― У меня в своё время был хороший учитель. ― Альфред говорил надтреснуто, но совершенно серьёзно. ― А теперь разбей стекло, дождись разряда молнии и ударь в колокол.
― Ты же сказал, что нужен особенно сильный разряд. Почему ты уверен, что следующий будет тем, что нужно? ― Анна поискала глазами, чем бы разбить стекло. На глаза попалась тяжёлая металлическая пепельница в форме руки, державшей коническую чашу. Альфред нашёл её на заднем дворе, когда копал грядку для салата. И зачем она вспомнила об этом сейчас?
― Я чувствую, ― коротко ответил Альфред. ― И госпожа Лазарева говорит, что пора.
Не думая, откуда знает фамилию вселившейся в Альфреда женщины, Анна взяла в руку пепельницу и, примерившись, ударила по ящику. Раздался звон бьющегося стекла, и сверкающие осколки посыпались на столик и пол.
― Анна! ― Крик Альфреда прорезал сумрак. ― Сейчас! ― Он резко сел на диване и вытянул вперёд руки, наведя кончики пальцев на ловец снов.
В этот же миг за окном сверкнула молния. Такая яркая, что на мгновение высветила до мельчайших подробностей высокие шкафы, широкий кожаный диван, множество столиков и пуфиков, картины на стенах и корешки книг на полках. И среди всех этих обыденных вещей белело лицо её мужа.
Анна ударила в колокол. Тягучая и звонкая волна прошлась по всей комнате и, сгустившись на долю секунды на Альфреде, рванулась к ловцу снов. С кончиков пальцев Альфреда сорвалось серебристо-голубое мерцание, которое устремилось в мешочек с пеплом. Миг ― и содержимое мешочка взвилось в воздух. Закручиваясь двойной серой спиралью, в которой то тут, то там мелькали ягоды бузины, пепел начал сгущаться и распыляться, формируя ― с каждой секундой всё более чётко ― женскую фигуру. С оглушительным, как показалось Анне, треском лопнули ягоды, и алый как кровь сок потёк вниз, смешиваясь с затвердевающим пеплом.
Анна тяжело дышала, прижимая руки к груди и глядя на то, как пепельная фигура начинает приобретать человеческие очертания. Серая кожа стала белой, волосы, будто вырезанные скульптором из камня, рассыпались по плечам, а конечности задвигались.
Грянул гром.
Анна непонимающе моргнула, и только тут поняла, что всё действо заняло до смешного мало времени: от разряда молнии до удара грома.
«Удивительно, как много всего может уместиться в такой крохотный отрезок времени», ― смазано подумала она, глядя на женщину, стоявшую возле ловца снов.
Незнакомка была молода, возможно, одного возраста с Анной. Среднего роста, очень худая, так, что выпирали ключицы и позвонки. Её тонкие светло-рыжие волосы спускались на плечи, сплошь покрытые веснушками, как и лицо. Но больше всего Анну поразили глаза потусторонней гостьи: большие и серые. Такого цвета глаз Анна не видела у людей никогда. И было столько невыразимой печали в этих глазах, столько доброй прохлады, что Анна на мгновение растерялась. Что должно было быть на душе у обладательницы этих грустных глаз? Или все они ― пришельцы с той стороны ― смотрят так же? Анна зачарованно вглядывалась в тонкое лицо, и не сразу сообразила: гостья была совершенно нагой.
― Прошу прощения! ― выдохнула Анна, скидывая с себя пальто и протягивая его гостье, смотревшей на неё с интересом и печалью. ― Возьмите пальто.
― Спасибо. ― У гостьи был тихий вежливый голос. Она приняла пальто у Анны. На мгновение их руки соприкоснулись, и Анна поразилась, до чего же горячей была у гостьи кожа. Анна всегда представляла себе мертвецов холодными. Эти мысли, должно быть, отразились у неё на лице, потому что гостья улыбнулась: ― На поддержание моего временного тела расходуется колоссальное количество энергии. И выделяется много тепла.
― Вы физик? ― Анна была далека от точных наук.
― Я ботаник, ― улыбнулась гостья. У неё были ровные белые зубы. ― Извините, что не представилась, ― она протянула руку, ― Серафима.
― Анна. ― Анна сглотнула подкативший к горлу комок. Знакомиться с женщиной, умершей, по словам Альфреда, двадцать лет назад, было странно. Пальцы Серафимы были нежными и горячими. ― Алек, как ты? ― Она обернулась к мужу. С появлением Серафимы страх за Альфреда несколько отступил. Зато недомогание и тошнота вернулись с новой силой. Анна боялась, что её стошнит.
