Я делаю глубокую затяжку, задерживаю дым в лёгких и снова выпускаю его. Виски приятно ломит. Всё-таки голландская гидропоника не сравнится ни с одной другой травой. Все эти «афганки» и «чуйки» – полное говно по сравнению с ней.
Мне снова вспоминаются «сообщающиеся сосуды», меняющие местами мозги и дым. Если все переводить в профессиональное русло, то получается, что дым, выпущенный мною, замещает в головах аудитории их собственные мозги, так? Он им передаётся через телевизоры. Они смотрят телевизоры и видят сны, вызванные моими глюками с косяка. Во! Даже не так. Никакого телевизора нет, это просто тлеющий уголёк моего косяка, который кажется им экраном телевизора! В этот момент мой косяк тухнет.
Я смотрю в потолок и думаю о том, что если телевизоры, которые смотрят люди, являются тлеющими косяками, которые курят медийщики, то что такое мой телевизор? АААААААААААААААААААААААА????!!!!
И тут меня осеняет. Мой телевизор во сне – это тоже косяк. И тогда все встаёт на свои места. И ничего никуда не пропадает! Получаются в натуре сообщающиеся сосуды! Мой мозг вытесняется дымом косяка, который курит кто-то Главный. Затем мой мозг переходит в дым моего же косяка, который вытесняет людям их собственные мозги. Их мозги, в свою очередь, становятся сырьём, который тот Главный забивает в свой косяк. И я и люди смотрят на тлеющие косяки, думая, что это телевизоры, и торчат! Вот почему говорят – «информационная зависимость». Мы реально медийные торчки!
А сама Медиа – это то, что появляется, когда Верховный Политтехнолог курит косяк. Его видения передаются медийщикам, и те создают ядовитое информационное поле, в котором, как Лев в «Волшебнике Изумрудного города», засыпает аудитория. Засыпает и не может из него выбраться. Потому что Верховный Политтехнолог курит постоянно, торкая нас. А мы, в свою очередь, продолжаем возделывать поле. Во бля, я загнался-то…
Хотя почему загнался? Скорее всего, я просто придумал основной закон Медиа: Закон сообщающихся сознаний…
Я просыпаюсь под звук работающего телевизора. На экране Кутузовский проспект, по которому в обе стороны сплошным потоком едут автомобили. По разделительной полосе идёт коротко стриженный, худощавый молодой человек, в безукоризненном приталенном костюме. Не то итальянский модельер, не то телеведущий. Когда он подходит ближе, я понимаю, что это Леонид Парфёнов.
– Сто двадцать одна, сто двадцать две, сто двадцать три, – считает он вслух, – это все за двадцать минут. Вы знаете, что является индексом благосостояния страны? Это общая стоимость машин, проходящих за двадцать минут по главной столичной трассе. Причём в расчёт принимаются только машины стоимостью от ста пятидесяти тысяч долларов. В нашем случае получилось что-то около восемнадцати с половиной миллионов долларов. Индекс – «18,5». И это не Тверская, – улыбается он, – это всего лишь дачная трасса. Этот же индекс может являться… – Машины внезапно замирают, Парфёнов, как Нео, отрывается от земли, зависает в воздухе и чертыхается. От его левого ботинка к земле тянется серая нитка жвачки. Он трясёт ногой и некоторыми усилиями стряхивает её. После чего взмывает вверх и замирает на нужной высоте: – Этот же индекс может являться индексом толерантности граждан к правительству. В народе говорят – курица не птица, Жуковка не заграница. Пока ещё.
– Интересно, как эти индексы между собой соотносятся, – спрашиваю я, – а, главное, как объяснить такое соотношение аудитории со средней зарплатой пятьсот долларов США?
– Для этого, Антон, нужна правильная идеология, – я уже не удивляюсь тому, что с телеэкрана ко мне обращаются по имени, – а ещё для этого нужны мы.
– Скажите, а вы курите? То есть… извините… а вы и есть Верховный Политтехнолог?
– Понимаете, я избегаю этих заумных словечек вроде модераторы, политтехнологи, медийщики. Я называю нас просто – сантехники. Знаете, когда у вас дома трубу прорывает и говно начинает хлестать, вы звоните в ЖЭК и вызываете сантехника. Сантехник приходит и чинит трубу. Так и здесь. Когда говно начинает хлестать из всех щелей, зовут нас. Только есть у нас одно отличие от настоящих сантехников. Если он трубу реально чинит, то мы просто заставляем всех поверить, что говно перестало течь.
– Послушайте, а на самом деле хотя бы кто-то чинит трубы эти самые?
