а просто от неожиданности. Она ведь едва не вздрогнула, внезапно обернувшись и увидев его совсем рядом. Потому и оттолкнула. Инстинктивно.
Иззи мотнуло в сторону, он налетел на стул, и все – больше ничего не случилось. Он даже не ударился, зато выругался под нос и злобно, из-под нахмуренных бровей, глянул на Эмберли.
А потом было занятие на школьном огороде. И, пока миссис Васкес помогала кому-то из учеников пересаживать цветок, Иззи, забравшись на высокий бордюр, огораживающий грядку с цукини, оступился, упал и выбил два передних зуба.
Одри и Эмберли как раз находились рядом. Но если они и были виноваты в чем-то, то исключительно в том, что мысленно могли пожелать своему обидчику вполне заслуженного наказания – навернуться. Но разве такие желания исполняются? Провидение? О нет. Чистейшее совпадение!
На громкий рев Иззи примчалась миссис Васкес, увидела ученика и почти сравнялась по цвету с молодыми цукини, что прятались между огромных листьев. Иззи сидел на выложенной из плиток дорожке, размазывал слезы, подвывал, а из его рта лилась кровь. Вот именно, лилась. Растекалась по губам, по подбородку, и Иззи ее размазывал по всему лицу. От этого начинало казаться, что кровь у него хлещет отовсюду: не только изо рта, но и из носа, из глаз, из каждой поры на коже.
Совсем не удивительно, что миссис Васкес не выдержала подобного зрелища, перепугалась и повела себя не слишком адекватно: плюхнулась на колени перед Иззи, ухватила его за плечи, тряхнула и выкрикнула с отчаянием:
– О боже! Пруитт! Что ты натворил? Как же тебя угораздило? Ты опять куда-то полез?
– Нет! – истошно завопил Иззи, скорее всего, не на шутку перетрусив, решив, что сейчас ему попадет. Вскинул руку и ткнул указательным пальцем в сторону Эмберли: – Это она меня толкнула. Она!
Посмотрев, куда он показывает, миссис Васкес обнаружила сразу двух учениц, но ее выбор почему-то оказался однозначен:
– Мэдисон?
Пруитт старательно закивал, разбрызгивая красновато-бурые капли крови по чистенькому непыльному бетону.
Миссис Васкес немедля отвела его в медкабинет, а потом, пыша негодованием, взялась за Эмберли. Поставила ее перед собой, наклонилась, поинтересовалась строго:
– Это ты толкнула Иззи?
Ну почему Эмберли просто не произнесла «Нет!»? Как Пруитт. Почему решила быть до конца правдивой и честной? И зачем так не вовремя вспомнила про утреннее происшествие?
– Я толкнула, но…
Учительница охнула и слушать дальше не стала.
– Мэдисон, да что ж такое? – запричитала она, наливаясь раздражением. – Разве можно так поступать? Ты хоть понимаешь, что наделала?
– Я не… – во второй раз попыталась объяснить Эмберли.
Она осмотрелась по сторонам, надеясь увидеть Одри и найти в ней поддержку – подруга непременно подтвердит, что она не имеет отношения к выбитым зубам Иззи. Но подруги нигде не оказалось. Эмберли даже разволновалась: а вдруг с ней что-то случилось, пока она растерянно глотает ртом воздух, может, ее тоже куда-то увели и теперь отчитывают?
Поэтому и не договорила. А миссис Васкес и не ждала никаких оправданий.
Вызванный телефонным звонком, в школу явился папаша Пруитт. Высокий, огромный, лохматый, похожий на гризли не только внешне – при виде его становилось так же страшно. Понятно, почему Иззи не захотел признавать, что во всем виноват сам, – словил бы прилюдно крепкую затрещину. И Эмберли оставалась надеяться только на Таню. А с кем еще намерен разговаривать этот медведь? Не с ней же самой?
Таня ввалилась в кабинет директора возбужденная, встрепанная и – Эмберли легко определила – не совсем трезвая. Возможно, остальные этого не заметили, им уже было не до мелочей. Неестественно бледная миссис Васкес суетилась еще больше обычного: слишком боялась последствий, слишком опасалась резонанса этой ситуации, слишком переживала за свою шкуру. И папаша Иззи только подкреплял ее страхи – орал, что всех засудит: и школу, и Васкес в частности, и Таню. Последней непременно придется оплачивать лечение его бедняжки, а заодно и моральный ущерб, нанесенный ранимому отпрыску ее жестокой девчонкой. А если горе-родительница не в состоянии нормально воспитать дочурку, пусть отправит ее в исправительную колонию – там подобным и место!
За Таней, конечно, не заржавело: она не выслушивала его смиренно, не молчала, Мистер Пруитт тоже узнал от нее о себе много «хорошего». Но позже досталось и Эмберли. Ото всех: от папаши Иззи, от матери, от учительницы. И она ничего не могла сказать в свое оправдание – ее просто не слушали! Поэтому Эмберли тоже старалась не слушать, мысленно отгородившись от урагана бьющих в нее возмущенных и злых восклицаний, но они прорывались, хлестали по лицу.
Эмберли едва сдерживалась, чтобы не накрыть голову руками, сжаться, присесть, превратиться в маленькую-премаленькую горошинку, закатиться за стол и спрятаться за его потертой ножкой. Или лучше даже стать невидимкой. А еще она представляла, что сейчас, вот прямо в эту секунду, дверь кабинета откроется, войдет Одри и крикнет: «Отстаньте от Эмберли! Она не виновата!» – и расскажет, как все было на самом деле. Но ничего такого не случалось, и Эмберли уже сама начала верить, что виновата – она ведь и правда желала, чтобы Иззи упал и разбился, – и готовилась вылететь из школы, отправиться в детский дом или в исправительную колонию. И вдруг…
Дверь действительно приоткрылась, чуть-чуть. Потом распахнулась пошире. Эмберли уже собиралась воскликнуть «Одри!», но это оказалась вовсе не подруга, а Дик Маршалл – одноклассник, мальчик с ясными голубыми глазами. На занятиях он сидел с девочками за одним столом, но никогда не набивался в друзья – больше молчал, наблюдал за остальными со стороны. А еще он нравился Одри. Та призналась в этом Эмберли по большому секрету.
Дик Маршалл. Меньше всего Эмберли ожидала увидеть здесь именно его. Он стоял в дверях неподвижно и, как обычно, молча. А взрослые, конечно, его не замечали. И не заметили, если бы Дик не стукнул – сначала слабо, а потом сильнее.
Первой посторонний звук услышала миссис Васкес и обернулась. А за ней обернулись и Таня с папашей Пруиттом.
– Чего тебе, Дикки? – мгновенно изменившись в лице и голосе, ласково проворковала учительница.
Маршалл на секунду сжал губы, потом глубоко вздохнул и произнес, четко разделяя слова:
– Мэдисон не толкала Иззи. Он сам залез на бордюр и упал.
И в один момент для Эмберли все закончилось.
Уже довольно смутно вспоминалось, как учительница нарочито-ласково принялась попрекать Эмберли за то, что так сразу не объяснила обстоятельства. Мать рывком прижала дочь к себе, а Пруитт-старший все-таки отвесил нехилый подзатыльник наследничку. Впрочем, возможно, это как раз и были подменные воспоминания.
Но Эмберли запомнила навсегда это чувство, когда ты ничего плохого не сделал, а тебе никто не верит. Когда тебя осуждают. Когда ты сам себя осуждаешь просто за то, что лишь представлял себе нечто подобное из происшедшего.
