ты сможешь убедиться в том, что они существуют, — сказал он.
— Вы серьезно?
— Совершенно.
Маша встала.
— Я вам верю, — сказала она. — Почему-то.
Лаголев чуть не ответил: «Потому что я лев. И яблоня». Но сообразил, что всего лишь неумно пошутит. Выпрямив спину, девушка шагнула за холодильник. Игорь посторонился.
— Не заступи только, — сказал он, пряча заботу за грубоватым тоном.
— Хорошо.
— И мне еще надо ногу поставить.
Игорь, как и Маша, прижался к холодильнику.
— Теперь дай руку.
— Совсем как ты со мной, — шепнула Лаголеву Натка.
Чмокнула губами в щеку.
— Ш-ш-ш, — сказал Лаголев.
Он вдруг подумал, что бесконечно долго можно смотреть не только на огонь или проточную воду, но и на то, как преображается человек.
Потому что это чудо из чудес.
Лаголев не видел Машу целиком, Игорь закрывал девушку своим длинным телом и волосатой головой, но тепло, текущее сквозь нее, чувствовал, внутренним слухом слышал, как вымываются боль, напряжение и глухой, постоянный страх за младших брата и сестру, за мать, за день впереди, как пропадают настойчивые суицидальные мысли, и вместо них прорастают бесстрашие и радость.
Маша несколько раз хихикнула, словно Игорь, балбес, щекотал ее ладонь, потом качнулась, и Лаголев увидел ее освещенный островом профиль. Эх, в такую бы влюбиться!
— Все? — спросил Игорь.
И повел ошеломленную девушку к столу.
Остров, пока живет в людях, всех делает красивыми. Но Машу наделил чарующей, притягательной красотой. За которую и жизнь отдать, и в бой идти — не страшно. Натка шутливо закрыла Лаголеву глаза.
— Хватит пялиться, Лаголев.
— Я не пялюсь, — возразил он.
— А что ты делаешь?
— Я таращусь.
— Игорь, кстати, все слышит, — сказала Натка.
С этим бы Лаголев поспорил. Вряд ли что Игорь слышал и видел, кроме Маши. Он стоял наклоненной пизанской каланчой и глупо улыбался.
Мотылек у свечи.
— Маша, — позвала Натка, — Маша, ты как?
Девушка медленно повернула на нее искристые, ореховые глаза.
— Мне все снится? — спросила она. — Так ведь быть не может.
— Может, — сказал Лаголев. — Только начальный эффект совсем короткий. Ты еще посиди, а потом снова встань на остров.
Маша кивнула. И вдруг, быстро поднявшись, поцеловала Игоря в щеку. К такому сын явно не был готов и, пробормотав: «Да я это… я так…», окривел каланчой уже в другую сторону. Только улыбка сделалась еще шире.
— Извините, — сказала Маша, — а можно я маму приведу?
В среду Натка пришла с работы пораньше и чуть ли не силком притащила с собой коллегу — маленькую, нервную женщину с огненно-рыжими волосами и напомаженным, ярко-алым ртом. Лаголева, у которого выдался свободный вечер, познакомили с ней мельком (это Ира, Саш) и выгнали с кухни. Разговор намечался непростой, женский. Из комнаты Лаголеву слышались то истеричный хохот, то выкрики (матерные), то оголтелый звон ложки о фарфор. Один раз сквозь двери и телевизионную завесу прорвался истошный выкрик: «И как жить, Наташка? Как жить, если нет ее, жизни-то?».
Потом все стихло.
Лаголев шевелил плечами и думал: сколько перекореженных людей. Сколько несчастных, потерянных, страдающих людей! Господи, дал бы ты каждому по острову. По квадратному метру — с рождения. Или квадратный метр тепла — это много?
— Саш, — минут через десять заглянула в комнатку Натка, — чаю хочешь?
— Как все прошло? — спросил Лаголев.
— Хорошо, — ответила Натка. — Но нам, наверное, придется зарегистрироваться как предпринимателям без образования юридического лица.
