– Не о чем нам с тобой, Катерина, разговаривать.
– Я так поначалу тоже думала, а потом пригляделась к тебе и поняла: родственные мы с тобой, комендант, души!
– Да неужели? И по каким таким критериям наши души роднятся?
– Мы с тобой, комендант, оба через пересылку прошли, а это кое-что значит! – серьёзно ответила Катерина и, усевшись в гостевое кресло, лихо закурила.
– Ты думаешь, я всегда такой была? Нет, брат, шалишь! У меня во французском квартале главная роль была.
– Скажи лучше – во французском борделе! – съязвил Оловяненко.
– Да-а, не ожидала я от тебя такого оборота, комендант, – обиженно протянула Краснова. – Видно, правда говорят, что все мужики кобели, и мысли у них похотливые.
– Ты тоже не Белоснежка! – парировал Олег.
– Это ты правильно сказал, солдатик, – задумчиво произнесла Катька. – Не Белоснежка я! – и с этими словами оголила своё левое плечо, где на нежной девичьей коже красовалась мастерски выполненная цветная татуировка: молодая симпатичная девушка левой рукой кокетливо приподнимающая край своей юбки, а правой рукой касающаяся края широкополой шляпы «а-ля Мухомор».
– Сказки Шарля Перро, – сдержанно, но с затаённой гордостью произнесла посудомойка.
Обычно таким тоном участники боевых операций вспоминают дела давно минувших дней: «Видишь этот шрам? Это меня в апреле восемьдесят третьего под Кандагаром зацепило»!
– А это я! – и Катька ткнула толстым пальцем в рисунок на плече. – Не веришь? Сейчас никто в это не верит! Да я и сама уже забывать стала! Может, и забыла бы, да только вот сны не дают. Редкую ночь не снится мне избушка в лесу, растерзанное бабушкино тело в окровавленной постели, и оскаленная волчья пасть. Мне семь лет было, когда я всё это увидела, с тех пор забыть не могу. Я тогда чудом в живых осталась: со страху в угол забилась и сидела там тихо, как мышь, пока охотники в дом случайно не зашли.
– А как же волк?
– Волк? Волк в это время на моих глазах бабушку доедал, потому ко мне интереса и не проявил. Меня после этого случая ещё долго в реабилитационном квартале лечили, да видимо, не долечили. Когда я домой вернулась, то на мать смотреть спокойно не могла: ведь это она меня, семилетнего ребёнка, отправила через лес к семидесятилетней старухе, зная, что в округе завёлся волк-людоед. Не могла я мамашу простить, оттого и скандалы в доме начались. После этих скандалов я как-то резко повзрослела, стала вином баловаться, а за вино требовалось платить. Денег у меня, конечно, не было, но когда ты молода и имеешь смазливую мордашку – это не проблема. Когда мамаша спохватилась, я уже с охотниками всего квартала переспала.
– Зачем ты мне это всё рассказываешь?
– А кому рассказывать? Подружкам-ложкомойкам? Так у каждой из них в запасе такая история имеется, и даже круче чем моя. В общем, разразился очередной скандал, я психанула, послала весь квартал к чертям и громко хлопнула дверью. Очнулась уже на пересылке.
– Как на пересылке? Ты ведь не просила об этом?
– Не просила, но Система не прощает, когда ей идут наперекор или без спроса меняют сюжет сказки, поэтому всё решили за меня.
– Ты сказала Система? Что это значит?
– Это значит, что в любом мире существует своя Система, которая является основой построения самого общества, а также порядка и правил его существования. Система не терпит возражений и никогда не идёт на компромисс: тот, кто идёт против Системы, должен быть или сломлен или уничтожен.
– Почему?
– Потому что вольнодумство нарушает установленный порядок и является угрозой для всего мироустройства.
– Откуда тебе, посудомойке, это известно?
– Я не всегда была посудомойкой.
– Да-да, помню! В прошлой жизни ты была Красной Шапочкой, но, насколько мне известно, она тоже не была политическим аналитиком.
– Нашлись добрые люди… на пересылке! Объяснили мне, дурёхе, за пачку чая, что и как в нашем мире устроено. Теперь-то я понимаю, что тогда на пересылке мне крупно повезло. Я когда там оказалась, то мне сразу сказали: «Всё, девочка! Отгуляла ты своё на воле и теперь отгребёшь за все свои «художества» по верхнему пределу! Даже если тебе, как малолетке, снисхождение выйдет, то всё равно «перелицовки» не избежать»!
– Чего не избежать?
– «Перелицовки» – смены образа.
– А они откуда об этом знали?
– На пересылке свой «телеграф» работает, а откуда информация поступает, об этом никто не знает.
