— О трюмных можно, — согласился Букреев. — Понимаете, в трудных условиях, в море устранили серьезную неисправность...
Ковалев удивленно посмотрел на Букреева, не понимая его непоследовательности.
— Вот видите! — улыбнулся с облегчением Савинцев. — Значит, я по адресу.
— Конечно, — согласился Букреев. — Максим Петрович как раз только из штаба флота вернулся...
— И чем же наградили ваших трюмных? — поинтересовался Савинцев.
— А ничем, — спокойно сказал Букреев.
Ковалев уже понял ход Букреева и улыбнулся.
— Как — ничем? — Савинцев с недоумением посмотрел на командира.
— А так! Ездил пробивать — и ничего не вышло.
— Пока — ничего, — подтвердил Ковалев.
Букреев недовольно покосился на него: ты-то хоть не мешай мне сейчас!
— Это что же... надо пробивать? — спросил Савинцев.
— Указаний-то «сверху» не было! — сказал Ковалев. («Так, что ли?» — спросил он взглядом. — «Так-так! — молча одобрил Букреев. — Теперь правильно».) — А нашу инициативу некий товарищ признал несвоевременной, — добавил Ковалев.
— Представляете?! — Букреев изобразил перед корреспондентом столько удивления, как будто сам лишь сейчас услышал об этом и впервые удивился. — Подвиг — своевременный, а на медали нужно в конце года подавать! Чушь собачья!.. Вот написали бы об этом, а? И Максим Петрович поможет, если надо. Да и я... Чем не материал?! А главное — нужное дело сделаем!
— Видите ли, — уклончиво сказал Савинцев после некоторой паузы, — откровенно говоря, нас интересует скорее сам подвиг, а не то, как он поощряется в данном конкретном случае. Согласитесь, с точки зрения воспитания на примерах...
— Понятно, — сказал Букреев. — Все только на яркое бросаются. Только это и подавай.
Трудно все-таки было разговаривать с ним... Замполит — тот поинтеллигентнее. Может быть, он поможет? Ведь у них общее дело...
— Юрий Дмитриевич, — примирительно сказал Ковалев, — но и в другую крайность тоже не следует впадать. На подвигах надо воспитывать... Мы же их не выдумываем?
— Совершенно верно, — обрадовался Савинцев его поддержке. — Вся ваша служба, я считаю, является подвигом.
Букреев поморщился.
— Вы со мной не согласны?
— Я в корне не согласен, — сказал Букреев сердито. — Только ведь с вами опасно говорить об этом...
— Почему же? — удивился Савинцев.
— А вы потом возьмете и где-нибудь напишете, что все это я по величайшей личной скромности говорил, а на самом-то деле мы, мол, ежедневно находимся «на грани незаметного подвига».
— Что, были уже прецеденты? — рассмеялся Савинцев.
— Были, — мрачно сказал Букреев. — Так расписали мою эту самую скромность, что хоть в другую базу переводись после этого. А я ведь, между прочим, вообще довольно грубый человек, какая уж там скромность...
— Грубый? — спросил Савинцев у замполита.
— Бывает, — подтвердил Ковалев. — Даже с начальством. Это хоть как-то извиняет иногда: не только с подчиненными.
— Вот видите?! — Букреев развел руками. («Мог бы и промолчать перед корреспондентом», — подумал он о своем заместителе. )
— Но вы же не станете отрицать, — вернулся Савинцев к интересующему его разговору, — что в вашей профессии существует какая-то... ну, постоянная степень риска? («Так бы и назвать очерк: „Постоянная степень риска“».)
— Вообще-то, море без воды не бывает, — согласился Ковалев.
— Вам бы вместе надо писать, — пробормотал Букреев, осуждающе взглянув на Ковалева. — Дуэтом.
— И напишем! — рассмеялся Савинцев. Не представлял он себе, что бы у него вышло с Букреевым, не будь рядом замполита. — Как, Максим Петрович, напишем?
— Не уверен, — сказал Ковалев.
— Почему? Вы суть подскажете, я разовью... Пейзажик, характер, стиль...
— Это-то можно, — сказал Ковалев, — только ведь суть у меня немного скучная. Даже и предлагать совестно... Ну вот приходят к нам молодые грамотные ребята... Им что надо, чего они ждут?
— Ну, как же!.. Подвигов, романтики!.. — Так это все было ясно, так очевидно, что Савинцев даже удивился, как это им — командиру и замполиту — может быть не ясно.
— Правильно, — согласился Ковалев. — А мы их в уставы тычем, в инструкции по обслуживанию механизмов и вроде бы даже такого парня в какой-то механизм превращаем. Не гуманно как-то. И для чего, спрашивается?
— А для того, — взорвался Букреев, не понимая, как это его замполит такую чушь нести может, как он, плавающий офицер, не понимает простых истин, — для того, чтобы этот парень любой клапан в темноте на ощупь нашел. Чтобы со сна кнопки не перепутал. Чтобы не потопли — вот для чего! Чтобы мы тут с вами красивые беседы о подвигах и романтике вести могли!
— Совершенно верно, — сказал Ковалев. — Вот эту приблизительно суть я и хотел изложить. В нашем деле даже подвигом не всегда можно исправить неумение или чужую ошибку.
«А?.. А замполит-то?! — удивился про себя Букреев. — Выходит, со мной заодно...»
— Вот и получается, — продолжал Ковалев, — что, если экипаж отработан как следует, значит, плавание идет нормально.
— А если каждый день подвиги совершать, — Букреев уже целил прямо в Савинцева, — когда же служить? Ад кромешный будет, а не служба.
— Так, так... — Савинцев как будто поскучнел. — Значит, стараетесь обходиться без подвигов?
— Так точно, очень стараемся. Ценой хорошо налаженной службы. — Букреев заходил по каюте, крепкий, приземистый. — Познакомлю вас с нашим механиком, — сказал он Савинцеву. — С лодки не выгнать, все по трюмам лазит, малейшую неисправность выискивает... Чтобы потом не надо было подвигов совершать. Я так понимаю: нет происшествий, нет поломок — вот это уже и есть подвиг.
— Что же у нас получается? — Савинцев заглянул в почти пустой блокнот. — Отработка экипажа, добросовестность, организация службы... М-да...
— А хотелось бы какую-нибудь «Постоянную степень риска», — понимающе улыбнулся Ковалев. — Но нас учат другому термину: «Оправданная степень риска».
«Что же, пусть так, — подумал Савинцев. — «Оправданная степень риска». Несколько тяжеловато звучит, но хорошо. Так даже скорее пропустят. Показать, что действительно был риск, но был за ним и трезвый расчет. А мысль такая: на одних блестящих порывах нельзя строить нынешнюю военную службу. Это хорошо прозвучит...»
