Толпа сбилась с ритма и растерялась. Главный козырь зачинщиков протеста – безвременная смерть на рабочем месте Шалтая Болтаева был выбит из рук. Больше поводов для выражения публичного недовольства у протестующего люда не нашлось и толпа на глазах стала редеть и таять, словно снежный ком по весне.
Дождавшись, когда за поворотом скрылся последний митингующий, Романов пальцем поманил к себе Малюту Скуратова и сквозь зубы прошептал:
– Найди мне зачинщика смуты! Я его посреди торговых рядов за ребро на крюк повешу в назидание другим!
– Найду, Пётр Алексеевич! – выдохнул Малюта и стукнул себя в грудь кулаком. – Спать не буду, есть не буду, а гадёныша этого сыщу!
Вернувшись к себе домой, Малюта пропустил рюмку перцовки, наскоро похлебал кислых щей и запросил у дежурного список происшествий за последние сутки.
Служебный люд у Скуратова был вымуштрован не хуже солдат. Охранники, которых сам Скуратов по привычке величал опричниками, находились в постоянной готовности к любым вводным и отличались отменной исполнительностью, поэтому сводку суточных происшествий ему доставили до того, как он успел сомкнуть глаза в кратковременной послеобеденной дрёме. По укоренившейся старой московской привычке Малюта после обеда всегда спал. Романов знал об этом, но никогда этим Скуратова не попрекал, потому как знал, что рабочий день Малюты не нормирован и его можно встретить на стройке глубоко за полночь, когда заступала ночная смена, или на рассвете, когда на «объект» начинали поступать заполненные материалами «под завязку» фуры дальнобойщиков. Скуратову всегда и до всего было дело, поэтому он совал свой нос и на склад готовой продукции, и в строящиеся на «объекте» очистные сооружения, и даже в бухгалтерию, чем вызывал справедливое негодование Скупого рыцаря – бессменного и опытного главбуха.
Сводка происшествий была короткой: пьяный дебош в ресторане «Плакучая Ива», попытка кражи пачки чипсов из супермаркета во время драки двух женщин возле входа в супермаркет, ну и собственно сама драка.
– Кто с кем дрался? – задал он вопрос дежурному опричнику.
– Курьерша Кукушкина с кассиршей Нинкой Шемякиной чего-то не поделили. Охранник супермаркета Попович их самолично разнял, и нам вмешиваться не пришлось, но мы это происшествие всё равно зарегистрировали.
– Правильно сделали. Скандалисток этих – курьершу и кассиршу – сыскать немедля и ко мне в кабинет для скорого дознания доставить! До допроса держать их порознь, дабы сговориться возможности не имели. Чего стоишь, как столб? Выполняй!
Опричника словно ветром сдуло, а Малюта зевнул, хотел было перекрестить рот, да раздумал и, как был в кафтане, так и завалился на широкую, застеленную персидским покрывалом лавку.
Проснулся Малюта ровно через час с четвертью, отдохнувший и посвежевший. Кряхтя и потягиваясь, прошёл он на кухню, где денно и нощно колдовали над плитой два искуснейших повара, выпил прямо из крынки грушевого взвара, утёр рукавом кафтана усы и отправился на службу.
Первой на допрос привели кассиршу Нинку Шемякину – женщину, в общем-то, степенную и не скандальную. Скуратов опытным глазом оценил степень повреждения мягких тканей лица и покачал головой: царапины были свежими и глубокими.
– Ну, жёнка, расскажи, из-за чего ты с Кукушкиной в месте людном безобразию устроила.
– Вдовая я! – обиженно буркнула Нинка и потрогала кончиками пальцев царапины на своём лице.
– Это к делу не относится, – заметил Малюта. – Ты по делу сказывай!
– Так я и рассказываю! – оживилась кассирша. – После того, как я мужа схоронила, я долго горевала, а потом мне видение было! Будто пришла ко мне сама Дева…
– Стой! – оборвал её Скуратов. – Ты хоть и вдовая, но о политической корректности забывать не должна.
– Ага, поняла! – кивнула кассирша. – В общем, явился ко мне эта… ну как там её? Короче! Явилась она и говорит, дескать, ты, Нинка, баба ещё не старая, да и мужикам у тебя есть за что подержаться, а посему устраивай своё личное счастье, и побыстрей, потому как года твои идут скоро, и старость не за горами.
– Ты мне на свои бабьи дела не жалься, ты лучше скажи мне, как на духу, за что Аграфену Кукушкину прилюдно по земле катала.
– Так как же её не катать, отец родной, ежели она меня лахудрой обозвала!
– Прямо так ни с того, ни с сего взяла и обозвала?
– Из-за доктора мы с ней поцапались! – покаянно произнесла Нинка и опустила глаза. – Из-за Владимира Афанасьевича, значит!
– А с какого такого перепугу вы, бабы, Лекарю нашему взялись косточки перемывать?
