Горло сдавливало от ненависти к самому себе. Хотелось орать. Хотелось уничтожить себя. Хотелось сделать хоть что-нибудь, чтобы с Тейт всё было в порядке. Хотелось повернуть время вспять и никогда не выпускать её из этой грёбаной ванной.
Но время нам не подвластно.
И это чувство беспомощности… Жалкое насекомое, ни на что не влияющее, ни на что не способное.
Просто ждать. Нужно ждать. Но я не могу ждать, пока Бог, судьба или сам дьявол решат её судьбу! Я должен что-то сделать, хоть что-нибудь…
Но я не могу. Просто не знаю, как помочь ей…
Я и Калеб находились в разных концах коридора и не разговаривали друг с другом. Сначала он велел проваливать из больницы, но каждый раз получал однозначный ответ и в итоге смирился с моим присутствием.
Я исчезну из жизни Тейт, как только буду уверен в том, что с ней всё в порядке. А пока что ни черта не в порядке. И всё потому, что я самый законченный в этом мире кретин.
Пресса дежурила у больницы, пыталась прорваться под видом медперсонала, и каждый раз охрана ловила её за руку с фотоаппаратом.
Мне было плевать. Плевать на всё. На прессу. На фанатов. На группу. На музыку.
Тейт – всё, что важно.
На третий день у двери в её палату столпилась куча народа: помимо нас с Калебом приехали ещё и Джаред с менеджером Каном, и даже сам Сок припёрся. Пока тот отчитывал меня, как сопливого подростка, угрожая штрафом, с которым мне до конца жизни не рассчитаться, из дверей палаты Тейт показалась медсестра:
– Она очнулась. Эй, стоять, не все сразу!
Но в палате оказались все.
Тейт. Её бархатные зелёные глаза наконец открыты, смотрят на всех по очереди сонно и удивлённо. Во рту больше нет трубки – дышит самостоятельно. Приборы продолжают пикать и служат единственным источником шума во всей палате. Потому что все молчат.
Тейт оглядывала каждого из нас раз за разом, и наконец её взгляд замер на моём лице.
Моё сердце больно ударило о рёбра и замерло в груди.
Как же я хотел обнять её! Хотел сказать всё, что не смог. Хотел коснуться. Убедиться в том, что не сплю и что Тейт на самом деле очнулась. Что с ней всё в порядке. Теперь будет в порядке, потому что самая главная проблема наконец уйдёт из её жизни – я уйду и больше никогда не причиню ей боли.
Директор Сок, как всегда, фальшиво скалился и сделал шаг вперёд:
– Здравствуй, Тейт. Ты, наверное, сильно удивлена таким количеством посетителей, так как только очнулась, но мы всё тебе объясним, пожалуйста, не нервничай. Врач сейчас будет.
Тейт продолжала смотреть на Сока стеклянными глазами.
– Ты… помнишь аварию? Помнишь, что произошло? – поинтересовался Кан.
Тейт медленно помотала головой. Перевела удивлённый взгляд на меня и тихим, хрипловатым голоском спросила:
– Кто вы такие?
Глава 23
Я попала в аварию.
Так мне сказали. И судя по тому, что половина моего тела перебинтована, – это правда.
Куча лекарств, капельница и постоянные беседы с доктором стали даже привычными.
Частичная потеря памяти. Временная скорее всего. Так мне объяснили.
Сложно было это понять. Сложно было поверить. Чувство неполноценности, чувство незавершенности, чувство постоянной тревоги.
Первые несколько часов я стеклянными глазами пялилась в одну точку моей невероятно красивой палаты, за которую у меня явно нет средств расплачиваться, обставленную свежими цветами в искусных высоких вазах. Кто их сюда принёс? Зачем? Я ведь не люблю цветы. И вообще… кто будет платить за всё это? Моя страховка это всё точно не покроет. И это ещё больше вводит в заблуждение.
Становилось страшно. Мне кололи успокоительные наряду с остальными лекарствами, так что счёт за лечение наверняка будет гигантским, но врач сказал не думать об этом, потому что всё в порядке.
Разве?.. Что может быть в порядке, если я больше пяти месяцев своей жизни не помню. А это ни разу не в порядке, знаете ли. И где я вообще? Почему не в Нью-Йорке? Кто все эти люди? Мужчина-азиат с мерзкой улыбкой?.. И что за чушь он мне регулярно втирает? Кто они все?.. И почему вообще за меня беспокоятся?
Ввиду последних событий моей жизни доктор просветил, что временная амнезия – такая своеобразная блокировка отдела мозга, отвечающего за воспоминания, – вполне возможна. Организм пережил сильный стресс во время аварии и всего лишь воспользовался этим как толчком, чтобы перекрыть доступ к информации, что, видимо, сильно тревожила меня на протяжении последних месяцев жизни. Мой организм словно сам принял такое решение. Посчитал, что так для меня будет лучше.
