Цетегус презрительно улыбнулся.
«Не дурно… Таким образом военная сила и гражданское управление будут в их руках», — подумал он, но громко вымолвил только:
— Соглашайся, государыня.
Но взгляд его говорил: «Завтра ты позабудешь эту оскорбительную комедию».
— Что же остается мне, если я исполню все ваши требования? — выговорила Амаласунта глухим голосом, глядя на ненавистных Балтов сверкающими глазами.
— Остается золотой обруч на твоей прекрасной голове, кузина, — ответил герцог Иббо, пожимая плечами.
Старший брат остановил его взглядом.
— Твое согласие, кузина, спасает царство готов от разложения, и это сознание должно удовлетворить тебя. Кроме того мы первые признаем тебя нашей государыней, как только ты скрепишь своей подписью данные тобой обещания… Подай сюда пергамент, Витихис… Мы приготовили его заранее. Поставь свое имя вот здесь, кузина, и все будет кончено и мы избавим тебя от нашего присутствия.
Дрожа от гнева, но повинуясь взору Цетегуса, Амаласунта нетвердой рукой взяла свиток, почтительно протянутый Витихисом, и машинально развернула его. Но прежде чем она успела прочесть первые две-три строчки, герцог Тулун произнес, обращаясь к Цетегусу:
— Наш разговор с королевой кончен. Очередь за тобой, префект Рима… Хильдебад, у тебя есть поручение к этому римлянину.
Молодой гигант неловко выдвинулся вперед, собираясь говорить, но Тейя опередил его.
В руке красивого черноволосого юноши сверкнул обнаженный меч, который он протянул Цетегусу.
— Взгляни сюда, префект Рима… Это железо окрашено честной и чистой кровью благородного гота… Это были первые капли крови, пролившиеся в борьбе германцев с латинянами, конца которой никто не знает, кроме Бога. Но за эту первую драгоценную кровь заплатишь ты, Цетегус Сезариус.
— Полно, Тейя, — спокойно заметил Хильдебад. — У моего золотого брата осталось еще довольно крови в жилах. А вот тот, кому принадлежал этот меч, не выдержал нашего кровопускания… Смотри сюда, черномазый римлянин… Узнаешь ли ты эту перевязь, эту рукоятку?
С этими словами Хильдебад сунул принесенный им меч в лицо Цетегуса, который, невольно бледнея, сделал шаг назад.
— Помпоний… — прошептал он. — Это его меч…
— Ага… узнал, — торжествуя, заметил молодой великан, бросая короткий римский меч к ногам Цетегуса.
— Что сталось с Помпонием? — дрожащим голосом прошептала Амаласунта, когда Кассиодор молча поднял окровавленное оружие и печально произнес:
— Помпония уже нет в живых, государыня.
Хильдебад громко засмеялся.
— Догадался и ты, старик… Видно, ты в самом деле умней других. Да, старый римлянин, Помпоний отправился к акулам на завтрак, или верней, на ужин, так как мы встретились с ним уже под вечер.
— Что случилось с Помпонием? — повторила Амаласунта, бледнея от беспокойства.
— Ничего особенного, государыня, — беспомощно разводя руками, произнес исполинский Хильдебад, очевидно чувствующий себя неловко в этом дворце, в двух шагах от женщины, кажущейся ему такой нежной и хрупкой, что он боялся как-нибудь нечаянно до нее дотронуться.
— Да говори же, — воскликнула Амаласунта, дрожа от странного предчувствия, заползающего в ее душу.
— Что ж… Я расскажу… Рассказать нетрудно, потому что я был при этом вместе с ним, — кивнул он головой в сторону Тейи. — Тотилла же только что вернулся в Анкону с двумя суденышками, после охоты за морскими разбойниками. И задали же мы жару африканским пиратам, государыня. Такого страха нагнали на них, что в десять лет не забудут.
— К делу, к делу, — теребила Амаласунта, с болезненным нетерпением.
— А дело-то все в том, что мой братишка — ты ведь знаешь Тотиллу, государыня? — так вот он встретился с Помпонием в Анконе. Где, как и когда, — доподлинно не знаю. Только знаю, что разговорились они. Слово за слово, как подобает между моряками. И вдруг Помпоний начинает говорить какие-то несуразные вещи. И то не так, и того не надо, а надо бы иначе. И все со шпильками, все против готов и наших порядков. Только вот Тейя стал переглядываться с братишкой. Видно поняли они, к чему этот римлянин все это болтал: о том, что скоро все переменится и что Помпоний недаром в Анконе, и прочее, и тому подобное. Скучно стало мне слушать всю эту болтовню, и я отошел в сторонку. Только через пять минут смотрю, бежит ко мне Тейя и зовет сейчас же на пристань, чтобы догнать Помпония, который вдруг куда-то исчез со своими тремя галерами, точно сквозь землю провалился. Не пускать же мне одного Тотиллу в море, хотя я и не понимал, что это ему вздумалось, на ночь глядя, уплывать. И Тейя с нами отправился. Гнали мы так, что, того гляди, паруса ветром сорвет. Однако не сорвало. А там, гляжу, впереди другие суда виднеются. Ба… ба… говорю я. Да ведь это галеры Помпония. Куда это он так торопится? «А вот сейчас у него спросим», — ответил мне Тотилла и приказал спускать шлюпку.
