которых я не понял. После этого Острокнутов разогнал дембельский поезд, встал, дал подзатыльник «попутчику» и с достоинством удалился, помахивая фотографией. Вслед за ним ушли и культуристы, неся пакет с трофеями.
– Отбой, – сказал тюменец прежде, чем закрыл дверь.
Кузякин, Телятников и остальные подобрали свои распотрошенные вещмешки и как ни в чем не бывало улеглись спать.
Когда затих скрип кроватных пружин, в казарме повисла гнетущая тишина.
2
После завтрака нас отвели к одноэтажному домику недалеко от казармы и приказали ждать. Перед домиком стояло несколько уазиков и грузовиков, из кабин которых на нас с ленивым любопытством смотрели водители.
– Покупатели приехали, – сказал Лысенко.
Покупателями называли представителей частей, которые отбирали среди новобранцев подходящие кандидатуры. Время от времени из домика выходил прапорщик и хриплым голосом выкрикивал три-четыре фамилии. Те, кого он называл, торопливо заходили внутрь, проводили там несколько минут и возвращались к нам, чтобы перекурить, взять вещмешок и попрощаться. Одни выходили с растерянными лицами, другие не могли скрыть довольных улыбок. В основном набирали в танкисты, связь, ВДВ и пехоту. Один здоровяк москвич, в поезде уверенно заявлявший, что обязательно станет десантником, вышел со слезами на глазах.
– Стройбат! Ну, почему именно я?
Ему даже не дали как следует попрощаться. Низкорослый прапорщик-азиат, похлопывая хворостиной по голенищу начищенного сапога, увел его сразу, как только здоровяк взял свои вещи. Мы смотрели, как они прошли КПП и зашагали по уходящей вниз городской улице. Видимо, строительная часть находилась где-то поблизости.
– Ордынский! – хрипло прокричал прапор, который выполнял обязанности распорядителя на этих торгах. – Ты чо, оглох? Бегом!
Внутри дома почему-то было очень темно. За несколькими столами сидели офицеры с бумагами. Все выглядели очень доброжелательно и говорили мягкими тихими голосами. Сильно пахло одеколоном и сигаретами. Я остановился, не зная к кому подойти. Рядом со мной замер Кузякин – оказалось, позвали только нас двоих. Сидевший прямо напротив входа лейтенант усмехнулся:
– Ну, чего встали? Ордынский и Кузякин?
– Так точно! – рявкнул Антон.
– Не кричи, не на параде, – поморщился лейтенант. – Войсковая часть 45666. Ждите, наша машина еще не подошла. После обеда, наверное, поедем.
Мы вышли на улицу.
– Погоди. – Кузякин придержал меня за локоть. – Знаешь, куда мы попали?
– Знаю.
– Я тоже. Надо держаться вместе, мы ведь почти земляки.
Я посмотрел на него и усмехнулся. Кузякин торопливо заговорил, поглядывая на ожидавших нас ребят:
– Ночью было не то, ночью было другое. А там старослужащих нет, мне обещали. Все одного призыва, все равны. Может, только сержанты из стариков, так это ерунда. Подумаешь! Все через это прошли, никто не развалился. Перетерпим и мы…
Я отцепил его пальцы от своего рукава и, не отвечая, пошел дальше.
Наша команда постепенно редела. К обеду остались только десантники, часть мотострелков, а также мы с Кузякиным и Лысенко с Телятниковым, которых приписали к той же в/ч, что и нас. По спокойной физиономии Лысенко было понятно, что он, как и мы с Кузякиным, заранее знал, куда должен попасть. А для Телятникова это явилось полной неожиданностью, он растерянно моргал и лез к нам с вопросами.
Прапорщик сводил нас на обед. Потом мы вернулись на тот же вытоптанный пятачок перед домиком с покупателями.
– Смотри, новая машина подошла. – Кузякин указал на «шестьдесят шестой» ГАЗ, стоявший с включенным двигателем. – За нами, наверное.
Прапор остался покурить с нами. У кого не было сигарет, угостил своим «Памиром», пояснив, что за дерьмовое качество табака и картинку на пачке эту марку прозвали «Нищий в горах».
– Товарищ прапорщик, можно вопрос? – подступил к нему Телятников.
