Курсаков стал выспрашивать, на каких фактах основывает свои подозрения начальник охраны, и Глеб волей-неволей вынужден был подробно передать ему содержание новиковского пьяного бреда. Но еще более подробно Панов рассказал следователю по особо важным делам о причинах возникновения обоюдных неприязненных отношений Юлии и Олега Валерьевича и еще раз подчеркнул, что, по его мнению, Новиков не то чтобы сознательно клевещет на Юлию — тогда бы он был обыкновенным подлецом. Валерьич просто оказался в плену своей обиды на девушку и потому все ее поступки истолковывает превратно.
— Все мы находимся в плену своих превратных истолкований и пристрастий, — глубокомысленно изрек Курсаков. — Так, значит, Нелли Григорьевна покровительствует Новикову… А он-то как относится к жене хозяина?
— Нелли для него богиня, прекрасная во всех отношениях, — не без ехидства охарактеризовал Глеб восторженные новиковские отзывы о хозяйке.
— Да, мужик как влюбится в какую девицу или даму, так она ему кажется прекрасной богиней, а когда познакомится поближе, вдруг выясняется, что это не богиня, а обыкновенная ведьма и ей только помела не хватает, чтобы летать на шопинги, — при этом мизантропическом высказывании Курсаков почему-то посмотрел на Глеба с подозрительной усмешкой.
Панову эта усмешка не понравилась, и он уже хотел было, невзирая на всякие чинопочитания, прямо спросить, с чего это следователь так многозначительно лыбится? Может, на что-то намекает, как Новиков? Но Курсаков вдруг посерьезнел и строго оказал, что делу время, а на разговоры они его и так много ухлопали. И Глебу следует немедленно заняться выполнением важного оперативного задания, а именно проработать версию о причастности к преступлениям самого Артюнянца, его родной дочери и Дуни.
— Духанский идти по этому следу категорически отказывается, а если его заставлять, нажалуется во все вышестоящие инстанции, что его принуждают оклеветать кристально честного бизнесмена и видного государственного деятеля и возвести напраслину на его родственницу. А ты человек принципиальный, ни на кого ссылаться и прятаться за чужую спину не станешь. В случае чего скажи, что начал разрабатывать эту версию по собственной инициативе. Терять тебе нечего, потому что репутация твоя в этом смысле в глазах начальства давно уже подмочена. Но то, что ты классный сыскарь, тоже всем известно. Такими не бросаются! Так что больших неприятностей у тебя в любом случае не будет. В высоких кабинетах только и скажут: мол, он такой, что с него возьмешь? Ну, отстранят от этого дела и перебросят на другое. Без работы не останешься: каждый день какого-нибудь бизнесмена убивают. А за большими звездами на погонах такому упертому профессионалу, как ты, все равно бесполезно гнаться. Они тебе так и так никогда не засветят. В общем — флаг тебе в руки! Действуй! — так напутствовал Курсаков «отечественного камикадзе двадцать первого века». — Да, — остановил он Глеба уже на пороге. — Юлия перед аварией села в твою «тойоту» по своей инициативе, или это ты ее пригласил?
— Ну, сама села. И что это доказывает? Почему ты этим интересуешься?
— Нет, ничего. Просто так спросил. Иди! — махнул рукой Курсаков.
При выходе из особняка Глеба поджидал бывший капитан полиции, бывший закадычный друг, а ныне коллега по расследованию несчастий, обрушившихся на никандровское семейство, но в то же время и непримиримый идеологический противник — владелец и генеральный директор охранно-сыскной фирмы «Следопыт» Павел Васильевич Горюнов по прозвищу Горюныч, он же Пригорюныч.
— Хочу пожать твою честную руку хотя бы на прощанье, если при встрече ты изображал из себя новорусского графа на балу в Московском дворянском собрании, раскланивающегося с конкурентом по бизнесу — новорусским князем из той же грязи, — обратился Горюныч к Панову, давая понять, что правильно оценил его маневр с сухим поклоном вместо рукопожатия.
— Ты сначала верни прикарманенные тобой деньги, а потом уже разглагольствуй о честной руке, — твердо сказал Глеб.
— Не верну! И даже не отдам тебе твою половину, пока не буду уверен, что ты не выкинешь эти деньги на собачий санаторий, как уже поступил со своей премией, — так же твердо ответил Горюнов.
— Почему обязательно на собачий санаторий? — несколько сбавил тон Глеб. — Я могу перевести их анонимно в какой-нибудь благотворительный фонд.
— Ага. Чтобы кто-то прикупил себе дачку в Испании или пристроил к уже имеющемуся там особнячку бассейн с морской водой? Дудки! Не отдам ни копейки, пока не увижу, что мозги у тебя встали на свое место. Лучше иди ко мне в фирму совладельцем и заместителем генерального директора или, если хочешь, сам становись генеральным директором, а я буду твоим заместителем.
