Детского его запаха — солнца не было. Но запах чистоты и речной воды остался. Только у него такой!
Они стояли прильнув друг к другу. И вдруг зазвучала тихая музыка. Симфония соль-минор Моцарта — тётя Алина часто играла, с Моцарта начинались субботние вечера. А когда она заболела, стала играть Саша, в той же мягкой, чуть раздумчивой манере. Распахивала двери в доме — чтобы мама слышала.
Может, всё так и осталось? В креслах — граф, о. Пётр. И Саша играет. А она под защитой Адриана.
Замолкла последняя нота. Раздался тихий незнакомый голос:
— Пожалуйста, дети мои, подойдите ко мне.
Магдалина открыла глаза.
Он был чуть старше Адриана. Он был священник.
— Откуда в этой стране священники? — спросила заикаясь.
— Венчать нас с тобой должен был о. Пётр. Когда-то ты сказала мне «да». Ты говорила: со мной хочешь иметь много детей. Прошло столько лет, и ты вправе отказаться от своего «да».
— Да, — вырвалось раньше, чем он закончил фразу, и совпало с его «да».
— Прошу тебя стать моей женой. О.Пётр может обвенчать нас.
— О.Пётр?
— А разве не совпадение то, что Будимиров привёл тебя именно на встречу со мной, а не с другим преступником? Он допрашивает в день десятки людей, это одно из самых любимых его занятий! Вообще мог не взять тебя на допрос. Нет случайностей. Есть судьба. Мы встретились. Довольно странным образом, но, наконец, встретились. И ты спасла меня. Почти никто после его спектаклей не выходит живым. Ты хотела пожертвовать собой, а стала матерью многим людям.
— Откуда ты знаешь?! Раньше ты не умел читать чужие мысли.
— Во-первых, это моя профессия — знать всё, что происходит в нашей стране, не важно над или под землёй. А во-вторых, я прошёл долгий путь. Мне нужно было научиться читать чужие мысли. Но всё это потом. Сейчас мы с тобой, наконец, вместе.
Он смотрел на неё глазами графа и по-прежнему был похож на него, хотя вместо золотых волос — парик, и чернота ещё сохранялась вокруг глаза, и шрам на щеке.
— Я могу начинать? — спросил о. Пётр.
— Она сказала «да», — ответил Адриан. — Ты слышал, она сказала «да»?
— Я слышал.
Запах их речки, запах чистоты… Робкие руки. Забытьё.
И — резкий звонок.
Только не открыть глаз. Только не потерять себя, наконец, обретённую.
Не сон. Она сегодня родилась. В его шёпоте, в его запахах.
Тихий голос: «Буду не раньше, чем через час. Очень занят». И тёплое дыхание на её лице.
Она открывает глаза.
Не сон.
«Помоги мне, Господи, помилуй Адриана, спаси Адриана». Он сидит на краю кровати, смотрит на неё.
— Не волнуйся обо мне, — говорит, едва дотрагивается до её щеки. — Теперь я неуязвим. Теперь мы с тобой одолеем его. Составь список вещей первой необходимости. И список людей, готовых помогать! Выяви учёных. Проблема номер один: нейтрализовать препарат Ц. Сумеем сделать это, вернём много жизней. Постараюсь наладить между нами связь: проведу телефон.
Он говорил слова. И он смотрел. И он улыбался.
— Почему ты не разрешал мне приехать?
— Побывав в застенках, ты ещё не поняла?
— Я думала, ты влюбился.
Он разглаживает её морщины у губ, глаз, и затягивается рана за раной. Бессчётно их скопилось, оказывается, за эти годы. И как бы расширяется пространство внутри. И вся она прорастает зелёной травой их детства.
Ему надо идти. И ей надо идти.
Сколько прошло часов, дней, веков?
Как Окса, мёртвой хваткой вцепилась она в него.
Внутри не должно больше болеть. Блики по воде, два лица рядом, запах степи.
— У Роберто есть тайна противоядия, — наконец вспоминает она очень важное. — Нужны условия. Есть люди, которые хотят бороться. — Но больше слов нет.
Они смотрят друг на друга. Уже очень долго стоят у двери. Обоим надо скорее идти. Наконец он грустно говорит:
— Вот тебе телефон, пока такой. Сделаю стационарный.
«Господи, спасибо, — бессчётно повторяет она. — Спаси Адриана. Дай нам силу вместе выполнить Твою волю!»
Глава одиннадцатая
Магдалина не даёт заснуть, а как только под утро он забудется, снится ему.
И снятся покои графа. Белоснежная комната с балконом и голубыми занавесками. Смеющиеся мать и граф. Не граф, отец. Покачивает его на руках, говорит: «Сынок!»
Никогда не был в этой спальне, почему же видит балкон и голубые занавески?
Снится зал. Граф раздаёт им подарки. Ему — коричневого медведя. «Спи с ним, — говорит. — Он тебе вместо меня будет сказки рассказывать, согреет тебя!»
Отец разрубил медведя на части, выбросил в помойку. Увидел в его руке клочок медвежачьей шерсти, с которым так тепло было спать, отнял, а его выдрал. Не отец — Будимиров.
В зале — Магдалина. Не девочка, лица той девочки не помнит, а та, которую увидел на тропе. Идёт к нему навстречу, протягивает руки: «Наконец ты здесь!»
Срывается с кровати. Где она? Только что была!
В руках — столько тоски! Гладить её — на всю жизнь хватит нежности! Тяжелы руки нежностью. Держит их вытянувши. Что теперь делать с ними?!
Незнаком собственный голос: «Прости её. Спаси её».
Неизведанно пространство внутри — кто ещё в нём живёт? Из этого пространства вырывается голос:
— Папа, я не хотел убивать тебя, прости! Вернись!
Странное чувство, никогда раньше не возникавшее: он ощущает себя разодранным на части котёнком, замёрзшей в смерти птицей, убитым ребёнком с поникшей головой. Это чувство сдирает защитную плёнку, делает его слабым. Это он разодрал на части котёнка, убил птицу, убил ребёнка. Он — жертва самого себя.
«Я» против «я». Они стоят друг против друга, насупившись.
Если вернётся к нему отец, вернётся Магдалина, победит «я» с кровоточащим нутром, руками, затяжелевшими нежностью.
Не вернутся… будет ещё одна разодранная кошка, ещё один убитый ребёнок… и ещё… — бессчётно.
Мечется по столовой, не в состоянии собрать свои чувства воедино. И ловит себя на том, что новое чувство — жалости к своим жертвам — ему нравится. Чтобы оно сохранилось, нужны отец и Магдалина, они вытолкают из него Будимирова, они соберут в нём Гурского. Он — Гурский. Это он кормит людей в своих сёлах, это он возится с детьми в зале своего дома, это он устраивает праздники. И вместе со всеми поёт… прошлые песни, не те, что со сцены его дворца поют покорные трудолюбцы. Он учится в университете вместе с братом и сестрой.
Листается неслучившаяся жизнь. Жадно он подступает к ней. Да он бы… отцу подарил не те два села, что были у него, всю страну: владей, отец. Не владей… создай в ней такую жизнь, какую ты создал в наших сёлах! Да он бы… отцу служил! Зачем отцу сёла? Пусть отец сам решит, что ему нужно. Может, отец открыл бы много школ и университетов. Брат, говорили ему, создал в селе театр. Ему подарил бы…
