тебе задам! — стал журить Гяура капитан. Потом шлепнул его по крупу и заставил стать к стене.
Гяур послушно проделал все, что приказал ему хозяин. Тогда Алексидзе погладил коня по длинной, лоснящейся, как атлас, шее с подстриженной гривой.
— Ну, успокойся, успокойся, будет тебе! — прикрикнул капитан на своего скакуна, беспокойно перебиравшего ногами.
— Красавец он у вас! — восторженно сказала Нино.
— Какой породы? — спросил Эстатэ.
— Англо-арабской.
— Имеет аттестат?
— А как же! Его предок с завода лорда Бернгхема… — и капитан стал рассказывать родословную Гяура.
Когда казачья сотня из кавалерийского корпуса Баратова, совершив небывалый рейд по турецкой территории, соединилась с месопотамской армией англичан, один из английских генералов подарил Гяура князю Алику Амилахвари. От него жеребец перешел к Алексидзе.
Солнце стало склоняться к западу. Лучи его проникли в конюшню, осветили лицо Нино. Она зажмурила глаза, и длинные черные ресницы почти коснулись ее щек.
Гяур, как бы чувствуя на себе взгляд девушки, повернул к ней голову, вытянул шею и тихо заржал.
Нино улыбнулась. Корнелий, не отрывавший от нее глаз, залюбовался сейчас ее профилем, который был так рельефен на фоне гладкой, слегка изогнутой шеи Гяура.
Нино заметила полный любви взгляд Корнелия. Спросила его, прижавшись к отцу:
— Корнелий, за Гяуром вы ухаживаете?
— Да…
Услышав свое имя, Гяур снова заволновался, стал фыркать, перебирать ногами. Все мышцы его тела напрягались, дрожали, играли. Он снова повернул голову к Нино и потянулся к ней.
— Гяур определенно расположен к вам, — сказал капитан, обращаясь к девушке.
Нино улыбнулась и пристально поглядела на Гяура. На висках лошади проступали тонкие жилки. Глаза сверкали огнем. Из широких розовых ноздрей вырывалось горячее дыхание.
— Ну что ты уставился на меня? — нежно спросила Нино и неожиданно для всех смело подошла к нему, обняла за шею и погладила по лбу и холке.
Алексидзе был удивлен.
— Странное дело, — сказал он, — ведь Гяур почти никого к себе не подпускает.
— Это потому, — с гордостью объяснил Эстатэ, — что лошадь чувствует в ней смелого седока. В этом отношении Нино похожа на своего деда Нодара, который безумно любил лошадей и славился как наездник.
Корнелий беспокоился — как бы Гяур вдруг не лягнул девушку… Нино заметила это.
— Нет, он меня не тронет… А вы, Корнелий, боитесь лошадей?
— Он у нас лучший наездник, — похвалил Корнелия капитан и приказал: — А ну, выведите коня.
Корнелий вывел из стойла высокого жеребца и поставил его перед конюшней. Затем мигом вскочил ему на спину, развел ноги, как ножницы, быстро повернулся в воздухе, опустился на спину лошади, хлопнул ее по крупу, опять повернулся, поднялся на руках, сделал стойку и спрыгнул на землю.
Тереза от страха вскрикнула, а Нино расхохоталась.
Лошади в конюшне опять заржали, заметались, стали лягаться, бить копытами в перегородки. Только нагайка дежурного успокоила их.
Осмотр конюшни утомил Терезу.
— И зачем этот капитан мучает молодежь? — жаловалась она своим спутникам. — Хочет каких-то джигитов, что ли, из них сделать… Вот уже вечереет, а я и двух слов не успела сказать Корнелию.
5
Алексидзе, Дата Качкачишвили, Сандро Хотивари и Корнелий пошли проводить гостей до Военно-Грузинской дороги.
Корнелий шел с матерью и слушал ее наставления:
— Береги себя. Не простудись, не кури, не пей… Если тебя пошлют на фронт, я не знаю, что со мной будет…
Корнелий успокаивал мать, заверяя ее, что ничего с ним не случится.
— А что нового у вас, в Карисмерети? — спросил он, решив переменить разговор.
— Очень плохо стало, сынок. Беспорядки, грабежи, каждую ночь стрельба, — с горечью ответила Тереза. — А тут еще говорят, турки подошли к Зекарскому перевалу. Не дай бог, если перейдут… Иона наш все убеждает бывших солдат и молодежь идти защищать родину…
— У нас в бригаде, знаешь, — перебил Корнелий рассказ матери, — есть карисмеретцы — Галактион Гелашвили и Ражден Туриашвили.
— Да что ты говоришь? — обрадовалась было Тереза, но сейчас же изменилась в лице и стала жаловаться: — От крестьян нет нам покоя, а от этих бывших солдат в особенности. Несчастный Отия! Эти разбойники хотят отнять у него виноградники, что в Саркойе. Ни стыда, ни совести у них не стало. Ты подумай только, в прошлом году в Набогиреви, Чинчареули и Квасаберткела они весь урожай забрали, ничего нам не оставили.
— А на других участках как? — поинтересовался Корнелий.
— На других?.. А что там можно собрать? — с грустью отвечала Тереза. — Сам скажи, — ну взять хотя бы Сарбеви, разве там бывал когда-нибудь урожай? Совсем другое дело — поля у берега Квирилы. А с них-то ничего нам не досталось.
— Да… Ничего не поделаешь, — посочувствовал Корнелий матери, а сам подумал: «Какая же это революция, если крестьян все еще заставляют работать на помещичьей земле?» Ему так ясно вдруг представились родные места: Чинчареули — значит крапивник, Набогиреви — бывший мост, Квасаберткела — камнепад…
Тереза же продолжала жаловаться:
— Всюду рубят леса… Нет на них управы, некому защитить наше добро, вступиться за наши права. В Мташубани такие деревья порубили, что сердце сжалось, когда я на них взглянула. Сколько досок можно было бы напилить! Сколько столбов и стропил получилось бы!
— Да… — снова посочувствовал матери Корнелий и подумал: «Где же крестьянам брать лес, если все леса принадлежат государству и помещикам?»
НА БАТУМСКОМ ФРОНТЕ
Я уверен, если отечество будет в опасности, храбрая молодежь не колеблясь прольет за него свою кровь. Но совсем неверно, что французы любят войну.
Анатоль Франс
1
Первая батарея стала готовиться к походу. Командовал ею капитан Серго Хидашели. Это был человек лет сорока, коренастый, небольшого роста, с темно-карими глазами на некрасивом, широком, давно не бритом лице. Длинные усы лезли ему прямо в рот как бы для того, чтобы сдержать поток забористых слов, которыми капитан постоянно уснащал свою речь. Он одевался так просто, что его трудно было отличить от солдата.
Сборы батареи происходили ночью, на площади перед казармой, при свете факелов. Солдаты выносили из парка лотки с орудийными патронами, седла, амуницию. Лошади, запряженные в орудия, грызли удила, фыркали, нетерпеливо били копытами.
Солдаты других батарей, собравшиеся на казарменном плацу, смотрели на отправлявшихся в поход — кто с завистью, кто с сожалением. Неожиданно появились священник в черной рясе и дьякон с узлом под мышкой.
— Это еще что?! — удивленно воскликнул Гига Хуцишвили, обращаясь к товарищам. — Отпевать, что ли, кого-нибудь будут?
— Молебен отслужат. Потом благословят отбывающих, — объяснил Петре Цхомелидзе.
— А ты не рассуждай, а иди да помоги им — ты же поповский сын, — посмеялся над Хуцишвили Како Бакрадзе.
— Тебе, Канарейка, это дело