И подумать страшно. Что же там такого было? В этой моей жизни? Что такого… м-м… стрессового, что организм сделал одолжение и избавил от болезненных воспоминаний?
Последнее, что помню, – канун Рождества, недовольство Грейс и билет на самолёт до Лос-Анджелеса. Я собиралась участвовать в прослушивании для шоу «Рок без границ». А потом случилось что-то, что мозг теперь отрицает и уверяет, что воспоминания – полная дрянь и лучше было от них избавиться.
Что ж, я доверяю своему мозгу, и если он так решил, может, и к лучшему. Только вот что делать со всеми этими людьми, регулярно навещающими мою палату?.. Что делать с чувством неполноценности и болью в области сердца, которая будто клещами впилась в хрупкую оболочку и вопит, чтобы я немедленно вспомнила… И эта боль никакого отношения к физической не имеет.
Что я должна вспомнить?..
Грейс. Она прилетела из Нью-Йорка и долго рыдала в моё одеяло. А ещё какого-то странного парня с собой притащила. И он тоже меня обнял. Прям опупеть как приятно. Знала бы ещё, кто он. А-а… парень Грейс. Вот так новости.
Голова разболелась. Пришла медсестра, выдала лекарство. Сказала, что результаты повторной томографии готовы и врач зайдёт чуть позже, а пока… А пока я заставляла Грейс выкладывать всё, что она знает обо мне такого, чего не знаю я.
– Значит, Николь приедет завтра? – уточняла я.
– Ты совсем её не помнишь? – спросила Грейс, громко сморкаясь в носовой платок.
Я отрицательно помотала головой.
– Это твоя подруга. И ей только недавно сказали об аварии, потому что она на шестом месяце.
Помолчали. Я смотрела на Грейс:
– Чего?..
– Что – чего?.. Беременности! Чего!
– А-а…
Что за чувство идиотское? Просто невыносимое. Словно я глупая кукла, жизнь которой спланирована и придумана кем-то другим. И этот другой знает обо мне больше, чем я сама.
– Шейн не сказал ей, куда едет, в тот день, когда… – И Грейс снова зарыдала, уткнувшись носом в мою в руку.
– Эй, ну ты прям как на моих похоронах! – фыркнула я. – Кто такой Шейн?
Грейс уставилась на меня глазами, полными слёз:
– Врач сказал не обременять тебя новой информацией, это может пагубно сказаться на деятельности мозга, он не должен перегружаться. Чтобы память восстанавливалась, надо говорить о приятных событиях и в маленьких количествах.
– И кто решает, какими были для меня эти события?
– Мы, – пожала плечами Грейс. – Мы все. Все, кто тебя знал.
– Понятно. – Я многозначительно приподняла бровь и медленно закивала. – Значит, этот парень… событие не из приятных?..
– О боже… я не знаю, – застонала Грейс, – давай, я лучше о твоей карьере расскажу!
– Карьере?..
Ну ничего себе! Я надеюсь, Грейс не соврала, когда сказала, что я теперь набирающая популярность рок-певица? Потому что эта новость довольно приятная, и признать в ней ложь будет очень обидно.
А это правда моя песня?.. Нет, то есть… я знаю, что эта песня написана мной, но вот аранжировка и прочее… Это так круто.
Ещё, оказывается, у входа в больницу постоянно пасутся журналисты. И директор Сок, мой директор, даже сделал официальное заявление о том, что моей жизни ничто не угрожает. Даже по телику показывали. Ну… мне сказали, что показывали. Телик у меня тоже под запретом.
В общем, я узнала обо всём, что касается пролёта в шоу «Рок без границ», о том, что лейбл Сока предложил мне сольную карьеру и дебют прошёл успешно, но вот только чувство такое странное… будто самое-самое главное никто не договаривает. Хотя что может быть важнее моей сольной карьеры?.. Даже представить не могу.
Да ничего не может быть! Не мужики ведь какие-нибудь!
А ещё в Интернет заходить запретили.
Что же там за стресс такой мне приходилось испытывать? Разве жизнь не была в шоколаде?.. До сих пор во всё это с трудом верится. Словно и не про меня говорят… А особенно в то, что все больничные расходы лейбл директора Сока берёт на себя и с меня не причитается ни копейки.
Вот это приятности.
А сегодня вечером пришёл этот странный парень. Который, типа, как «неприятное воспоминание». Я видела его в тот день, когда очнулась.
Радужки… такие тёмные, почти чёрные, прямо в цвет синяков под глазами – не спит совсем, что ли?.. Кожа очень светлая, зато губы яркие, сочные… Колечко в брови приветливо подмигивало, уши в дырах, но ни одной серёжки. Весь в чёрном. И эта кепка… Разве в помещении головные уборы снимать не принято?
