Листается неслучившаяся жизнь. Жадно он подступает к ней. Да он бы… отцу подарил не те два села, что были у него, всю страну: владей, отец. Не владей… создай в ней такую жизнь, какую ты создал в наших сёлах! Да он бы… отцу служил! Зачем отцу сёла? Пусть отец сам решит, что ему нужно. Может, отец открыл бы много школ и университетов. Брат, говорили ему, создал в селе театр. Ему подарил бы…
Что подарил бы?
Вместе с братом и отцом… рядом бы шли… друг против друга сидели бы… И дед у него был бы. И сестра. И Магдалина.
Не Колотыгина полюбила бы Магдалина, его. Сына ему родила бы: внука отцу.
Отцу отдал бы всю власть над страной. Брату отдал бы…
Мысли путаются.
Магдалина сказала: «Ему не нужна власть». «Ему» — тому, кого любит она. Что в нём?
С разбегу останавливается. Глаза. У Колотыгина глаза графа. Глаза отца.
Он трёт виски. Этого не может быть!
Магдалина говорила: из села не выезжала, училась заочно. Полюбить она могла только того, кто в селе. Из всех, кто жил в селе, полюбить она могла только Адриана. Адриан — Гурский. При чём тут Колотыгин?
Но Адриана застрелили в храме!
Кто сказал, что застрелили Адриана? У него жив его родной брат?!
Изо всех сил он выжимает кнопку звонка.
— Немедленно самолёт и эксперта по ДНК… — приказывает он и начинает судорожно одеваться.
У него есть брат. Родной брат по отцу. Он жив. Вот почему хотелось говорить с ним и убедить его. Вот почему возникло ощущение равенства. Вот почему невозможно было произнести слово «расстрелять». И полюбить Магдалина могла только его.
Нет, её первой любовью был не брат… «Она говорила: на меня хотела быть похожей, на меня!» — убеждает себя. И если бы он не стал убивать… если бы рос у отца, в семье отца… могла бы?.. Она полюбила его брата, его двойника, тоже Адриана. Избитый, брат улыбался. Тоже презирает боль и слабость.
Давит грудь кулаками. Что же это с ним… откуда это в нём такое, с чем он справиться не может. Конечно, она любит его брата, Адриана, сына его отца. Кого ещё она может любить? И у него есть брат.
Не гул мотора, грохот.
Что же это с ним случилось? Он не сирота. У него есть брат.
Графу не нужна была власть. Не графу — отцу. Понятно, и брату не нужна власть, у них, у Гурских, другие ценности и другие интересы. Просто брат вышел навстречу ему: остановить жестокость. Брата тоже зовут Адриан. А как ещё можно было назвать их с братом. Его мать любила графа. И тётя Алина любила графа. Назвали в честь графа.
Зачем он летит домой?
Брата там нет. И к чему ворошить могилы? И так ясно: брат жив.
Брату, как и графу, власть не нужна, — повторяется назойливо.
И отец, и дед, и брат не могут принять его жестокость.
Кровоточит внутри. Он ощущает запах крови, слышит его, осязает на вкус, чуть сладковатый, звенящий запах крови. Кровоточит разодранная Будимировым плоть и Гурским данная от рождения разодранная жалостью душа. Он — не Будимиров, он — Гурский, — повторяет и повторяет.
Как же получилось, что чужая фамилия, чужая жестокость определили жизнь, отравили его, заразили жестокостью?
Очиститься от Будимирова, отречься. В его крови от матери и Гурского-отца не может быть жестокости. Он надел чужую одежду. Скинуть! Найти брата и ему отдать власть. Пусть брат правит страной, как отец, произошедший от отца-священника, правил своими двумя сёлами.
Он летит домой, чтобы удостовериться: Адриана нет в могиле, Адриан жив. Они — два Адриана — сыновья графа Гурского, и они оба — Гурские. И остаётся всего лишь несколько минут до дома: чтобы сбросить ненавистную чужую одежду, чтобы выдавить из себя Будимирова, пропитавшего дух и плоть.
— Гиша, — шепчет он в трубку, так как голос пропал, и даже трубку держать сил нет. — Магдалина сказала, я сын графа. Гиша, я подлетаю к тебе. Раскопай могилы. Хочу удостовериться, что мой брат жив, что я не убил его! Его глаза… — Но сил объяснять нет, и он лепечет: — Мне нужен мой брат, у меня есть брат, он жив, я хочу удостовериться в этом. Я ему отдам всё. Помоги, Гиша! Скажи, что ты здесь, Гиша!
Обеими руками намертво прижимает трубку к уху и ловит:
— Сколько лет прошло, истлели даже кости!
— Я хоть пыль от них возьму! В лучшей лаборатории исследую. Твоё дело — подвести меня к могиле, Гиша.
— Я не хоронил и понятия не имею, кто хоронил. Я лысел и умирал от горя, я ничего не знаю.
— Кто хоронил?
— Ты всех их перебил в войну, никого не осталось.
Грохочет мотор в голове.
— Я видел брата, он жив! Где он?
— Он не жив, — едва слышный, испуганный голос Григория, — иначе я знал бы, где он.
— Ты врёшь! Я видел его! У него мои глаза. Почему ты молчишь?
— Я сижу в правлении от зари до зари, никуда никогда не выезжал. Я ничего не знаю.
— Поведёшь к могилам. — Будимиров швырнул трубку.
А потом ходили от могилы к могиле, большинство их были безымянны.
— Где похоронен отец? Где дед? Где те, кто расстреляны в храме?
Григорий был бледен и жалок, пожимал плечами, разводил руками. И по его щекам текли слёзы.
— Расстреляны все, — твердил беспомощно.
Он и сам был, наверное, бледен и жалок. Вспотела спина, дрожали ноги.
Глава двенадцатая
Джулиан всё ждал: вернётся. Засыпал плохо, прислушивался к каждому скрипу и шороху.
Прошло сколько-то дней.
И вот однажды…
Ночь. Голос Григория:
— Магда сбежала от Будимирова, как и следовало ожидать.
Они с братом подходят к двери.
— Написала ему: не будет жить. Я сам читал её письмо.
— Нет! — перебивает его мама. — Она не может сделать такое! — Но тут же тревожно говорит: — Правда, мы с тобой не знаем, что ей пришлось пережить. А вдруг у неё другого выхода нет, всё равно он её убьёт?! Гиша, успокойся!
— Ты права, она не может совершить самоубийство! — наконец подаёт голос дядька. — Бросилась помогать избитому старику, вместе с ним исчезла. Найдут её, не пощадят! Да ещё поиздеваются… Я помню… он мучил…
— Не надо, Гиша, об этом. — Но голос матери тоже пляшет.
Любим кладёт руки на плечи Джулиана, чуть сжимает.
— Что теперь будет, Гиша?
— Не найдёт её, устроит террор. Разошлёт своих монстров повсюду, чтобы даже дыхание убить. Захочет воспитать поколение послушных рабов, вытравить всё живое.
Прошло ещё несколько дней. Джулиан плохо спал, не мог есть, не понимал, что происходит вокруг, словно окоченел. Просил Господа: «Спаси её, пожалуйста! Помоги!» Обеими руками охранял тётку: зажал в груди и так носил. «Я спасу тебя, Мага, ты только держись, пожалуйста. Ты только ничего с собой не сделай плохого!»
