Стена ливня близилась со скоростью несущейся во весь опор конной лавы. Заволновался воздух, освежая людей на вершине восьмиугольной башни. Косые струи ударили в камень. И вот уже замок во власти небесных вод. Да что там замок! Потоки хлынули с гор… Будто второй библейский Потоп обрушился на Палестину.
Монахи медленно, как тяжелые мысли, спускались по лестнице в толщу башни.
Глава III. Таинственный визитер
Принцесса Изабелла тяжело переживала поражение.
После торжественного бракосочетания сестры она отбыла в Яффу и всю дорогу молчала.
То, что она так переживает случившееся, неприятно озадачило ее возлюбленного и спутника — Рено Шатильонского. И раньше ему мерещилась некая тень в их с виду безоблачных отношениях. То была тень короны Иерусалимского королевства.
Изабелла была влюблена в Рено, как только может быть влюблена женщина, но она считала себя королевой. А как же Рено? Расстаться с ним — никогда! Выйти за него замуж — тем более! Она не могла отказаться ни от трона, ни от возлюбленного. А его ревность к «стулу», как он в ярости именовал трон, становилась все сильнее.
Рено в глубине души был доволен, что планы Изабеллы рухнули, и надеялся, что пережитое унижение выжжет из ее сердца мысль о возвращении в Иерусалимский дворец. Монстр ордена тамплиеров, вроде бы спавший до этого, вдруг показал свою мощь. И думать нечего было о том, чтобы сместить Гюи и Сибиллу.
Все, кто в ночь после венчания и сверхъестественно пышного пира разошлись по домам, унесли с собой ненависть к тамплиерам. Маскировал эту ненависть страх.
Рено Шатильонский был и до этого осведомлен о всемогуществе ордена, но рассчитывал на удачу, имея для этого основание. По дороге в Яффу он, не удержавшись, сказал, что столь явная и горькая тоска Изабеллы по навсегда ускользнувшей короне несколько унижает их любовь.
— Почему навсегда? — спросила она. — Вы полагаете, что на троне должна сидеть эта безмозглая курица, моя сестра?
Рено вспыхнул.
— Тогда объяснимся!
— Что вы хотели узнать, граф? — Изабелла взглянула «по-королевски».
— Какая роль отведена мне в ваших дальнейших планах. И отведена ли?
— Мужчина роняет достоинство, задавая такие вопросы женщине, с которой он делит ложе.
— Ну, что же, желая меня оскорбить, вы ответили по-существу. Прощайте, принцесса.
И граф ускакал.
Разумеется, ничего не кончилось и не могло кончиться. Они любили друг друга. И немедленно по прибытии в Яффу стали искать встречи, раздумывая лишь над способом примирения. Граф, который, казалось бы, должен был бы уехать из города, только переменил образ жизни. Он отдался охоте в лесах, окружавших город; он бражничал, ему доставляли женщин, но он вседневно думал об Изабелле.
Принцесса тоже занялась своего рода охотой. Двор стал неудержимо таять. Обоняние придворного чувствительнее нюха корабельных крыс. Придворные покидали ее. Но приемы и балы на первом этаже се небольшого дворца сделались более пышными. Сестрица Сибилла выделила Изабелле около сорока тысяч бизантов, узаконив раздел наследства бывшего короля. И когда во дворец пришло известие, что Изабелла согласна принять деньги, там все обрадовались, считая, что черноглазая интриганка смирилась.
Изабелла теперь охотилась за каждым дворянином, который своим присутствием мог хоть в какой-нибудь степени украсить ее ссылку. Она рассчитывала на перемены, но с течением времени затосковала. Зачем мне все это, — спрашивала она себя, — если не будет его?
И ей представились козни обольстительницы — госпожи Жильсон! Изабелла прямо-таки взвилась, вспомнив об этой шлюхе. Ни в ее ли привычных объятиях обидчивый рыцарь обрел утешение? Она немедленно приказала узнать, в городе ли находится интриганка.
Она вышла в сад, сопровождаемая жердеобразным Данже. Впереди катился по-дурацки разодетый колобок Био. В саду ее встретили сюсюкающий де Комменж, пара его собутыльников, считающих это безбородое пугало влиятельным при дворе… И несколько дам, о которых было известно, что они готовы на все. Изабелла остановилась, закрыв рукой глаза, в своем излюбленном месте у пруда с крупными лилиями. Тут резко пахло жасмином.
Все бросились к ней. Ваше высочество! Ваше высочество! Но она так посмотрела, что они замерли. Она уселась на резную скамью, тут наготове стояли негры с опахалами. Био устроился у ее ног, подставив свою шевелюру ее высокородным ручкам. Принцесса запустила туда свои тонкие, цепкие пальцы…
— Ваше высочество, — сказал Данже, когда все устроились, — в каком порядке прикажете провести аудиенцию. Сначала — певца, а после — рыцаря?