― Не считая того, что у меня лопнул сосуд в левом глазу, всё нормально. ― Альфред поднялся с дивана, придерживаясь рукой за витую подставку для цветов. Отцветающие бегонии благоухали на всю комнату, смешиваясь с запахом дождя и мокрой земли. ― А теперь, госпожа Лазарева, ― он посмотрел на Серафиму, казавшуюся ещё более худой и белой в чёрном пальто Анны, ― расскажите Ане то, что успели показать мне, пока мы с вами делили один мозг.
― Двадцать пять лет назад я вышла замуж за Дмитрия Лазарева. ― Серафима сидела за накрытым кружевной скатертью столом и сжимала узкими ладонями фарфоровую чашку с ромашковым чаем. Анна одолжила ей одно из своих платьев и заколку для волос. Сейчас Серафима выглядела как подруга, забежавшая на чай. Было странно осознавать, что эта скромная вежливая женщина мертва двадцать два года.
― Несколько месяцев назад к нам обращался некий господин Лазарев. Он приходил за отворотным зельем для своей дочери. Его не устраивал её избранник. Он говорил, цитирую практически дословно: «Она собралась замуж за старика в три раза старше себя!» А ещё упомянул, что хорошо знаком с «этим гадом», ― произнес Альфред, устроившийся напротив Серафимы с пакетом льда у глаза, и добавил: ― Конфиденциальность и политика неразглашения в данном случае излишни.
― Это мой муж, ― грустно улыбнулась Серафима. ― Он любит нашу дочь и… немного перестарался. Так вот. Я вышла замуж, а через год родила дочь ― Лию. Были тяжёлые времена, нам было трудно, но мы с Димой были счастливы. ― Она на секунду замолчала, а её глаза приобрели мечтательное выражение. ― Он хороший человек. Добрый, хотя сам всегда это отрицал, вспыльчивый, но отходчивый, словом, очень эмоциональный. Никогда не боялся заплакать, ― вдруг добавила Серафима. ― Никогда не любила это выражение, но то время, что мы провели вместе, было похоже на сказку. Но сказка не могла продолжаться долго. Я заболела. ― Она сделала паузу. ― Смертельно заболела. Острый лейкоз. Я сгорела меньше, чем за год. ― Серафима сделала глоток чая. ― Дима остался один. С двухлетней дочкой на руках и разбитым сердцем. Я видела его страдания, но не могла ему ничем помочь. Он не винил себя в моей смерти, он просто не знал, как жить дальше. Сейчас я понимаю, что Дима любил меня так, как любят только раз в жизни. А я просто смотрела, как он мучается. Я никогда не была наполнена магической силой. ― Она кивнула Альфреду. ― И не могла являться мужу даже как призрак. А потом случилось страшное: Дима попытался покончить с собой. Перерезал себе вены в ванной съёмной квартиры своего приятеля-наркомана. Я не осуждаю его: марихуана давала ему хоть какое-то облегчение.
― Но как он выжил? ― спросила Анна. Её по-прежнему мутило, и она старалась отвлечься за разговором.
― Вернулась домой хозяйка квартиры, ― ответила Серафима. ― Рита Громова, наша общая знакомая.
― Маргарита Громова? ― Анна даже поставила чашку на стол. ― Та женщина из «Тайги»? Которая явилась мне в Испании? Сирин?!
― Да, ― Серафима чуть улыбнулась. ― Моя семья задолжала райской птице две жизни.
― Почему две? ― непонимающе спросила Анна.
― Потому что, когда Рита вызвала «скорую», в составе бригады приехала Алиса Князева, которая стала второй женой Димы. И лучшего для него было желать нельзя. Как было у Пушкина: «Они сошлись. Волна и камень, стихи и проза, лёд и пламень не столь различны меж собой». Эти строчки из «Евгения Онегина» о них. У Алисы и Димы родился сын Олег, а Лия стала второй Лазаревой почти дочерью. Я рада, что Лия выросла такой, какой выросла. Лучше даже я бы не смогла.
― И вы не ревнуете мужа к новой жене? ― Анна прикусила язык. Глядя на Серафиму, легко можно было забыть, что она давно мертва. Лишь запах пепла, озона и серы напоминал, кто она на самом деле. Но у Анны был насморк, и большинство запахов заглушалось.
