Теперь мы видимся с ними редко. Я часто переезжаю с места на место. Съемные квартиры, чужая мебель, двери без запасных ключей — так и живу. Последняя квартира, та, у которой захлопнулась дверь, — тоже съемная, вот уже три года. Не помню, заходили ли родители ко мне после переезда: они редко приходят в гости. Может быть, все дело в разочаровании или в том, что они устали от меня, — точно не знаю. И вряд ли я бы отдал им запасные ключи, но чтобы узнать это, мне надо добраться до них и спросить.
Я сел в маршрутку. Куча свободного места: маршрутка большая и народу совсем немного. Я сел у окна. И все люди так. Каждый сидел по отдельности. Давно заметил эту особенность: когда есть много свободных мест, люди всегда садятся на отдельные, даже если свободно рядом с кем-то, они сядут на одиночное место, они сядут против хода движения, даже если не любят сидеть против хода, только бы не садиться с кем-то еще. Народу немного — наверное, потому что уже поздний вечер. Час пик закончился, и теперь в маршрутке едут вечерние студенты, неопределенные лица с
неопределенными занятиями и задержавшиеся на работе трудоголики.
У всех странные выражения лиц, как будто бы вылепленных из воска, стеклянные взгляды, нахмуренные брови — куда уж тут кому-нибудь улыбнуться. В вечернем стекле маршрутки вижу свое расплывчатое лицо — я почти такой же, как и они. Хотя нет, немного другой — меня даже тянет улыбнуться, чтобы только доказать, что я совсем другой. Нет, даже не так, — чтобы показать, что раньше я и был таким, как они, но больше не хочу. Я хочу улыбаться, просто так, и чтобы другие люди тоже улыбались мне в ответ. Но стоит ли это того? И конечно не улыбаюсь.
Когда я выхожу на предпоследней остановке, со мной вместе выходят еще двое припозднившихся пассажиров. Больше в маршрутке никого нет, но она все равно едет дальше, по запланированному маршруту, потому что так надо. Мне это кажется невыносимо печальным и грустным: маршрутка без людей едет туда, куда ей совсем не хочется ехать. И не спрашивайте почему. Вы и сами прекрасно знаете. Там, на последней остановке, она развернется, и все по новой. Может быть, там никого не будет, и она уедет в бесполезной надежде, что хоть кому-нибудь еще надо куда-то ехать. Или же там, на конечной остановке, ее будут ждать. Два-три замерзших незнакомца, которые залезут в нее и сядут по отдельности, и лица у них будут точно вылеплены из воска, и взгляды у всех стеклянные, и нахмуренные брови, и ни тени улыбки.
Дома у родителей никого не оказалось.
Я сел на холодную ступеньку лестницы, достал пачку сигарет и закурил. Второй раз за день я сидел перед закрытой дверью. В темноте замелькал оранжево-черный огонек сигареты, дыма не было видно. Заработал лифт. Я прислушался: лифт поднялся куда-то выше меня и там остановился, — это не они.
Вот как бывает! За один только вечер я успел побывать на двух пустых лестницах без ключей в кармане и утонуть в жалости к себе. Мне тридцать, а так никем и не стал, точнее — стал никем. Мало для романа и уж точно недостаточно, чтоб стать героем...
Я курил долго. Настолько долго, насколько только можно курить одну сигарету, пока не почувствовал, что оранжево-черный огонек уже совсем близко подобрался к фильтру. Я затушил сигарету, встал с холодной ступеньки и на всякий случай еще раз позвонил. Дверь, конечно, никто не открыл. Лифт снова заработал. Может быть, это они, но я не стал дожидаться, чтобы проверить, так это или нет, и спустился вниз по ступенькам.
8
На улице совсем стемнело и, кажется, стало намного холоднее. Автобусы и маршрутки еще ходили, но ехать мне было некуда, поэтому я пошел пешком. По улице болтались маленькие пьяные отморозки. Глупые смешные малолетки, которые пьют пиво из одной бутылки на всех, курят и громко ругаются матом — и думают, наверное, что это и есть настоящяя взрослая жизнь. Смешно и нелепо...
Этого человека я заметил, когда проходил мимо стадиона, на котором днем школьники занимаются физкультурой, вечером молодые спортивные люди играют в теннис, а на лавочках, что стоят по периметру, сидит молодежь и пьет пиво из бутылок или шампанское из пластиковых стаканчиков: они лениво наблюдают за теми, кто играет в теннис, спорят, но тоже лениво, греются в последних лучах заходящего солнца, и весь их вид говорит о том, что им никуда не надо и они никуда не торопятся, — это когда тепло, а когда холодно, здесь не бывает никого.
