люди спустились на перрон и поежились от утреннего холода. Сквозь пар, особенно густой в морозной полутьме, когда солнце еще не поднялось над вокзалом, сновали рабочие, артельщики, пассажиры и встречающие. Вдоль вагонов с важным видом прогуливался коллега Павла, железнодорожный жандарм. С дальних путей раздавался свист паровозов. От соседнего перрона, сотрясая платформу, отбыл грузовой паровик с закутанным в полушубок и несколько шарфов заиндевелым машинистом.
Другой коллега Павла, посланный московским жандармским отделением встречать прибывших, безошибочно определил Корсакова в дорогом пальто и Постольского в униформе, представился и предложил проследовать за ним. Он явно торопился, но, к его неудовольствию, Владимир потребовал найти носильщика и доставить от багажного вагона до саней всю свою многочисленную поклажу. Заняло это добрых полчаса, особенно учитывая, что Корсаков самолично пересчитал все чемоданы и портпледы, да еще и проверил, не вскрывались ли они. Дорожный саквояж он никому не доверил и держал при себе.
Наконец основательно просевшие сани двинулись от вокзала. Корсаков вспомнил, как приезжал сюда совсем еще маленьким ребенком, когда площадь перед красивым зданием с часовой башенкой еще представляла из себя один огромных размеров пустырь – Рязанский и Ярославский вокзалы тогда еще не были построены. Сейчас же кругом было не протолкнуться от служащих, пассажиров, биржевых и ломовых извозчиков.
Путь приезжих лежал еще дальше, на самую окраину Москвы, к Проломной заставе. Лошадка бодро тащила сани сначала в сторону центра, затем они свернули на Новую Басманную улицу и ехали до широкой площади Разгуляй. Корсаков здесь никогда не был, но без труда узнал бывший дворец Мусина-Пушкина – огромное розоватое здание, отданное Второй московской гимназии. По легенде, на фасаде дома располагались солнечные часы, проклятые то ли еще Яковом Брюсом, то ли французским аббатом из церкви Святого Людовика. Слухи настолько пугали юных учеников, что директор вынужден был обратиться к Корсакову-старшему, дабы развеять их. После тщательного осмотра Николай Васильевич постановил, что никакой чертовщины со зданием не связано и солнечные часы (несмотря на не вполне удачные очертания, смахивающие на крышку гроба) угрозы для гимназистов не представляют. Историю эту Корсаков-старший смеясь рассказывал подрастающим сыновьям.
За Разгуляем сани повернули направо, на главную улицу бывшей Немецкой слободы [35]. Район этот сильно выгорел в 1812 году и сейчас мало походил на европейский городок, заставший великого преобразователя – Петра I. О прошлом напоминала только старая лютеранская кирха Святого Михаила, люд же сюда переехал обыкновенный, купцы да мещане. За Немецкой сани вновь повернули, теперь уже налево, и, перевезя приезжих по Дворцовому мосту [36] через замерзшую Яузу, покатили вдоль леса.
– Это уже часть училища, – крикнул сопровождающий их жандарм. – Бывший дворцовый парк.
– Дворцовый? – переспросил Корсаков.
– Да. Строили для сподвижников Петра Великого, но они все перебрались в Петербург. Старое здание меняло хозяев, перестраивалось в усадьбу, потом стояло заброшенным, пока его не отдали училищу во времена правления государя Александра Павловича.
Сами корпуса училища вскоре показались из-за леса, представляя величественное зрелище в свете яркого зимнего солнца. Владимир прикинул, что от границы города школа находилась в 6–7 верстах. Корсаков, не выпуская из рук саквояжа, ступил на хрусткий свежий снег и осмотрелся. Они стояли на плацу перед парадным входом в училище. Главное здание действительно представляло собой бывшую усадьбу, расширенную и перестроенную для нужд военных. Это был настоящий барочный дворец с двумя этажами, розоватыми стенами и высокими полукруглыми окнами почти в человеческий рост. Над главным входом высился явно более поздний пристрой, увенчанный изящной часовой башней.
