концепции
клаль исраэль (единого еврейского народа) обеспечивала ему положение мультикультурного лидера — в отличие от представителей социалистической элиты. На протяжении многих лет он уделял особое внимание евреям ближневосточного происхождения, которыми часто пренебрегали высокопоставленные ашкеназские круги.
Эцель состоял из евреев самого различного происхождения, и там никто не обращал внимания на этнические различия. В своей книге «Восстание» (опубликованной в 1952 году — в то время десятки тысяч иммигрантов жили в тесноте транзитных лагерей) Бегин рассказывает о своих бойцах, прибывших из Туниса, Йемена, Сирии, Аргентины, Южной Африки, Ирана и еще ряда далеких стран:
Мы представляли собой плавильный котел еврейского народа в миниатюре. Мы никогда не спрашивали о стране происхождения — нас интересовали только верность и способности. Наши товарищи из восточных общин были счастливы в Эцеле и чувствовали себя там как дома. Никто и никогда не демонстрировал по отношению к ним идиотское чувство превосходства, тем самым помогая им избавиться от незаслуженного чувства неполноценности, которое у них могло бы возникнуть[381].
В Эцеле — в отличие от Кнессета — сефарды достигали высшего положения. Прославленные бойцы Эцеля Файнштейн и Баразани, взорвавшие себя одной гранатой, чтобы не быть казненными на виселице, были соответственно ашкенази и мизрахи. Как равные они соединились в смерти и являли пример того единства, которое казалось чуждым сионистскому Рабочему движению.
Даже манера одеваться, свидетельствовавшая о польском происхождении Бегина — черный костюм и галстук, — положительно воспринималась иммигрантами из Северной Африки, которые расценивали его формальную одежду как знак уважения, в то время как склонность Бен-Гуриона к рубашкам с коротким рукавом и шортам их шокировала[382]. В начале 1950-х гг. Бегин посетил маабарот, временные транзитные лагеря, куда, из-за катастрофической нехватки жилья, были поселены новые иммигранты из Марокко, Ирака и Алжира. Обращаясь к ним «братья и сестры», он пообещал выделить фонды из пожертвований мирового еврейства, чтобы построить жилье для иммигрантов[383].
В 1955 году Бегин резко выступал против правительственной идеи организовать выборочную иммиграцию из Марокко; на практике это должно было означать запрет на въезд стариков и больных, в силу переживаемых Израилем экономических трудностей. Первого сентября он выступил в Кнессете с речью, посвященной тяжелому положению марокканских евреев. По своему обыкновению, он говорил как еврей, от имени еврейской совести государства, которому грозила страшная опасность утратить свою душу:
Если бы вы не растратили миллионы на строительство роскошных дворцов, то у нас были бы деньги на абсорбцию… Спасение жизни является первоочередным делом не только в шабат, но также и в ходе развития нашей экономики в более отдаленном будущем… Если речь идет о плане спасения, мы также возьмем на себя и тяготы этого плана, поскольку спасение превосходит по значимости всё остальное[384].
В значительной степени это было возвратом к риторике времен конфликта, связанного с немецкими репарациями, когда Бегин настаивал на том, что достоинство должно быть превыше экономического прагматизма. На этот раз, однако, предлагаемый закон касался лишь марокканских евреев, и потому Бегин сделал упор на скрытой дискриминации сефардского населения. Еще во время своей безуспешной избирательной кампании 1959 года Бегин говорил, выступая перед преимущественно сефардской аудиторией, что Бен-Гурион превратил Израиль в разделенную страну «ашкеназов и не-ашкеназов»[385].
Посол Иеѓуда Авнер, работавший впоследствии в тесном контакте с Бегином, когда тот стал премьер-министром, назвал эти выступления началом «медового месяца Бегина и сефардских евреев»[386]. «Без лести и притворства он завоевал их сердца, разрушив высокие стены высокомерия и ограниченности, которые отсекали их от большинства израильтян со времен их массовой иммиграции два-три десятилетия тому назад»[387].
Бегин начал обретать репутацию этнического плюралиста, становясь символом еврейской совести государства, которое, казалось, зачастую желало отказаться от еврейского внешнего облика, и это мало-помалу начало изменять отношение к Бегину со стороны евреев диаспоры, многие из которых на протяжении длительного времени видели в нем «террориста» и «мясника Дейр-Ясина». Для тех, кто вырос на социалистических ценностях Бен-Гуриона, Бегин долгое время оставался бунтарем, таящим в себе угрозу государству (во время кризиса «Альталены») и осмеливавшимся поставить еврейскую гордость выше общего благосостояния (голосуя против немецких репараций). Конечно же, были и другие люди, которым стратегические нападения Бегина на англичан напоминали об их собственном чувстве беспомощности в годы Катастрофы. Харт Хастен, человек, переживший Катастрофу и ставший близким к Бегину в последние годы его жизни, вспоминал, как в европейских лагерях для перемещенных лиц члены левого молодежного движения Ѓа-Шомер ѓа-цаир и члены Бейтара нередко вступали в яростную полемику, обсуждая деятельность еврейских лидеров ишува. Однако в 1947 году, когда стало известно о решении Бегина подвергнуть порке британских офицеров, Бегин, по словам Хастена (который впоследствии обосновался в Индианаполисе, США), стал его героем.
Однако таких, как Хастен, было не так много на протяжении десятилетий. Об Эцеле лишь вскользь упоминалось в американских учебниках и книгах для еврейских школ, да и само имя Бегина было не очень известно большинству евреев Америки. Так, на обеде, данном в честь Бегина в 1948 году в Нью-Йорке, не присутствовал ни один видный еврейский деятель страны[388]. Начиная с 1948 года и по май 1977 года газеты США испытывали затруднения, решая, как отзываться о террористе, ставшем политиком. Эйнштейн и Арендт в своем письме 1948 года в редакцию «Нью-Йорк таймс» назвали его «фашистом», и это слово приклеилось к Бегину. В январе 1952 года в статье Еврейского телеграфного агентства говорилось об «антиправительственных демонстрациях», в которых Бегин принимал участие — свидетельство того, что события, связанные с проблемами репатриации, по-прежнему преследовали его[389].
Хастен, ставший председателем комитета по распространению израильских государственных облигаций среди евреев диаспоры в Индианаполисе, нередко обращался к главам своей общины с предложением пригласить Бегина для выступлений на их мероприятиях. Однако перед одним из мероприятий в 1971 году высокопоставленный член Еврейской федерации сказал Хастену, что ему не следует рассчитывать на большую аудиторию: «Ведь всем известно, что Бегин — фашист»[390].
За несколько месяцев до своей победы на выборах Бегин был приглашен в Милуоки выступить перед несколькими сотнями евреев на мероприятии, проводимом еврейским общинным центром. Однако Антидиффамационная лига попыталась отменить это мероприятие на том основании, что Бегин не принадлежит к числу «известных еврейских деятелей». Правда, приглашение не было отменено, и Бегин приехал в Милуоки с выступлением; тем не менее эта история произвела на него крайне неприятное впечатление. Судя по всему, у него начало складываться ощущение, что ему никогда не