Всего двое…
— Как их зовут?
— Реми де Труа и Арнаут Даниэль.
— Хорош ли собою рыцарь? — машинально спросила принцесса.
Данже замялся.
— Боюсь, Ваше высочество, что он несколько нехорош.
— Объяснись, Данже.
— Боюсь, Ваше высочество, что он даже страшен. Почти.
— Какой ты все-таки болван, Данже! Скажи, чем он тебя напугал? Не дай бог, рогами или копытами.
Все весело стали креститься.
— Он ликом страшен, но без копыт, а что до рогов — неизвестно, женат ли.
Свита развеселилась.
— Ладно, а трубадур — дворянин ли? Негоже принимать трубадура прежде рыцаря, хотя бы и отвратного.
— Утверждает, Ваше высочество, что дворянин.
— Что ж, выбор ясен. Насладимся вначале пением.
Трубадур оказался примерно пятидесяти лет. Кафтан его был потерт, но с претензией на изящество. Лютня в его руках была богато украшена.
Арнаут Даниэль поклонился с достоинством.
— Кто вы и откуда? — спросила Изабелла, нимало не интересуясь ни тем, ни другим.
— Зовут меня Арнаут Даниэль, родом я из земель епископа Перигорского, из замка Риберак.
— Что же заставило вас отправиться в путешествие, несомненно, небезопасное?
Трубадур горько улыбнулся.
— Любовь, Ваше высочество. Как это ни смешно в моем возрасте.
— Расскажите, расскажите, — заверещали дамы.
Арнаут Даниэль поклонился, ожидая приказа принцессы. Его манеры свидетельствовали о хорошем воспитании.
— Полюбил я замужнюю и весьма родовитую женщину, супругу Ильема де Бувиль. Она, увы, не даровала мне услады. В конце концов я решился оставить родину в надежде, что новые впечатления загасят боль старых ран. Обо всем этом сказано в моих канцонах.
Принцесса двинула ручкой.
— Спойте одну из них.
Арнаут Даниэль закрыл глаза и приподнял свой инструмент.
— Просим! — крикнул карлик, но пальцы принцессы впились в его шевелюру.
Когда с вершинкиОльхи слетает лист,Дрожат тростинки,Крепчает ветра свист,И в нем солистЗамерзнувшей лощинки —Пред страстью чистЯ, справив ей поминки.Мир столь прекрасен,Когда есть радость в нем,Рассказчик басенЗлых — сам отравлен злом.А я во всем с судьбой,С судьбой своей согласен:Ее приемМне люб и жребий ясен…
Изабелла не пыталась вникнуть в то, что поет старик, мысли ее пребывали не здесь.
Едва ль подсуднаОна молве людской,Где многолюдно,Все речи — к ней одной,Наперебой;Передает так скудноСтих слабый мойТо, что в подруге чудно.Песнь, к ней в покойВлетев, внушай подспудно,Как о такой Арнауту петь трудно.
— Я не все поняла, — сказала принцесса, когда трубадур опустил лютню, — но мне стало грустно. Если бы на моем месте была сестра, она бы, наверное, разрыдалась.
Трубадур поклонился.
— Я предупреждал вас, Ваше высочество. Эти слова и звуки выпевает мое сердце, а над сердцем никто не властен и бесполезно ему противиться.
Арнаут Даниэль был покорен Изабеллой. Сказав, что она не все поняла в его простенькой песенке, Изабелла польстила ему как нельзя более. Она подумала, что в ближайшие месяцы он не сбежит из Яффы.
Трубадур удалился с первого плана, удовлетворенный.
— Теперь — чудовище, Данже.
Появился Реми де Труа. Одет он был не в сутану, а в наряд, приличествующий столичному повесе, и вести себя собирался соответственно. Не было ничего проще.
Он предстал перед принцессой, как бы понятия не имея о ее фиаско или не желая этого знать. Его речь была изысканна. Принцесса спросила:
— Так вы из лангедокских Труа, и давно прибыли в Палестину?
— Недавно, Ваше высочество, но успел побывать у Гроба Господня и осмотреть Святой город.
Стало быть, о последних событиях осведомлен. Чрезмерная, наигранная изысканность рыцаря и понравилась Изабелле, и насторожила ее. Ей было лестно, что к ее двору прибился некто, умеющий себя вести и мыслящий благородно, но в последнее время ее окружали лишь проходимцы, обжоры, тупицы… И появление такого вот шевалье де Труа можно было счесть подозрительным. Конечно, он страшен. Такие люди бывают интриганами. Но, может быть, его приезд в Яффу — признак того, что меняется расположение звезд в высших сферах?