– Под часами расположен кабинет начальника училища, – проследив за его взглядом, подсказал сопровождающий. – Там его и нашли…
Жандарм с помощью извозчика с трудом выгрузил корсаковские вещи, передал Постольскому папку с документами, запрыгнул в сани и умчался. Владимир и Павел направились к главному зданию. У парадных дверей их ждал мрачный пожилой офицер в полковничьей униформе.
– Панин Николай Сергеевич. Эскадронный командир. Исполняю должность начальника училища, – строго представился он.
– Корсаков Владимир Николаевич, командирован к вам заменить преподавателя истории, – протянул руку Владимир. Полковник смерил его холодным взглядом, но на предложенное рукопожатие не ответил.
– Следуйте за мной. – Военный четко, словно на плацу, развернулся и направился внутрь здания. Переглянувшимся Корсакову и Постольскому не оставалось ничего, кроме как последовать за ним.
Они поднялись по скользким ступенькам крыльца и оказались в огромном полутемном холле. В глубине виднелись мощные дубовые двери, по обе стороны от которых ввысь уходили две лестницы. Справа, у дежурки, стоял кудрявый ротмистр с острыми чертами лица в форме Смоленского уланского полка, молча провожающий их взглядом. Полковник Панин, не оглядываясь, чтобы посмотреть, успевают ли за ним гости, чеканным шагом проследовал к левой лестнице.
– Бьюсь об заклад, что это «корнетская», значит, правая – для «зверей», – шепнул Постольский.
Второй этаж встретил их огромной площадкой – на ней можно было выстроить всех воспитанников училища. Панин проследовал мимо, не останавливаясь. Двери в крыло для учащихся были плотно закрыты.
На третьем этаже их встретил короткий сумрачный коридор, упирающийся в строгие тяжелые двери. Перед ними Панин остановился.
– Полиция уже закончила осмотр. Тело доставлено в морг. У вас будет двадцать минут. Затем я пришлю офицера вас проводить, – рублеными фразами объяснил командир эскадрона. Он извлек из кармана ключ и отпер двери в начальственный кабинет. Распахивать их Панин, видимо, почел ниже своего достоинства и проследовал обратно к лестнице.
– Николай… э-э-э… Сергеевич, – окликнул его Корсаков. Полковник застыл, словно статуя жены Лота, не оборачиваясь. – Позвольте вопрос?
Владимир практически слышал скрежет зубов военного. Тот промолчал, но все-таки развернулся к гостям, сохраняя каменное выражение лица.
– У кого еще есть ключ от двери кабинета?
– Он существует только в двух экземплярах, – ответил Панин. – Один у генерала, один у дежурного офицера.
– То есть, чисто теоретически, у кого-то была возможность открыть кабинет Сердецкого?
– Чисто теоретически – была, – ответил полковник, скрывая мимолетную презрительную ухмылку. – Но, прошу, продемонстрируйте, как можно открыть и закрыть дверь, оставив ключ в замочной скважине изнутри?
Владимир чуть склонил голову набок, словно бы разглядывая собеседника, и ответил на усмешку военного своей, не менее мерзкой. Затем он поставил саквояж на пол, прошествовал к полковнику и молча протянул руку ладонью вверх. Панин постарался сохранить бесстрастное выражение, но Постольскому показалось, что на его лице мелькнуло мимолетное удивление. Он все еще не шевелился.
– Позвольте ключ, – вежливо попросил Корсаков. Панин снова достал ключ из кармана и с превеликой осторожностью положил его на протянутую ладонь.
Перед глазами Корсакова привычно мелькнуло видение. Кабинет. Персидский ковер, промокший от крови. Бесформенная, иссеченная груда мяса, бывшая когда-то начальником