— Это коллега посоветовала?
— Это шутка, муж.
— А-а!
— Что-то ты плохо соображаешь, — сказала Натка, забираясь к нему на колени. — Давно на острове не стоял?
— С утра, — Лаголев обнял жену. — У меня, наверное, тоже событийный эффект.
— Что бы мы без него делали?
— Без эффекта?
Натка погладила Лаголева по голове.
— Без острова, мой не слишком умный муж.
— Но-но, я еще ого-го!
— Ну-ну.
Поцелуй был с привкусом открытого на кухне вина.
Мать Маши заявилась к ним в квартиру в невменяемом состоянии. Она плевалась и выкрикивала какие-то непонятные угрозы, а когда Лаголев, окунувшись в тяжелый запах немытого тела, перехватил ее со спины, принялась взбрыкивать ногами.
— Я вам… вы у меня… — хрипела она.
Маша, вбежавшая за ней следом, смотрела на мать со слезами на глазах.
— Помоги, — сказал Лаголев Натке.
И они вдвоем стали подталкивать женщину к кухне. Затем к ним присоединились Игорь и Маша. Мать ее упиралась всем своим грузным телом, мотала головой, один раз чувствительно попав Лаголеву затылком по губам. Пальцы рук ее цеплялись за все, что придется, за косяк, за пуговицы чужой рубашки, за кофту дочери.
— Ироды!
Изо рта женщины летела слюна. Опухшее лицо наливалось кровью. В глазах плескалась муть. Она смогла вывернуться из захвата, оттолкнула Лаголева плечом, сунула пятерней Игорю в лицо, но Маша бросилась ей на грудь.
— Мама, пожалуйста! Ты же сама хотела!
Женщина бессознательно заключила дочь в объятья и, окруженная Лаголевыми, закачалась на неустойчивых ногах.
— Я вас всех запомню, — зловеще произнесла она. — Я еще…
— Тихо! — крикнула вдруг Натка.
В ее голосе было столько силы, что мать Маши захлопнула некрасивый рот и заморгала.
— Для тебя же, дуры, стараемся!
Натка отцепила девушку от матери и потянула женщину к нише за холодильником. Та, словно оглушенная, пошла, не сопротивляясь. Куртка сползла с ее плеча, открывая линялый халат, рукав обмахнул холодильную дверцу.
— Встань сюда, — скомандовала Натка.
Резким движением она развернула женщину лицом к стене.
— Двинься.
Натка встала напротив, раскрасневшаяся, сердитая. Мать Маши следила за ее приготовлениями рассеянным пьяным взглядом.
— Ты по какому праву…
— Руку!
Натка сцепила пальцы на чужом запястье.
— Я спра…
Остров едва ли не полыхнул вживую. Тоже сердито. Во всяком случае Лаголев мог бы поклясться, что видел золотистый столп, на мгновение проросший сквозь пол и окутавший поставленную в его границы жертву. Женщину затрясло. Она застонала. Но Натка держала крепко.
— Похоже на экзорцизм, — брякнул Игорь. Потом сообразил, что рядом находится Маша, и произнес: — Извини.
Девушка вздохнула.
— Я тоже об этом подумала.
Потом они сидели на кухне, и Машина мать пила чай. Остров поправил ей лицо, снял болезненную отечность, убрал синяки под глазами, заживил разбитые губы. Женщина оказалась одного с Наткой возраста, хотя изначально производила впечатление чуть ли не пятидесятилетней. У нее был приятный, открытый взгляд.
Лаголев замечал, что после острова какие-то люди меняются сильно, какие-то совсем немного, некоторые становятся выше, другие теряют шрамы, ожоги, папилломы, третьи вдруг забывают о внутренних болячках. Но впервые он видел, чтобы с человеком произошла настолько разительная перемена.
В сидящей за столом женщине было трудно узнать ввалившуюся к ним в квартиру пьяную гостью. Другое лицо, другие