— Пошел ты! — огрызнулся в ответ Панов и направился к воротам усадьбы.
На главной аллее он увидел Тимура, в мрачном настроении скребущего метлой узорные изразцы аллеи.
— Разжаловали в дворники! — пожаловался экс-водитель и охранник Глебу. — Еще хорошо, что не заставили подтирать за Усей с Русей их неожиданности. Это Юлечка, чтоб ее, мне подсуропила. Требовала даже, чтобы меня совсем уволили. Едва обошлось…
«Мда, — подумал Глеб, — несмотря на все трагические события и суматоху этих дней, Юлия не забыла о своем обещании. Тимур пожалел-таки о своем бездушном отношении к собачкам. Как видно, заступничества Нелли Григорьевны, а может, и самого Никандрова, хватило лишь на то, чтобы спасти бедолагу от окончательного расчета».
Посетовав на собственную судьбу-злодейку, Тимур не забыл помянуть и погибших охранников — Артемова и его напарника Павла:
— Бедняга Павел, — у него, говорят, голова была расколота надвое, а у Артемова вообще осталось полголовы, да еще и весь обгорел!
Потом Тимур пособолезновал двум покалеченным в аварии коллегам и поинтересовался у Глеба, какой, по его мнению, каре российская Фемида подвергнет виновника ДТП — угонщика КамАЗа?
— Видимо, никакой, — объяснил Глеб. — По мнению лечивших этого парня врачей, он мог в тот момент быть невменяемым и потому не отвечает за свои преступные действия. Но психиатрическая экспертиза еще не закончена, и до решения суда далеко. Скорее всего, его поместят в стационар, а через полгода-год отпустят на все четыре стороны.
— Как это «никакой»?! — у Тимура от возмущения слюни полетели изо рта, он на минуту забыл даже о собственной обиде. — Угнать машину, выпереть на ней на главную дорогу, устроить ДТП, отправить на тот свет двух человек, а еще двоих покалечить — на это ума у него хватило. А как отвечать, так сразу — невменяемый? Значит, купи себе справку, что ты дурак, и твори потом, что хочешь?
— Вообще-то я считаю, что невменяемым, а потому и не несущим ответственности за свои деяния можно признать только того, кто разбивает собственную голову. А если он раскалывает чужую, а свою у него хватает ума поберечь, то никакой он не сумасшедший и должен отвечать за свое преступление по полной программе. Но это мое личное, субъективное мнение. А закон указывает другое, и мы все обязаны этими указаниями руководствоваться. Как говорили древние римляне: «Закон суров, но это закон».
Тимур в ответ только смачно сплюнул на цветные изразцы аллеи и еще ожесточеннее замахал метлой.
У ворот поместья с их стражем Сергеем Кузьмичом беседа состоялась точно такая же, а по поводу последствий ДТП — слово в слово, как и с разочаровавшимся в законе грубияном Тимуром. Только чувствуя в подполковнике запаса Космических войск родственную офицерскую душу, Глеб несколько расслабился и позволил себе завершить свой прогноз судьбы невменяемого угонщика эмоциональным восклицанием: «Идиоты!» Однако и по-офицерски духовно близкий ему Воробьев с ним не согласился, правда, выразил свое несогласие не грубым плевком под ноги оппоненту, а лишь культурно его поправил.
— Не идиоты, а вредители! Они умышленно все доводят до абсурда! Это же пятая колонна! Масоны проклятые!
Подумав, что такие резкие высказывания могут отвлечь их от главного вопроса и завести не в ту степь, Глеб поспешил переменить тему разговора и попросил Воробьева припомнить обстоятельства их первого знакомства, то есть утро того трагического дня, когда погиб Никита.
— Кузьмич, вспомни: Дуня Артюнянц, ну та нервная девушка на лихой кобыле, которая облаяла тебя ни за что ни про что и умчалась карьером в сторону леса… Не проскакала ли она в скором времени в обратную сторону, к усадьбе Артюнянца?
— Нет, не проскакала. Если бы она возвращалась, я обязательно услышал бы цоканье копыт по асфальту. А что это вы все этим интересуетесь? И Духанский, и Новиков меня об этом расспрашивали.
— Продолжается следствие, — туманно пояснил Панов, — поэтому уточняются все события того дня. А какое время потребовалось бы Дуне, чтобы доехать обратно до усадьбы Артюнянца, если она все-таки возвращалась обратно, а ты просто стука ее копыт не расслышал? В смысле, конечно, стука копыт не Дуниных, а ее кобылы?