Он сидел на самой нижней лавочке, у беговой дорожки, и я бы его, наверное, не заметил, если бы он не был одет так, как будто бы собрался на праздник, но по дороге вдруг забыл, куда шел. Если бы он был не в костюме и при галстуке, я бы ускорил шаг и постарался скорее пройти мимо и уж точно не откликнулся бы на его просьбу, не найдется ли у меня сигареты.
— Найдется. — Я подошел и сел рядом.
В падающем на него свете фонаря он казался потерянным, как мальчишка, как и я когда-то, хотя между мной тем, маленьким мальчиком, и этим мужчиной была разница в возрасте лет в сорок, — но все равно, мы мало чем отличались.
— Не холодно в одном костюме?
— Нет, — ответил он; в воздухе сверкнул огонек зажигалки. Все фонари разом погасли.
— Глупый сегодня день, — сказал я, не оттого, что не знал, что сказать, а оттого, что мне действительно надо было поделиться с кем-то этим глупым днем, — я захлопнул дверь своей квартиры и остался без ключей.
Мужчина посмотрел на меня:
— Да, денек действительно… глупый. Входная дверь, говоришь? Бывает. А у меня дочь сегодня вышла замуж. Тоже бывает.
— Поздравляю! Это же здорово! А почему вы не на свадьбе?
— Она закончилась. Ребята уехали к себе, а я решил прогуляться и вот оказался здесь. Кстати, хочешь коньяка?
— Не откажусь.
— Вот и отлично, напиваться — так хотя бы не одному. — Он протянул мне початую бутылку коньяка.
Я отхлебнул и сразу поморщился — без закуски коньяк показался очень крепким.
Он попросил у меня еще одну сигарету.
— Знаешь, моя дочь, — сказал он мне, — я не хотел ее, когда узнал, что жена беременна. Мне тогда было двадцать пять, и я думал, что мне ведь еще так рано иметь детей, да я вообще не знал, хочу ли я их иметь, но сейчас… я понимаю, что единственный правильный поступок, единственная вещь, о которой я не жалею, — это моя дочь… Всю свою жизнь я боялся делать ошибки, да только их и совершал.
— Я тоже, — сказал я, и вместе со словами изо рта вышел слабый белый пар, — но сегодня вдруг подумал, что, может, еще не поздно что-то изменить. Вот и уволился с работы.
— Правда? Взял и уволился?
— Да. Написал заявление и ушел. Просто так, потому что захотел.
— Теперь будешь заниматься не тем, что ты ненавидишь, а тем, чем ты хочешь заниматься, правильно понимаю?
— Да. Вот только… я совсем не знаю, чем бы я хотел заниматься.
Он рассмеялся:
— Не проблема, друг, разберешься. Может быть, и мне? Нет, мне, конечно, уже поздно. Но ты молодец, настоящий молодец. Чем же ты занимался, почему ушел?
— Я… у меня не очень интересная профессия. — Мне почему-то было стыдно признаться ему в том, кем я работал, и стыдно признаться самому себе, на что я потратил большую часть своей жизни.
— Да брось ты, профессии хуже моей не бывает. — Он рассмеялся. — Знаешь, где я работаю? В службе “горячей линии” компании “Old Space”. Ну знаешь рекламу, когда мужик бежит по горе и не потеет, и в этом ролике говорят, что “вы можете убедиться в этом сами, а если сможете, мол, доказать обратное, звоните, и мы вернем вам деньги”, — в общем, что-то типа такого там говорят. И я отвечаю на эти звонки! Нет, серьезно! Можешь представить себе более никчемную и жалкую профессию, чем моя?
Тут он захохотал — истерическим, нервным, пустым смехом. Я ждал, пока он успокоится, пил коньяк и думал, что сегодня происходят странные вещи и нет ничего для меня более странного, чем встретить наконец своего коллегу по работе. Я думал, таких, как я, больше нет. Но вот же он! Сидит, такой, каким я себе его и не представлял. И он мне нравится. Я не стал говорить ему, кем работаю я, — он бы мне все равно не поверил.
Когда он перестал смеяться, мы снова закурили и некоторое время молчали. Пальцы рук у меня замерзли, но в остальном вроде все было нормально, и холода я не чувствовал.
И я рассказал ему все.
— Когда мне было пять лет, мы с моей матерью куда-то летели, не знаю, куда-то или откуда-то, но мы были в аэропорту и ждали самолета в зале ожидания. Она посадила меня в кресло и сказала, чтобы я ждал ее, что она сейчас придет. Но она так и не вернулась.
