, и мой голос.
С этими словами он задёрнул штору и отделил тахту от остального пространства кабинета.
– Можете смело скинуть верхнюю одежду и надеть приготовленный специально для Вас халат. Если хотите, можете весь сеанс оставаться голым, всё равно Вас никто не увидит.
– Это обязательно? – насторожился Пётр.
– Обязательно! – ответил Баюн и Романов уловил в его «медовом» говоре приказные нотки. – Обязательно! Какой может быть лечебный эффект, если Вас стесняет верхняя одежда? Вы должны как можно сильней расслабить мышцы тела, а какое может быть расслабление при затянутом галстуке и давящем на брюшину ремне?
– Уговорили! – подал голос из-за ширмы Романов и, накинув халат, удобно устроился на тахте. – Я готов! Можете начинать!
Он хотел ещё что-то добавить, но тут сумрак больничного кабинета сменился на приятный сиреневый свет, исходивший откуда-то из-под плинтуса, и зазвучала приятная музыка. Романов попытался уловить мелодию, но вскоре понял, что никакая это не музыка, а самая настоящая тоскливая, бередящая душу песнь бродяги-ветра. Пётр смежил веки и воочию увидел, как ветер, завывая, летит над землёй, задевая верхушек вековых сосен, а потом взмывает под облака и, достигнув самой высокой ноты, отвесно падает вниз – на травяной ковёр, чтобы рассыпавшись на тысячи звонких нот, зазвучать вновь, но уже тоньше и пронзительней, так, как умеют это делать только невидимые глазу цикады. Пётр почувствовал, как тёплое теченье неведомой реки омыло его усталое тело и измученную заботами душу и понесло его на своих тёплых и влажных ладонях навстречу сияющей звезде. От звезды исходили тонкие золотистые лучи, которые, причиняя сладостную боль, проникали в самую душу, в самые потаённые уголки сознания, отчего хотелось плакать и смеяться одновременно. Потом звезда закрыла собой весь небосвод, и Пётр, не чувствуя тяжести своего тела, в лёгком золотистом мареве полетел ей навстречу.
– Ещё чуть-чуть! – шептали его губы. – Ещё немного!
И в тот момент, когда ему показалось, что вот сейчас наступит тот благостный миг, который люди привыкли называть счастьем… всё вдруг закончилось.
Пётр замотал головой и понял, что лежит на тахте в больничном халате, и нет никакой музыки сфер и никакого золотистого сиянья.
– Зачем? – обиженным тоном спросил он у стоявшего в изголовье врача.
– Зачем я Вам не дал испытать абсолютное удовольствие? – ухмыльнулся Баюн. – Нельзя, батенька! Никак нельзя! Продли я сеанс на несколько секунд, и больше бы не было волевого и уверенного в себе начальника строительства.
– Я мог умереть?
– Хуже! Ваш мозг запомнил бы ощущение удовольствия, точнее, абсолютного удовольствия, и Вы бы навсегда остались наркоманом. Вас больше бы ничего не интересовало – ни работа, ни отношение близких к вам людей, ни даже собственная участь. У Вас развился бы глубинный паралич воли. Вы бы позабыли все свои обязанности, так как они казались бы Вам мелкими и ненужными. Вы всеми правдами и неправдами стремились вновь достичь состояния неземного блаженства. С этой целью Вы стали экспериментировать с медицинскими препаратами и в результате рано или поздно умерли бы от передозировки или стали бы законченным наркоманом.
– А как Вы всё это делаете? – развёл руками Романов. – Я имею в виду музыку, свет, реальное ощущение полёта, переходящее в состояние блаженства! С помощью каких приборов?
– Я уже говорил, что нет никаких приборов и приспособлений. Вы слышали только мой голос и чувствовали только то, что я Вам внушал.
– Да Вы доктор, оказывается, страшный человек! – пошутил Пётр.
– Вы даже не подозреваете, Пётр Алексеевич, насколько Вы близки к истине, – промурлыкал Баюн и, распрощавшись, ушёл по своим одному ему ведомым делам.
Медсестра помогла Петру переодеться в его повседневный костюм и сопроводила в кабинет главврача.
– Ну-с, пациент, как Вы себя чувствуете? – полушутливо поинтересовался Устименко.
– Такое ощущение, что я сбросил с плеч тяжёлый груз и помолодел лет этак на десять! – радостно поделился новыми ощущениями начальник строительства. – И что особо приятно – никаких тебе таблеток или уколов! И давно у вас в санчасти такой кудесник работает?
– Так уж третий день пошёл! – радостно сообщил Владимир Афанасьевич. – А ощущение такое, что он здесь всегда был!
– Как третий день? – воскликнул Романов. – Он что, из той полудюжины специалистов, присланных Высшим Советом три дня назад?
– Получается, что так! – развёл руками главврач.
– Это уже пятый, Пётр Алексеевич! – радостно заявил присутствовавший в кабинете Малюта Скуратов. – Осталось шестого отыскать.
– А чего его искать? – удивился Устименко. – Вон он, в фойе возле главного входа стоит. Он у нас и за охранника и за медбрата, а когда надо, то и за донора! Чудо, а не мужик! Да его и мужиком назвать язык не поворачивается, потому как образован и воспитание чувствуется. И при этом ещё неимоверно силён, но больше чем его феноменальная сила, меня поражает его доброта. Вы не поверите, но я таких отзывчивых людей ещё не встречал! Илья в санчасти по ночам в качестве охранника дежурит, а днём горшки за лежачими больными убирает и самых тяжёлых на руках в сад на прогулку выносит. А по вечерам, если надо, то кровь сдаёт! «Я сам, говорит, тридцать лет и три года парализованный на печи лежал. Судьба ко мне милость явила в виде трёх калик-перехожих. Они-то меня на ноги и поставили. Теперь, говорит, мой черёд долги отдавать!»
– А как, говоришь, зовут молодца?
– Да Ильёй кличут, а сам он из города Мурома – недалече от Москвы будет.
– Малюта! – зычно позвал слугу Романов.
– Здесь я, Пётр Алексеевич! – вынырнул из-за спины главврача Скуратов.
– Скольких я приказал из последней полудюжины назад депортировать?
– Так всю полудюжину и отправим! Не сумневайся, отец родной! Всё сделаем, как надо!
– Глуховат ты с годами становишься, Малюта! Огорчает меня это!
– Твоя, правда, государь! – смекнул Скуратов. – Глухота проклятая помешала мне твой наказ правильно разобрать! Четверых! Четверых депортировать ты государь повелел!
– То-то же! – с довольным видом произнёс Романов и, распрощавшись с главврачом, сел в персональный автомобиль.
Когда автомобиль выехал за территорию ОСЧ, на крыльцо главного корпуса выбежала молоденькая медсестра.
– Владимир Афанасьевич! – прощебетала она, глядя на главврача влюблёнными глазами. – Вам по телефону главный санитарный врач «объекта» звонит. Что прикажите ей передать?
– Передайте доктору Власенковой, что я скоро ей сам перезвоню, – скупо ответил Устименко и, глубоко засунув руки в карманы накрахмаленного до хруста белого халата, торопливо зашагал обратно в помещение корпуса: начинался вечерний обход.
