Из квартиры напротив, толкая перед собой сумку на колесиках, появилась бабулька, одетая явно не по погоде – в длинном пальто, шерстяном платке и галошах.
– Здравствуйте. Лейтенант Митрохин. Хотел бы задать вам пару вопросов о покойной Маргарите Скупиной, – отрапортовал Дима, подойдя к бабке. Та посмотрела на него полоумным взглядом и гаркнула:
– Ай-я?! Чего?!
– Говорю, где Рита работала?! – заорал Митрохин, наклоняясь к самому уху старухи и тыкая пальцем в направлении квартиры Скупиных.
– Че орешь! Глухой, что ль? Нихто не работает! Ритка померла о прошлом годе. Ничего не работала – в больнице, шалава, отлежится, и пьет. Или как его, колется! – Бабулька отстранила некстати загородившего путь полицейского и споро заковыляла к лестнице. Ухватившись за перекрученные перила, стала меленькими шажками спускаться, дергая за собой тележку.
«Ну, вот как можно было свернуть в бараний рог приваренные намертво железки? Какой силой, целеустремленностью нужно обладать?» – задался риторическими вопросами оперуполномоченный, провожая взглядом деловитую старуху, опасливо хватавшуюся за «ажурную ковку» вывороченных перил. Дмитрий, посмотрев на часы, решил «доложиться» Быстрову, но у того телефон был недоступен. «Видимо, в метро товарищ следователь. Так. Семнадцать десять. Поздновато ехать в интернат, находящийся в противоположном от Эм-ска районе Подмосковья. Значит, едем в отдел», – принял решение лейтенант.
Весна неудержимо отвоевывала пространство и время у грязноватой, сумрачной московской зимы. Митрохин, выйдя на свет и простор из подъезда-преисподней, с наслаждением расправил плечи, потянулся конопатым носом к упругим, ласкающим солнечным струям. А воздух, который ни почувствовать, ни вдохнуть полной грудью не могли в своем грязном копошении, боли и беспросветности обитатели этих заброшенных жилищ, – был свеж, чист и живителен.
Глава четырнадцатая
Всю дорогу до Москвы Быстров боролся с собой – звонить или не звонить Светлане. Очень хотелось, но повода он придумать не мог – как только Атразекову доставили к его дому, старшина Волжанов отрапортовал о «полном ажуре». Следовательно, служебной надобности в звонке не существовало, а нужда была личная, мужская – разрази ее гром, так некстати вылезшую. В общем, Быстров все же смалодушничал, достал телефон, злясь на себя, что изобретает предлог, и набрал номер, пытаясь изобразить радушного хозяина, чтобы задать дежурный вопрос: «Как вы там устроились?» Светлана долго не отвечала, и сердце сдержанного Сергея Георгиевича выдавало несвойственные ему аритмические кульбиты. Наконец послышалось напевное «Алло?», и фоном к нему неясный шум. Быстров встревоженно спросил:
– У вас все в порядке, Света?
– Да-да, большое спасибо. Очень хорошо.
– А что там шумит?
– Э-э, сковородка. Я тут жарю…
– Вы нашли, что пожарить? – растерялся Быстров. – Простите, я ужасный хозяин. Дотянете до вечера? Вы скажите, что купить – я все привезу.
– Ничего, я сама свалилась на голову вам. Неловко все как-то, глупо. И я все уже купила.
– Светлана, вы спасаетесь у меня или намереваетесь предстать в качестве нового трупа? С которым мне не слишком приятно будет работать? – О, сколько металла, сдержанного гнева зазвучало в голосе «хозяина». Светка, оробев, растерялась и притихла. Глухое молчание «жертвы» еще больше смутило взволнованного и потому злящегося Быстрова, и он, строго запретив Атразековой выходить из дома и вообще проверить замки на двери, отсоединился. «Вот и изобразил радушие, идиот». Весь десятиминутный путь от метро до павильона ВВЦ следователь костерил себя, но, войдя по длинной пологой лестнице в гулкое, ярко освещенное пространство с высоченным потолком, полностью переключился на работу.
У самого входа несколько женщин просили подаяние. Густобровый монах подаяние требовал, а две тетки с испугом выслушивали его отповедь.
Отдельно от всех стоял крупный седовласый мужчина в алой ветровке с плакатом на груди. На плакате помещался коллаж: фотографии семьи царя Николая Второго перемежались картонными иконками Христа, Богородицы, святых, из которых Сергей Георгиевич узнал Серафима Саровского, молящегося на камне. Мужчина с коллажем, подняв руку, зычно пел. Густой, роскошный баритон невольно заставлял вслушаться в слова песни, которые на манер марша воспроизводил певец:
Ведут нас ко Христу дороги узкие,Мы знаем смерть, гонения и плен.Мы – русские, мы – русские, мы – русские,Мы все равно поднимемся с колен.
