приезда, тем более что ему в точности известно, каким размером займа и каким его характером я удовольствуюсь, и они решительно ничем не рискуют, сохранив в портфеле банков ничтожную сумму в какие-нибудь 300 миллионов франков русских государственных обязательств в течение даже одного года, подобно тому, как год назад Германия через посредство дома Мендельсона согласилась учесть такие точно обязательства, и притом на большую сумму.
Эта сумма либо будет включена в будущий большой заем, либо выплачена русскою казною из ее золотого запаса, если бы обстоятельства не позволили заключить консолидированного займа.
По его словам, «Лионский кредит» попробовал было возражать и доказывать, что для французских банков совсем не нужно золотого обращения в России, но его попытка вызвала такое решительное возражение со стороны Рувье и такую энергичную реплику, что устойчивое положение денежного обращения в России нужно для Франции и для ее правительства, что вся оппозиция смолкла, и представители нашей группы заявили, что они готовы войти со мною в переговоры, лишь бы я не требовал слишком большой суммы и не связывал их прямым обязательством заключить большой заем при полной неизвестности того, чем кончится революционное движение в России.
В тот же день, в пятом часу, мы собрались в помещении Парижско-Нидерландского банка и в половине восьмого принципиальное соглашение между нами было достигнуто.
Банки согласились выпустить или, вернее, сохранить в своем портфеле краткосрочные обязательства на один год на сумму в 267 миллионов франков. Процент по ним выговорен тот же, как и по аналогичному займу предыдущего года в Германии, то есть 5,5 %. Выручка по займу поступает тотчас же в распоряжение русского правительства, но оно обещает, не выдавая, впрочем, никакого письменного обязательства, оставить всю сумму во Франции для платежей по своим обязательствам. Немало крови испортили мне всякие второстепенные требования банкиров и их постоянные колебания в деталях. О каждом моем шаге я телеграфировал либо графу Витте, либо Шипову и постоянно получал подтверждение их полной солидарности со мною.
Один пакет моих депеш и ответов на них, притом далеко не полный, напечатанный в 6 и 7 томах «Красного архива», лучше моих личных воспоминаний говорит о характере моих переговоров и пережитых мною трудностях. Банки удовольствовались вполне приличною по своей скромности и по условиям времени переговоров комиссиею, и мы условились на другой же день подписать договор, с тем что он вступает в силу тотчас по моем заявлении, что русское правительство его одобряет. Так оно и было сделано.
Вечером я послал шифрованную телеграмму графу Витте и уже в половине следующего дня получил от него чрезвычайно любезную депешу с поздравлением с неожиданно достигнутым успехом и с заявлением, что он немедленно доложит государю и не сомневается в том, что его величество будет рад лично благодарить меня.
Разные второстепенные препирательства по изложению контракта потребовали еще двух дней времени, и только 9 января нового стиля я выехал из Парижа.
Глава II
Приезд в Берлин и свидание с императором Вильгельмом. — Возвращение в Петербург. — Кутлер и его проект принудительного отчуждения земли. — Беседа с графом Витте и прием государем. — Улучшение финансового положения страны. — Первая беседа с графом Витте о ликвидационном займе. — Совещание по рассмотрению положения о Государственной думе и по изменению учреждения Государственного совета. — Выступление графа Витте по вопросам о публичности заседаний и о прохождении законопроектов через Думу и Государственный совет
Я прибыл в Берлин 10 января, где и остановился всего на два дня, чтобы переговорить с Мендельсоном об отсрочке погашения некоторой части краткосрочных обязательств 1905 года, приходившихся на январь — март 1906 года, и, в особенности, исполнить приказание государя — представиться императору германскому и объяснить ему цель моей поездки в Париж и устранить ложные толкования о ней.
Я забыл упомянуть, что во время аудиенции перед моим отъездом государь сказал мне, что обострения между Францией и Германией по вопросу о Танжере его настолько беспокоят, что он не желал бы их усугублять, давая пищу выдумывать, что на меня возложено какое-либо политическое поручение, и что он предпочитает прямо и откровенно изложить через меня, для чего именно я был в Париже и что мною там сделано.
Я захватил даже с собою в дорогу малый мундир, а перед отъездом телеграфировал нашему послу в Берлине графу Остен-Сакену о времени моего приезда, о чем он был, впрочем, предупрежден и министром иностранных дел.
Принял меня император в день моего приезда, и не особенно милостиво. Мне пришлось ждать его порядочно времени, так как он долго не возвращался из своей прогулки по Тиргартену. Погода была отвратительная. В той комнате Большого дворца, в которой мне пришлось прождать добрых три четверти часа, была прямая стужа. Никого из свиты при этом не было, и только один лейб-егерь дежурил у дверей. Когда император вернулся во дворец, где он, несомненно, не проживал, — настолько он имел нежилой вид, — меня ввели в так называемую Звездную залу (Штернен-Зал), неуклюжую комнату, всю заставленную посредине витринами с моделями военных судов и с голубым потолком, украшенным золотыми звездами. Откуда и название Звездной залы. Не снимая легкой шинели, император спросил меня, согласен ли я ходить по комнате и вести беседу на ходу, так как он прозяб, а топить помещения не стоит. Конечно, я согласился, и мы более получаса ходили вдоль этой комнаты.
Когда я объяснил императору поручение государя и в связи с ним то, что я делал в Париже и чего достиг, он довольно сухо и безучастно сказал: «Я не большой финансист, и не совсем понимаю, почему России так нужно заботиться о своей денежной системе, когда у нее столько других забот», — и затем разом перешел к совершенно другому вопросу, видимо постоянно занимавшему его внимание: «Скажите, пожалуйста, господин статс-секретарь, неужели вы не считаете просто диким, что среди общего развала, среди постоянных волнений, которые могут снести все, что есть еще консервативного в Европе, две монархические страны не могут соединиться между собою, чтобы составить одно плотное ядро и защищать свое существование. Разве это не прямое безумие, что вместо этого монархическая Россия через голову монархической же Германии ищет опоры в