– Так Аграфена сказала, что Владимир Афанасьевич пить начал, а я этому навету воспротивилась! – честно призналась Шемякина и снова потрогала царапины на лице.
– Лекарь пить начал? Я что-то не замечал за ним такого пристрастия. А из-за чего он свой светлый разум в вине топит?
– Да не топит он ничего! Это Кукушкина – тварь базарная, сама придумала! Вроде как Владимир Афанасьевич любовью к докторице нашей, к Татьяне значит, воспылал и якобы её даже замуж звал.
– А она выходит, ему отказала!
– Отказала или нет – то мне неведомо! Кукушкина говорит, что вроде как отказала, из-за чего Лекарь пить стал, и по пьяной лавочке Шалтая угробил!
– Стой! Ты точно помнишь, что это Кукушкина про смерть Шалтая сплетню принесла?
– Точно! Вот не сойти мне с этого места, ежели вру!
– Ясно! И что дальше было?
– А дальше я ей, собаке бешеной, в её патлы нечёсаные вцепилась, а она мне чуть глаза не выцарапала!
– Ладно, ступай домой! Если понадобишься, позову.
Аграфена Кукушкина вошла в кабинет сгорбившись, с заискивающей улыбкой на лице и опасливо поглядывая по сторонам.
– Здрасте Вам! – подобострастно отвесила она поясной поклон, столкнувшись с суровым взглядом Малюты Скуратова.
– Я бы, женщина, тоже с тобой поздоровался, но боюсь, что после моего допроса здоровье тебе больше не понадобится, – ледяным тоном произнёс дознаватель.
– Да что ты, соколик, такое говоришь? Как же это мне здоровье не понадобится?
– А вот так! Ни к чему оно тебе более, потому как дни твои, Аграфена, сочтены! Ждёт тебя приговор скорый, но справедливый!
– А за что, кормилец, меня наказывать? Я бабушка тихая, зла никому не делала, и вины за собой никакой не знаю.
– Зато я знаю! Врёшь, старая! Большой грех за тобой. Ты ведь народ на бунт подбивала? Молчи! Мне всё ведомо!
– Ну а коль ведомо, так не тяни кота за яйца! – насмешливым с лёгкой хрипотцой голосом произнесла Аграфена и расправила плечи. Малюта даже замотал головой: «Чур, меня! Чур! Уж не пригрезилось ли мне всё это»?
Кукушкина тем временем вроде как выше ростом стала и на глазах помолодела: щёки её налились румянцем, морщины расправились, а в чёрных бездонных глазах мелькнул бесовской огонь. Мотнула Аграфена головой, слетел на пол платок старый, а из-под платка на свободу чёрные да густые как ночь осенняя пряди волос выбились.
Протёр глаза Малюта, глядь, а старушки Кукушкиной-то и нет! Вместо неё стоит высокая стройная незнакомка с гривой чёрных волос, взглядом лукавым да бессовестным, а на её полных губах цвета спелой вишни наглая ухмылка играет.
Повела плечами бывшая курьерша, словно с остатками тряпья старый образ с себя скинула, топнула ногой и вот уже на её плечах чёрный дорожный плащ алым бархатом изнутри подбитый, а у самого верха золотая заколка в виде головки змеиной, у которой вместо глаз два кроваво-красных рубина вставлены. Хороша, чертовка, вот только правый глаз чуть-чуть косит, да правая кисть, что в перчатку из тончайшей змеиной кожи затянута, застарелым недугом скручена.
– Что, дядя, удивлён? – усмехнулась незнакомка. – Гляди, да запоминай! Довелось тебе Малюта лично тётушку Кривду увидеть в истинном обличие, а это не каждому дано! Много лиц у меня, ох, много – не упомнить и не сосчитать! Запомнил? А теперь верши, ирод, свой приговор! Я женщина гордая, и от суда твоего бегать не стану.
– Неужто действительно не боишься? – прохрипел удивлённый Скуратов.
– Мне бояться нечего, потому как Кривда была, есть и будет во веки вечные! Вы, люди, во мне каждый день нуждаетесь, и за каждым из вас я незримо хожу, только тени не отбрасываю. Так что извести меня невозможно: без Кривды нет Правды, а без Правды нет Истины! А без Истины жить невозможно, потому как без Истины вселенский хаос наступит! Вот и получается, что Кривда – одно из главнейших условий существования Человечества. А теперь, упырь, можешь меня депортировать, я ко всему готова!
Сказала так и гордо за дверь вышла.
Малюта сидел за столом обескураженный, поэтому не сразу заметил, как в кабинет вернулась кассирша Шемякина.
– Тебе-то чего от меня надо? – устало произнёс главный «безопасник».
– Проститься пришла, – красивым глубоким голосом произнесла Нинка. – Ухожу я от вас, значит, покидаю «объект», потому как без Кривды мне здесь находиться никакой возможности нет.
