кроме подкидного дурака, никаких игр не освоил.
Так вот, насчет отправленной на Валдай группы, это блеф или правда? Он говорил об этом очень убедительно. Впрочем, об остальном он тоже говорил убедительно. Понятно, почему вокруг него вертится столько народа. Как говорится, прирожденный лидер. Вождь. Интересно, кем бы он стал без помощи папочки?
Ладно, это не относится к делу. Про Валдай… Откуда он столько знает? От ментов? Или у него своя разведка налажена? Если на Валдай действительно кто-то поехал, надо сдаваться и начинать торг об условиях капитуляции. Я смогу, наверное, прыгнуть в окно и остаться живым. Со сломанной ногой можно какое-то время драться или попробовать убежать. Так что отсюда я вырвусь, а дальше? Положим, Инге, пока она не выходит из квартиры, ничего не грозит. Ну а Кушнеру? Как они поступят с ним? Пристрелят и постараются повесить труп на меня? Если даже половина присутствующих даст нужные Холоновскому показания, мое дело труба. Расправятся с Кушнером, расправятся с матерью… Если я прыгну в окно и доберусь до милиции, то как я смогу убедить ментов, что матери угрожает опасность? Я бы на их месте поверил? Это в Италии есть мафия, которая затравила комиссара Каттани. А у нас все строят коммунизм. Что я скажу? Спасите, меня преследует тайная студенческая организация, члены которой смотрят американские боевики, курят травку и совершают убийства? А руководит организацией сынок секретаря обкома партии? Прямо из отделения меня отправят в психдом, и я буду там распугивать врачей криками «Ищите на Валдае оранжевый ЛуАЗ»…
Если бы я пришел сюда, заручившись поддержкой Мастера, дело приняло бы другой оборот. Но сейчас, когда я столько напорол отсебятины, сможет ли он что-то исправить? У него большие возможности, но у обкомовского секретаря возможностей больше и, как правильно сказал Холоновский, они официальные.
Так что у меня всего два варианта: или, плюнув на все, обезглавить загадочную организацию, и пусть будет, что будет, или договариваться с Холоновским.
Противно! Даже когда схватка была заведомо проигрышной, я всегда стоял до конца. Ни разу не отказывался от продолжения поединка, не симулировал травмы, не вис на противнике, чтобы «оттоптаться» до финала…
Я думал, так и в жизни получится. А она оказалась посложнее ковра. Мастер мне когда-то сказал, что настоящая жизнь начинается за стенами спортивного зала, и он видит свою задачу в том, чтобы подготовить меня к ней, а не обучить какому-то количеству приемов. Я его тогда, по молодости, не совсем понял. Я был уверен, что моя настоящая жизнь – здесь, в спортивном зале, среди упоительно пахнущих матов, гимнастических стенок и спортивных снарядов. Я не сомневался, что тот, кто выигрывает на ковре, не проиграет и в жизни.
– Позвони своим на Валдай. Скажи, пусть возвращаются.
– Не могу! – развел руками Холоновский. – Куда я им позвоню? У нас связь односторонняя. Вот сами дозвонятся до меня, тогда все и скажу. По моим расчетам, это должно произойти в течение получаса. У нас как раз хватит времени договориться.
– Как ты представляешь себе наш договор?
Я пожалел, что говорю Холоновскому «ты», в то время как он обращается ко мне исключительно по имени-отчеству. Это «тыканье» было показателем слабости. Как у дворового гопника, у которого, кроме хамства и наглости, ничего нет за душой.
– Очень просто. Я выплачиваю вам компенсацию за неприятности, отменяю операцию в Новгородской, даю честное слово и лично отвожу вас домой. Вы, в свою очередь, тоже даете мне честное слово.
– Какие у меня гарантии, что с матерью ничего не случится?
– Здравый смысл. После неудачи в Коминтерне я подумал, что вы могли рвануть к ней, и подстраховался. Раз мы разговариваем, зачем мне ваша мама? Чтобы надавить на вас? Существуют другие, более гуманные способы.