— Это было противозаконно, — не выдержал Цетегус. — Помпоний старше Тотиллы по летам и по положению… Он не должен был отвечать этому молокососу…
Хильдебад громко расхохотался.
— Однако он ответил нам, и даже довольно нахально, правду надо сказать. Только это мы взобрались на борт, как братишка мой и говорит: «В Равенну… Увезти королеву от вас, варваров… В Риме ей будет лучше… Да и нам тоже». Тут уж вмешался Тейя и без церемоний назвал римлянина изменником. Тогда Помпоний начал ругаться… «Вы-де, готы изменники, вы-де держите в плену дочь Теодорика». Когда же он, Помпоний, доставит королеву в Рим, так велит нас всех повесить на своих мачтах. Ну, этакие речи я понял и говорю Тотилле: неужто ты спустишь этому римлянину его дерзость? А Тотилла только мигнул Тейе, и все мы, как один человек, бросились на Помпо-ния и его свиту… По правде сказать, игра была неравная. Нас всего десять человек, а их штук сорок, не считая невольников на веслах и матросов на палубе. Однако мы не теряли времени на раздумья и хорошо сделали, потому что на наших судах скоро поняли, что дело неладно, и поспешили послать нам подмогу… Тут уж игра приняла другой оборот. Правда, Помпоний проткнул правую руку моему братишке, но тот справляется и левой, и так ловко воткнул он свой меч в плечо Помпония, что тот сразу свалился. С ним за компанию уложили мы еще десятка два римлян. Остальные повинились и побросали оружие… Тотилла сейчас же повернул обратно в Анкону, прихватив с собой и галеры Помпония. Убитых римлян мы побросали за борт, а Помпония привезли на берег и сдали его семейству… Только прежде чем закрыть глаза, он подозвал меня к себе и попросил передать префекту Рима, чтобы тот на него не сердился за то, что он, Помпоний, не мог исполнить своего обещания. Не по его-де вине это случилось, и с мертвых-де ничто не взыскивается… И в доказательство того, что его уже нет в живых, Помпоний просил передать тебе, Цетегус, меч, который он получил от тебя в подарок… Храброму врагу отчего не сделать удовольствия, поэтому я и обещал исполнить просьбу Помпония. Тотилла остался в Анконе, а я поспешил сюда, вместе с Тейей, чтобы рассказать кому следует все, что случилось и исполнить свое обещание… Вот, получай меч Помпония, Цетегус… Хорошее оружие, и носивший его был храбрым воином.
Хильдебад облегченно вздохнул. Непривычное красноречие утомило его. Кругом него все молчали… Цетегус взял меч из рук Кассиодора. В душе римлянина бушевала злоба против «германских медведей», разрушивших все его планы.
Амаласунта и Кассиодор растерянно глядели друг на друга, не зная, что сделать, что сказать.
Голос герцога Тулуна прервал тяжелое размышление этих трех людей, надежды которых оказались так неожиданно разбитыми.
— Что же, Амаласунта?.. Готова ли ты подписать наши условия, или предпочитаешь спросить мнения народного?
— Подписывай, государыня, у тебя нет выбора, — глухим голосом промолвил Цетегус, первым приходя в себя. Его гибкий ум успел уже справиться с ошеломлением, а в голове его снова зародились планы и надежды.
— Подписывай, государыня. Быть может, так будет лучше для тебя, — почтительно заметил Кассиодор, протягивая Амаласунте золотой грифель.
Дрожащей рукой поставила гордая женщина под роковой бумагой свое имя, и закрыв лицо руками, откинулась на спинку трона.
Герцог Тулун передал бумагу старому Гильдебранду и, почтительно склонившись перед королевой, произнес серьезно и искренне:
— Успокойся, кузина… Поверь, все прекрасно обойдется… Сейчас мы объявим народу, что царство готов спасено, и эта мысль должна быть отрадна и тебе, дочь Теодорика… Пойдем с нами, Кассиодор… Подтверди народу, что государыня согласилась добровольно и что мы не нарушим уважения, которое обязан выказывать каждый честный гот своей королеве.
Ошеломленная гибелью своих надежд и перенесенным унижением, Амаласунта ничего не видела, не слышала. Оставшись наедине с Цетегусом, она едва слышно выговорила.
