и Семен Дмитриевич выбыл из числа кандидатов за неуплату членских взносов без уважительных причин. Следует отметить, что, несмотря на проявленную в этом конкретном случае прижимистость, Овчаров не имел среди окружающих репутации «куркуля», жадного, скупого человека вроде Жоры Мавромати.
Вообще, представления коллектива о справедливости отношений в сфере оплаты труда на комбинате несколько расходились с официальными установками. Особенно с решениями Н. С. Хрущева, тогдашнего первого секретаря ЦК КПСС и председателя Совета Министров СССР, стремившегося приблизить «горизонты коммунизма» путем урезания заработной платы и снижения финансирования социальной сферы.
Определенное недоумение в делах зарплатных существовало и ранее. Согласно отраслевым тарификационным справочникам изделия металлистов, трудившихся в пищевой отрасли, ценились на 1/3 дешевле, чем аналогичные детали, изготовленные работниками машиностроительных предприятий. Это объяснялось принадлежностью нашего комбината к отрасли группы «Б» (см. учебник «Политэкономия социализма»). Но ведь металл мы обрабатывали тот же, что и работники отраслей группы «А»!
А работники технологических цехов тем более не заслуживали зарплатной дискриминации, проводившейся по отношению к отрасли группы «Б». Достаточно было посмотреть на девчат, выходящих из варочных отделений цехов в санпропускник. Их короткие до колен, насквозь мокрые от пота, белые комбинезоны прилипали к телам, будто купальники отдыхающих при выходе из воды на берег. По словам мамы, температура в этих помещениях поднималась летом до 50-ти градусов. Это были «горячие» цеха, условия работы в которых были ничуть не лучше, чем у металлургов и других специалистов, имеющих право на льготную пенсию. По моим впечатлениям, эти молодые работницы приобретали профессиональные заболевания сердца и почек в течение одного сезона.
Женя Солоха вспоминал, как однажды во время школьной производственной практики, он вместе с работницами томатного цеха очищал от накипи изнутри варочный аппарат. После проникновения в неостывшее устройство через узкий люк и получасового пребывания в замкнутом пространстве мой друг выбрался на свет в полуобморочном состоянии. Сердобольные девчата почему-то отпаивали его сахарным сиропом. Вторично лезть в аппарат Женя отказался, позорно сбежав к регулировщикам закаток.
Летняя жара изматывала и нас. Плоская крыша механического была залита битумом, который в середине дня начинал стекать по водосточным трубам. Легкий охлаждающий эффект от мощных стационарных вентиляторов появлялся лишь около 4-х часов утра. Самой жаркой и тяжелой была смена с 16-ти до 24. Однако мытарства наших станочников, слесарей и даже кузнецов с литейщиками были пустяком по сравнению с парной атмосферой варочных и автоклавного отделений.
В августе – сентябре 1958 года нас, «пацанов», направили, следуя военной терминологии, на ликвидацию «прорыва» на сырьевой площадке. Удивительно, но этот термин ни у кого иронии не вызывал. В течение двух недель мы занимались внутризаводской перевозкой помидоров. Очередь машин с сырьем растянулась от заводских ворот более чем на километр. Время ожидания разгрузки вновь прибывшего транспорта доходило до 12 часов. Жалобы водителей на эту тему печатались в «Консервщике». Разгружать сырье было просто некуда. Запрудившие территорию ящики следовало погрузить на заводскую автомашину, отвезти к бункерам гидротранспортера и высыпать овощи в так называемый «баян». Освободившееся место тут же заполняли ящики из вновь въезжавших на комбинат автомобилей. Первая наша неприятность обнаружилась сразу. Из поднятых на уровень кузова ящиков по рукам, в подмышки, обильно струился сок раздавленных помидоров. Никогда ранее я не задумывался о разъедающих свойствах и об «аромате» этой влаги. За смену каждому из нас предстояло перевалить 10 тонн груза. К концу работы (с 16 до 24-х) кисти рук потеряли чувствительность, а подмышки приобрели малиновый цвет. Утром обнаружилось, что из-за «вредительской» формы внутренней части подошвы казенных резиновых сапог (в виде узкого желоба), я не смог встать на ноги от боли в ступнях.
Когда во время работы в дневную смену я, не успевая переодеться, ходил обедать домой, соседские девчонки, встречаясь со мной у подъезда, разбегались в стороны, демонстративно зажимая носы от въевшегося в спецовку запаха прокисших помидоров. После отработанных на «прорыве» 12 дней родной механический показался нам раем. Кстати, какой-либо дополнительной оплаты, кроме ученических, мы за нашу работу не получали.
Справедливости ради следует сказать, что уже в сезон 1959 года очереди на разгрузку помидоров были ликвидированы за счет постройки комбинатом пунктов первичной переработки сырья непосредственно на территории колхозов-поставщиков. С этого времени помидоры поступали в томатный цех в качестве пульпы. Таким же способом комбинат избавился от обмолота на своей территории зеленого горошка в ботве и в разы сократил связанные с этим продуктом перевозки. Теперь колхозы поставляли горошек в автоцистернах в виде обмолоченных зерен.
Особого внимания заслуживал тот факт, что все оборудование указанных выше пунктов было придумано, изготовлено и смонтировано нашим цехом.
Мало привлекательного было и в работе девчат круглый год сбивавших из шпона ящики для консервов. Они работали на дебаркадере фабрикатного цеха, защищенном от непогоды всего лишь навесом. От их рабочей площадки меня отделял тротуар перед окнами механического и рельсы заводской железнодорожной ветки. Удивляясь искусству девчат вгонять гвозди в головки (торцы) ящика со стремительностью мастеров ксилофона, я, находившийся зимой в теплом и светлом помещении, чувствовал себя белоручкой и «дезертиром трудового фронта».
Иногда на путях между мною и девчатами появлялся комбинатский паровоз серии 9-П с машинистом Славой Борисовым, приезжавшим «в гости» на время погрузки вагонов продукцией.
В первый раз я обратил внимание на остановившийся напротив окна паровик лишь после серии настойчивых гудков, дополненных жестами Славы: он приглашал меня к себе. Отлучиться от станка надолго возможности не было, однако нескольких минут хватило на то, чтобы под присмотром приятеля «порулить» локомотивом до конца фабрикатного цеха и обратно: дать «от себя» легкими толчками регулятор поступления пара (кран машиниста), вернуть его в исходное положение, затормозить, «перебросить» реверс и проделать все в обратном порядке. От приборов управления и контроля разбегались глаза. Одних вентилей было около двадцати штук. Как-то весной 1960 Слава привез трехлитровый баллон томатного сока, половину которого мы выпили, не выходя из паровозной будки.
Только сейчас, рассматривая пожелтевшую фотографию команды боксеров, опубликованную в комбинатской многотиражке, я обнаружил, что в подписи под ней Слава назван «машинистом паросиловой установки». Как это понимать? За что был унижен до невнятного статуса «установки» огнедышащий, стучащий колесами на стыках и издающий предупредительные гудки «пожиратель пространства» – локомотив? С какой стати моего приятеля лишили ореола мужественной железнодорожной профессии и призывных строк песни А. Пахмутовой (слова С. Гребенникова и Н. Добронравова) «Зорче вдаль машинист гляди!»?
Было ли это отражением бюрократических ухищрений с целью утаить неположенный комбинату «левый паровоз» или слегка замаскированная хохма корреспондента?
О втором варианте я подумал, вспомнив, как Коля Сидорин в