– С Добрыниным вы поступили не слишком гуманно.
– Преступник будет наказан. Удивлены? А я нет. Уверен, что не позднее, чем завтра наши доблестные органы отрапортуют о раскрытии тяжкого преступления. О настоящем раскрытии, со всеми необходимыми доказательствами.
– Очень интересно!
– К вам, Константин Андреич, это не будет иметь ни малейшего отношения. Разве что следователь позвонит и извинится за необоснованное задержание. Я решил отдать милиции настоящего убийцу.
– Не боитесь, что он вас заложит?
– Не боюсь.
Мы помолчали.
– Кто напал на Ингу?
– Гена Петров. Тот самый, которого вы так ловко отправили на пол. Что, хотите еще раз дать ему по роже? Мне его позвать?
– Он будет стоять и ждать, пока я его отоварю?
– Если я скажу, будет. А даже если и не будет, то у вас это, по-моему, никаких затруднений не вызовет. Так позвать его?
– В другой раз.
– Другого раза может и не представиться…
– Из моей квартиры украли много вещей.
– Вы все получите обратно в полной сохранности. Этот дурацкий погром тоже был…
– Эксцессом исполнителя?
– Именно так. Надеюсь, Константин Андреевич, вы не думаете, что это я отдал приказ украсть ваши деньги и обручальное кольцо покойного папы? Люди проявили ненужную инициативу и за это наказаны. Можете поверить, они запомнили урок навсегда. Так что все ваше я вам верну. Вместе с некоторой суммой денег, которая полностью покроет моральный и материальный ущерб. Вашему другу Кушнеру компенсация за ранение будет выплачена отдельно. Не сомневаюсь, что размер его устроит.
Он замолчал, глядя на меня вполне доброжелательно. Мне было нечего сказать.
Он улыбнулся:
– Как видите, договориться можно всегда, была бы только добрая воля. А силовое решение иногда может принести одни неприятности. Так что, по рукам?
И Холоновский протянул руку.
Глава одиннадцатая. Сказочный принц
1
Ближе к полудню я сам позвонил в городскую прокуратуру Рожкову.
– Я тебя ищу! Ты где? – сказал он вместо приветствия.
– Я, наверное, почувствовал, что ты меня ищешь, – сообщать свое местонахождение мне не хотелось.
– Короче, есть тема для разговора. Сможешь через полчаса на «Галёру» подъехать?
– Через час.
– Все, увидимся!
– Тема-то хоть хорошая?
Рожков хмыкнул и положил трубку. Ну и как это следует понимать? Он встретит меня с группой захвата и самолично наденет наручники или спешит сообщить, что последние подозрения с меня сняты?
Вчерашний договор с Холоновским сегодня не казался мне таким безусловно надежным и правильным. Хотя за ночь ничего плохого не произошло. Кушнер и Инга отсиживались по домам, и никто не делал попыток добраться до них. Я позвонил матери и, получив очередную головомойку за свои невыходы на связь, выяснил, что у нее все нормально. Больная сестра шла на поправку и не нуждалась больше в интенсивном уходе, так что мама планировала через неделю вернуться.
Когда я подошел к клубу, Мастер разговаривал на крыльце с каким-то незнакомым мне мужиком. Увидев меня, он прервал разговор. Мужик отошел в сторону, чтобы не мешать нам. Мы поздоровались, и Мастер спросил:
– Случилось что-то еще? В тебе чувствуется напряжение.
Я отрицательно покачал головой.
Я долго размышлял и решил не посвящать Мастера в историю с Холоновским. Если он сам узнает, тогда объяснимся, а так… Мне было стыдно за свои корявые действия и заключенный с Холоновским вынужденный компромисс. Я твердо пообещал себе, что в дальнейшем сперва буду думать, а потом кулаками махать. Сколько раз Мастер мне говорил, что лучший бой – этот тот, которого удалось избежать? Когда мне было лет десять, я этого не понимал. Что за глупости – избежать? Лучший бой – этот тот, который закончился