– Можно Машку за ляжку, можно козу на возу, – щурясь от яркого солнца, лениво отозвался прапор. – А в армии надо говорить – «разрешите обратиться». Понял?
– Так точно. Разрешите обратиться?
– Обращайся.
– В/ч 45666 – это что за войска?
– Ну, друг, у тебя и вопросы. Это такие войска, про которые знать не положено. Вот попадешь туда, и узнаешь. Там даже оружие не выдают, так все серьезно. Голыми руками будете воевать. Еще есть вопросы?
– Никак нет…
Очень быстро собрали и увезли оставшихся мотострелков. Два капитана начали строить десантников, чуть позже появился наш лейтенант. Фуражку он держал в руках за спиной, под мышкой зажимал тонкую папку с нашими документами.
– Никто не потерялся? Все, сейчас едем. Пять минут, чтобы сходить в туалет и попрощаться с друзьями.
Туалет находился в тридцати шагах от столовой. Это было напоминающее автомобильный гараж сооружение из кирпича, окруженное густым кустарником и деревьями. Все сходили оправиться после обеда, мне же тогда не хотелось, и я пошел сейчас.
В туалете стоял и справлял малую нужду Острокнутов. Он что-то напевал себе под нос и покосился через плечо, когда я вошел. Лицо его тут же приняло недовольное выражение:
– Ты чего, опух, душара? Пшел вон и подожди, пока дембель закончит.
Я приоткрыл дверь и выглянул на улицу. Поблизости никого не было. У притолоки стоял обрезок тонкой железной трубы. Я заклинил им дверь и подошел ближе к сержанту. Теперь нас разделяло около полутора метров. Я стоял, молча скрестив на груди руки.
– Подраться, что ли, хочешь? Мудак, я ж тебя в очке утоплю и говно жрать заставлю!
Я молчал.
Острокнутов стал застегивать ширинку.
– Я не помню, ты паровоз изображал? Или дерево? А сейчас будем играть в водолазов. Блин, совсем душары охренели! Кому сказать – не поверят…
Не закончив с ширинкой, он развернулся и отточенным движением сорвал ремень. Тяжелая пряжка рассекла воздух около моей головы.
– А-а-а-а! – выпучив глаза и оскалившись, сержант нанес еще один размашистый удар. Я отскочил и тут же, пока ремень был внизу, сократил дистанцию и нанес жесткую серию в корпус, завершившуюся ударом колена по печени. Острокнутов попятился, согнувшись и опустив руки. Пряжка ремня неприятно царапнула по кирпичному полу. Я ударил его ногой в подбородок, и он припечатался лопатками и затылком к стене. Пальцы разжались, ремень упал к моим ногам. Я оттолкнул его, и ремень, скользнув как змея, скрылся в вонючем очке. Передней подножкой я уронил Острокнутова на пол. Перевернул мордой вниз, сел сверху, нажимая коленом на позвоночник между лопаток, заломил руку и, вцепившись в длинную дембельскую прическу, задрал его голову. Он захрипел. Я усилил нажим.
– Пусти…
Я молчал.
– Чего тебе нужно?
Я сам не знал, что мне нужно. Еще ни один человек в мире не вызывал у меня такой ненависти, как этот сержант. Наверное, я хотел его убить. И никогда в жизни в этом бы не раскаялся.
– Отпусти, и я никому ничего не скажу.
Это взбесило меня. Я окунул Острокнутова мордой в вонючую жижу, окружавшую «очко». Он затрепыхался, пытаясь вырваться. Несколькими ударами я успокоил его и загнул руку ближе к голове. Он взвыл:
– Отпусти!
– И ты ничего не расскажешь?
– Скажу, что сам упал.
– А если я тебя в задницу трахну, ты скажешь, что напоролся на сук?
Я еще раз окунул его. На этот раз он вырывался слабо, только пытался отвернуть голову и не дышать. Я ударил его по шее, и он отключился. Не знаю зачем, но я перевернул его на спину. Наверное, побоялся, что он может захлебнуться в дерьме.
Из внутреннего кармана кителя Острокнутова выступало что-то прямоугольное. Я рванул за воротник, и три верхние пуговицы отлетели. В кармане оказались военный билет, сорок рублей пятерками и десятками, и цветная фотография молодой женщины. Она была полноватой, красотой не блистала, но, видимо, была доброй женой