Быстров положил две десятки в картонную коробку, стоявшую возле песенника-патриота, на дне которой болталось несколько монет и бумажек. Артист, сдвинув брови, продемонстрировал следователю символ «рот-фронта» – кулак топориком – и Быстров под трубные звуки патриотического марша, настраивающего на подвиги, пошел искать комнату администрации.
Найдя организаторов, а именно крупного рыхлого Николая Николаевича Скупого, с красным лицом и философски-задумчивым взглядом, и его помощницу Эллу, мужеподобную, неприветливую и будто приваренную раз и навсегда к ноутбуку, Быстров категорично потребовал подробный план выставки. Это оказалось не так-то просто – участники часто менялись. Впрочем, Элла, оторвавшись на секунду от монитора и скосив глаз к схеме, которую выдал-таки ее шеф следователю, ткнула красным маркером в то место, где позавчера еще располагался ларек Голоднинского монастыря, а сегодня торговали книжники.
Пестрота и экзотичность выставки произвели на следователя сильное впечатление. Этому способствовал и инцидент, участником которого Быстров оказался, едва шагнув в пространство торговых рядов. При входе довольно большое пространство, не менее двенадцати метров, арендовало издательство «Благо». Оно выпускало книги, фильмы и диски с лекциями. От чтения аннотации к диску «Страсти человеческие» Быстрова отвлек монолог крупного седовласого мужчины, резко надушенного и претенциозно одетого. Оратор яростно потрясал пальцем перед носом «благостной» продавщицы, смиренно потупившей взгляд интеллигентной женщины в нарядном шарфе:
– Мы-то знаем, как сладко пьют-жрут архиереи! И всегда держат одну мысль в голове: хапнуть, урвать, пока есть власть и силы. Чудотворных икон и мощей побольше на приходы! Это так привлекает дураков-паломников, отсчитывающих рублики! А еще понастроить-понаоткрывать свечных и иконных заводиков, православных аптек, освященных лавок с жратвой и с золотишком. Ничего, авось покаяться успею, – дядька загундосил издевательским дискантом, талантливо актерствуя. – За труды все простится. Я ж во славу Бо…
– У вас много знакомых архиереев?! – прервала обличителя продавщица. Мужик с раскрытым ртом замер, в изумлении уставившись на вздумавшую «слово молвить» тетку. – Я вот с одним только знакома, – спокойно продолжала женщина, поправляя шарф. – Программы безвозмездно делает на радио и телевидении. Организовал сестричество в нашем приходе. Иногда по воскресеньям с нами, прихожанами, больных навещает в Н-ской больнице. И исповедует, и ведра со швабрами, бывает, таскает.
– Ага! Шифруется, святой отец! – с ликованием вывел на чистую воду архиерея седовласый.
– Это ваше «священное писание» – «Масонский сексомолец» оповещает о жизнедеятельности лицемерных попов? Или «Тугоухо Москвы» откровениями исходит? – спокойно поинтересовалась тетушка.
Мужик, побагровев, отшатнулся от прилавка:
– Ох, мракобесы! Долбанько несчастные! – завопил он, воздевая руки. – Да как вы вообще можете доказать мне, образованному, вменяемому человеку двадцать первого века, что если один ряженый мужик прочтет над булкой стишок, то булка эта превратится в тело другого мужчины, умершего две тысячи лет назад? А молдавский кагор станет его кровью! – оглашал пространство разошедшийся не на шутку посетитель.
Продавщица, у которой, видно, накопился богатый опыт общения с разношерстной выставочной публикой, резко отвернулась от борца с православием и, перекрестившись, стала переставлять диски на полке. Но вот другая тетка – покупательница (маленькая старушка, облаченная с ног до головы в черное), с воплем: «Над причастием глумится, сатана!», подпрыгнув, вцепилась в артистическую шевелюру «Фомы неверующего». «Фома» с удовольствием ухватил бабку за горло с криком «Фанатичка!». Неизвестно, чем бы вся эта катавасия закончилась, так как из-за соседнего прилавка уже выдвинулись православные силы подкрепления в виде двух амбалоподобных монахов, если б не Сергей Георгиевич. Он выхватил удостоверение, ткнул его между носами дерущихся, свободной рукой оторвал бабку от мужика и гаркнул: «Полиция! Все задержаны!»
За секунду место у прилавка «Благо» опустело. А Быстров решительно отправился на поиски бывшего голоднинского ларька, запретив себе любопытничать понапрасну. Теперь он спокойно реагировал и на хватающих его за рукава теток, предлагавших прикладываться к чудотворным иконам, которые они умилительно вытирали замурзанными тряпицами, и на блаженных или подделывающихся под таковых попрошаек с церковными ящиками наперевес, и на седовласых старцев, грозно раздающих пророчества обступившим их кликушам с разинутыми ртами и лицами, «исполненными очей».