Он задумался…
– Вы знаете… Я видел тех, кто трубы ломает, тех, кто перед этим льёт туда говно, тоже видел, некоторых даже лично знаю. Иногда вижу тех, на кого льётся это говно. Ну, этих вы и сами знаете. – Он обвёл рукой машины, стоящие рядом. – А вот тех, кто трубы чинит, мне видеть не доводилось. Пожалуй, я и не слышал никогда про таких…
– Это что же получается? Оно само собой, что ли, чинится? Или говно иссякает?
– Трудно сказать, – он почесал подбородок, – само собой ничего у нас не чинится, как показывает российская практика. Может быть, мы постепенно привыкаем к говну, а может быть, имеет место банальный закон сообщающихся сосудов. Оно просто перетекает дальше. Я не слишком путано излагаю?
– Нет, нет, что вы, – при упоминании сообщающихся сосудов меня будто током дёрнуло, – вам бы учебники по политтехнологиям писать.
– Спасибо, – засмеялся он.
– Постойте. Но тогда получается, что эти ваши сосуды, сообщающиеся, слишком локальны, что с точки зрения усиливающегося глобализма маловероятно. Допустим, что наше говно идёт в Белоруссию, Армению, Киргизию и прочие мини-сосуды, в рамках СНГ, но дальше-то куда ему деваться? Ну, частично в Европу, согласен. Частично на Ближний Восток. Но Штаты-то получаются изолированы. Так же не может быть? Это уже не сосуды, а каскадный фонтан многоуровневый, да?
– С вами приятно беседовать, Антон, настолько вы метафоричны. Если продолжать ступать по столь высоко поднятой вами шпаге человеческой мысли, то мы придём не к фонтану, а, скорее, к двум огромным ваннам. Одна, в географическом плане, будет состоять из России, Китая и Европы, а другая из США, Ближнего Востока и Южной Америки с Австралией. И мировой круговорот говна (следуя принятой нами системе формулировок, назовём его так) плавно перетекает из одной ванны в другую. Когда в одной из ванн ничего не остаётся, в другой, наоборот, что называется, льёт через край. В ванне с большим объёмом говна в данный момент происходят большие события, тогда как в ванне, откуда говно перетекло, вообще ничего не происходит. Но события тем не менее абсолютно зеркальны, что лишний раз доказывает сообщаемость ванн. Это легко можно увидеть, если посмотреть на события мировой истории последних лет под определённым углом. Например, если в одной ванне утонет подводная лодка, то в другой под воду непременно уйдёт целый город. Если в одном случае рухнут «хрущёвки», то в другом разрушатся всемирно известные небоскрёбы. Сосуды сообщаются. Причём точки сообщения этих сосудов находятся где-то на уровне Палестины и, как это ни парадоксально…
– Чечни…
– Антон, вы меня поражаете. Вам уже кто-то излагал эту тему?
– В общих чертах. Но не так, чтобы очень. Мне всё-таки не даёт спать главный вопрос.
– Какой же?
– А нельзя ли в тот момент, когда говно из твоей ванны утечёт, поставить в месте сообщения заслонку? Чтобы все говно осталось в чужой ванне? Такой чисто сантехнический приёмчик?
– И заслонки имеются, только не слишком эффективны. Не справляются с потоком и все равно пропускают. Вспомните историю Израиля или вот хотя бы Грузию с Украиной.
– Так усиливать надо. Одна заслонка не выдержит, значит, надо ещё одну сзади неё поставить.
– Ну, не вы первый, не вы последний. Попробуйте, поставьте. Вы знаете, что бывает, когда трубу неправильно эксплуатируют?
– Ну… прорывает?
– Ага. Ванна – она же не из вечного материала сделана. Как при засорённых трубах. Сначала намечаются точки вспухания, потом протекать начнёт, там, глядишь, и струя забила…
– Так и хорошо! Отлично! Все говно и вытечет, и никакие заслонки разом нужны не будут!
– В этом и весь смысл, Антон. В этом и весь смысл. Ванны могут существовать только наполненные говном. Так предписано Создателем. Вероятно, когда-то жидкость, перетекающая из одной ванны в другую, имела другую консистенцию, но по прошествии столетий она превратилась в говно. Точнее, обитатели ванн превратили её в говно. А жить вне этой субстанции вы не можете. А вы говорите, «вытечет»…
– Странно. Опять несоответствие. У вас получается, что миром движет говно. А в нашем понимании миром движет нефть.
– Ну, разница и невелика. Что нефть, что говно – продукты, так сказать, переработки. Притом нефть – всего лишь то, что вы называете нефтью. И в этом для вас нет противоречий…
– Между тем разница между ними колоссальна, вы не согласны?
– Я склонен полагать, что это тождественные определения. Вы посмотрите на, так сказать, точки вспухания. Они как раз таки соответствуют центрам нефтедобычи. И политтехнологии особо развиты, как раз в местах, где из земли бьёт нефть. Политтехнологи туда стаями слетаются. Понимаете, о чём я?
