Кэрриган сделал вид, что не заметил двусмысленности ситуации и неуверенности в голосе собеседницы. Потому торопливо перевел разговор на другую тему:
– Кстати, это ведь тебя я должен благодарить за то, что правда открылась.
– Барлоу сама проболталась. В присутствии мисс Хетчет, – пояснила Эмберли, не желая преувеличивать свои заслуги.
И услышала:
– Спасибо тебе.
Девушка с трудом сдержалась, чтобы не отвести стыдливо глаза. Еще совсем недавно она твердо верила в невиновность учителя, в то, что не могло быть никаких домогательств. Почему же позже она столь легко прониклась подозрениями? Решила, что мистер Кэрриган способен скатиться до подлой мести, до жестокого самосуда над глупой обиженной девчонкой. И оттого слова благодарности прозвучали для Эмберли скорее упреком, породили желание оправдаться и опять принизить собственные заслуги.
– Просто я хорошо знаю, как это – когда тебя обвиняют незаслуженно.
– Да уж, не самый лучший жизненный опыт, – сочувственно улыбнулся мистер Кэрриган. – Но осуждать… всегда гораздо проще, чем разбираться или пытаться понять. Не бойся закона, бойся судьи. Или скорее тех, кто считает, что имеет право судить, – заключил он с грустной усмешкой.
У Эмберли перехватило дыхание. Впрочем, учитель этого не заметил, махнул рукой, указывая в перспективу коридора:
– И… пойдем-ка. Иначе опоздаем на занятия.
Оставшееся учебное время девушка провела как на иголках: бесконечно перебирала услышанные от мистера Кэрригана фразы, пыталась найти в них некий скрытый смысл.
Почему он упомянул именно судью – судью! – а не кого-то другого? Он знает, какая роль досталась Эмберли в игре? Откуда? Только если сам является разработчиком, если сам выбрал ее в тестеры. Но, заподозрив это, сможет ли она теперь ему доверять? Что стоят его размышления о справедливости, ведь даже самые неопределенные и невинные слова судьи он переворачивает и истолковывает по-своему?
Но исполнять ее приговоры ведь мог и кто-то другой. И даже не один человек, а каждый раз разный. И не по собственной воле, а под страхом расправы, под давлением слов: «Препятствие правосудию и неисполнение приговора без уважительной причины наказуемо». А Кэрриган оставался за кадром, в тени – кукловод, упивающийся своей властью.
Не вяжется! Никак. Эмберли прекрасно помнила, как однажды преподаватель пытался самостоятельно установить на своем ноутбуке новую программу и словил при этом парочку багов, угробил несколько важных файлов, а потом прибежал расстроенный, и ей пришлось наводить порядок и воскрешать невинно почивших из небытия. С подобными умениями учитель вряд ли сумел бы создать игру. Но зато мог попросить об этом кого-то другого. За зачет, за высокую оценку. Или вовсе постороннего.
Конечно, не так уж и трудно придумать тысячи вариантов, ввести бессчетное количество допущений. Но толку от этого ноль.
С тем же успехом можно предположить, что мистер Кэрриган вообще имел в виду не игру (потому что о ней и не знал), когда говорил о тех, кто имеет или не имеет право судить. А если он подозревает Эмберли в том же, в чем она подозревала его? Думает, случившееся с Саванной – ее рук дело. И ведь для этого у него есть веские основания: Эмберли – та единственная, кто прибегала к нему домой, заставляла его сказать правду, утверждала, что не верит Саванне, а потом еще и вытрясла из той признание. В таком случае, разве не способна девчонка зайти еще дальше – осудить, наказать?
Нет, никакой мистер Кэрриган не разработчик и не палач и к игре не имеет ни малейшего отношения. Он просто пострадавший. И Эмберли не лукавила, утверждая, что хорошо знает, каково это, когда обвиняют незаслуженно. С ней тоже подобное случалось – в начальной школе.
Говорят, что с годами мы помним не то, что произошло, а лишь картинки, прочно засевшие в памяти, по цепочке втягивая в этот процесс свои чувства, воображаемые действия, оправдания или причины. Постепенно реально происходящие события стираются невидимым податливым ластиком и заменяются на то, что мы хотели бы помнить.
В таком случае, почему Эмберли до сих пор не забыла то, что произошло с ней тогда?
Она не собиралась мстить, но и простить не получалось. Было бы гораздо проще, если бы удалось вычеркнуть это воспоминание и заменить его на что-то приятное, скажем, на экскурсию в сафари-парк. Ведь они действительно ходили туда – и не раз. Но почему-то все посещения слились в один монолитный кусок, который теперь лежал булыжником на дне памяти и не доставлял радости. Зато случай, когда Эмберли обвинили в том, чего она не совершала, норовил всплыть пузырьком смрадного газа в любой момент. И всплыл же!
Тогда учителем у них была миссис Васкес. Она всегда казалась Эмберли чересчур шумной и суетливой, мелькала перед глазами, перемещалась чуть ли не с реактивной скоростью с места на место, но почему-то редко успевала вовремя оказаться там, где ее присутствие требовалось больше всего, и часто не замечала главного. Например того, как Иззи Пруитт цепляется к Одри. Возможно, так он выражал свою симпатию – кто этих мальчишек разберет? Только вот приятного в подобном не было ни капли.
На каждой переменке Иззи вслух подбирал очередное прозвище для Одри, а проходя мимо нее, обязательно норовил задеть, ущипнуть или что-нибудь столкнуть со стола. Девочка терпела, не решалась ответить тем же, а стоило Иззи оказаться поблизости, Одри в страхе жалась к подруге или вообще пряталась у нее за спиной.
Эмберли уже тогда держалась ото всех обособленно, популярностью не пользовалась, никто, помимо Одри, с ней толком-то и не общался. Но и не задирал. А Пруитт только презрительно надувал губы и, разочарованный, отваливал от выбранной в жертвы девчонки, потому что покушаться сразу на двоих кишка тонка. Ну хоть так, ведь на решительный отпор Эмберли тоже не хватило бы. А можно же было и обозвать в ответ, и даже стукнуть, чтобы тот уяснил наконец, что с безнаказанностью покончено. После такого Иззи вряд ли бы надумал сунуться еще раз, потому что особой смелостью этот ушастый крысеныш совсем не отличался. Стоило, к примеру, миссис Васкес обратить на него внимание, сразу становился послушным милым лапочкой, глядя на которого ни за что не подумаешь, будто он способен на гадости.
Отомстить приставале удавалось разве что в своем воображении и в общих разговорах с Одри, когда они вдвоем красочно представляли, как Иззи, например, оступится и расквасит нос или разобьет коленку. Или – и это было самое лучшее и желанное! – вдруг явится неизвестный герой, непременно суперкрутой и жутко красивый, и накажет мерзкого пакостника.
Вот так они стояли вдвоем и шептались, когда Иззи незаметно подкрался сзади и… Неизвестно, что он там планировал совершить, потому что не успел: Эмберли его оттолкнула. Скорее даже не от возмущения и желания заступиться за подругу,