– Смена образа – это больно?
– Ну, как тебе сказать? Сначала очень трудно: живёшь и вроде как в башке у тебя одновременно два человека. Тут главное, чтобы у тебя «крыша» не поехала. Если первую неделю вытерпел, то считай – повезло! Потом старый образ постепенно стирается из памяти, и вроде как всё становится на свои места.
– Ты сказала, что тебе повезло.
– Повезло! Меня тогда Разводная пожалела.
– Кто тебя пожалел?
– Разводная! Ну, женщина, которая как гражданин начальник за столом сидит и бумажки подписывает. Да ты её должен помнить! Симпатичная такая с виду, но по натуре строгая, хотя «беспредела» за ней не числится. Так вот она мне сразу сказала, что девочки редко на пересылке бывают, а такая молодая, как я, вообще первый раз под раздачу попала. И пылился бы сейчас мой информационный образ где-нибудь в дальней ячейке памяти Вселенского разума, если бы Разводная меня по-быстрому на «перелицовку» не отправила! Одного лишь я не знала, что когда старый образ из памяти выветрится, то ты тоже меняться начинаешь. Однажды утром я взглянула в зеркало и себя не узнала: была юная смазливая девочка с аккуратной попкой и обхватом талии как у Гурченко, а получилась гром-баба!
– И в какой же образ тебя «перелицевали»?
– Лучше не спрашивай! – тяжело вздохнула Катерина и, не найдя пепельницы, затушила сигарету о свою ладонь. – Ладно, пойду я! Поздно уже! Да, чуть не забыла! Я ведь чего к тебе приходила! Ты, комендант, это… может, я не в своё дело лезу, но ты по зазнобе свей узбекской особо не кручинься. Это поначалу тяжело, а потом ничего, даже терпимо. Ну а если совсем невмоготу будет, то ко мне в дверь стукни, или позвони. Я не гордая, сама к тебе приду.
– Я подумаю.
– Думай, а я подожду! Мне теперь торопиться некуда! Эх, где моё безоблачное детство да корзинка с пирожками?
Она ушла, осторожно закрыв за собой дверь, и Олег ещё какое-то время вслушивался в звук её шагов в полутёмном длинном коридоре.
«Надо бы завтра лампочки в коридоре вкрутить, а то, не дай бог, споткнётся!» – мелькнула мысль, и от этой мысли на душе почему-то стало легче.
* * *
Утром в понедельник, задолго да начала рабочего дня, в номер к Оловяненко постучался дворник Митрохин. Олег Митрохина недолюбливал, потому что дворник состоял в группе народного контроля, которая периодически подвергала деятельность коменданта детальной проверке. Митрохин вообще был по натуре записным активистом, поэтому совал свой нос во все сферы деятельности «объекта». Когда приходил его черёд дежурить в народной дружине, Митрохин в качестве объекта проверки всегда выбирал гостиничный корпус, где по вечерам настойчиво стучал в двери каждого номера, а потом с каким-то особым, почти болезненным пристрастием вытаскивал полуголых мужиков из постелей незамужних работниц «объекта».
Раньше Митрохин был дедом Мазаем и жил в русском народном квартале. Каждую весну после наступления паводка дед Мазай исправно играл роль спасителя косоглазых, за что получал премиальные, всеобщее обожание и ореол народного героя. Был дед Мазай сыт, пьян и по большому счёту доволен жизнью, но однажды в середине марта вдруг ударили сильные морозы, и спасательная операция длинноухих отодвинулась на неопределённое время. От скуки Мазай запил, а когда протрезвел, то с ужасом понял, что ледоход уже набрал полную силу и время для спасения зайчишек безвозвратно упущено.
Однако руководство «объекта» не могло допустить изменения сказочного сюжета, поэтому было принято волевое решение, состоявшее из трёх пунктов:
1. Сказка должна оставаться со счастливым концом;
2. С целью сохранения сюжета завести в весенне-летний период на закреплённую за дедом Мазаем территорию новую партию зайцев идентичной породы;
3. Деда Мазая за распитие спиртных напитков на рабочем месте и не принятие мер к организации спасательной операции отстранить от занимаемой должности и направить на пересылку для проведения процедуры смены образа.
Тем временем дед Мазай, не выдержав угрызений совести, снова ударился в запой, а когда протрезвел и не нашёл чем опохмелиться, решил свести счёты с жизнью. Однако сотрудники службы безопасности, посланные по месту жительства Мазая для его задержания, успели вынуть его из петли и отправить на пересылку.
После смены образа Мазай вернулся на «объект» уже, будучи дворником Митрохиным – убеждённым сторонником трезвого образа жизни и активным членом редколлегии стенгазеты «Объектовые новости».