них было, какой-то разговор о Володине, что ли? Натворил что-нибудь?
— Что значит — я считаю?! Ты же сама говоришь, что видела его в бассейне?
— А знаешь, он хорошо плавает, — сказала Рая.
— Еще бы! Первый разряд имеет...
В дверь затрезвонили. Так только Андрей мог: короткий-длинный, короткий-длинный... «На якорь становиться!..» — сам его этому сигналу выучил. Но что-то долго держит его Светланка на руках, чтобы он к звонку дотянулся...
Дочка сразу бросилась к нему, обняла за шею, повисла — тяжелая уже, почти что барышня, а Андрей, в ушитой отцовской шапке с «крабом» — другой не признавал, — дожидался своей очереди, а скорее — просто ждал, когда Букреев сам к нему подойдет.
Он был любимцем у матери, вообще очень на Ольгу похож: такой же светлый, с огромными серыми глазами, доброжелательными и спокойными, с ямочками на щеках, с мягкой улыбкой — красивый, ухоженный малый...
— Ну, здоро́во, — сказал старший Букреев, пожимая ему ручонку.
— Здоло́во, — с той же серьезностью сказал младший и дал себя поцеловать.
— Сегодня Колька тебя не стукал? — спросил Букреев, помогая сыну раздеться.
— Сегодня — нет! — сказал Андрей радостно.
Колька был на целый год старше, ему уже пять исполнилось, и часто задирал миролюбивого Андрея.
— А если он тебя снова толкнет? — поинтересовалась Светланка, проверяя, усвоил ли Андрей ее наставления.
— Если завтла? — уточнил Андрей.
— Ну, хоть завтра! — нетерпеливо согласилась Светланка.
Андрей молчал.
— Значит, пусть себе толкается? — наседала сестра. — И сдачи не дашь?!
— А как же я его толкну? — спросил Андрей. — Ему же больно будет.
— Папа, скажи ты ему! — потребовала Светланка. — А то вырастет рохлей, и все его обижать будут.
— Светлана, не учи его глупостям, — сказала из комнаты Рая. — Человек должен быть добрым.
— А зачем быть добрым? — с вызовом, спросила ее Светланка.
— Как... как это зачем! Тебе уже четырнадцать лет, а ты не понимаешь?! — отозвалась Рая.
— Как будто она сама понимает зачем, — шепнула отцу Светланка.
— Перестань, — сказал ей Букреев. — Сделала алгебру?
— Сейчас сяду, — отмахнулась Светланка. — Папа, а ты знаешь зачем?
— Что — зачем? — Хотелось ему пока с мыслями собраться...
— Зачем добрым быть? — повторила она. — Если тебе же только хуже от этого?! — Она исподлобья смотрела на отца, точно как он смотрела, и с нетерпением ждала ответа, который он должен был ей дать тут же, не сходя с места.
Смущенный, что вот так сразу ничего определенного ответить не может, Букреев подумал, что ему самому такой вопрос, сколько он помнил себя, никогда вроде бы не приходил в голову. Отчего же он вдруг ей пришел?
«Если я не буду добрый, если ты не будешь добрый...» — он не знал, откуда это всплыло, да и было ли вообще такое, существовало ли оно — он тоже не знал. Хотя — не мог же он сам это придумать?! Но, повторяя сейчас про себя эту навязчивую строчку — то ли отрывок какого-то стиха, то ли слова слышанной где-то песни, — строчку, чем-то похожую на заклинание, Букреев обрадованно почувствовал, что где-то здесь, рядом, в чем-то уже и ответ на ее вопрос, но как это все выразить, связать, продолжить, — он не знал...
Он смотрел на Светланку и думал, что она слишком на него похожа, чтобы быть красивой, да что там — красивой!.. Он вообще часто думал о том, что природа все-таки нечестно распределила красоту между его детьми, обойдя ею как раз того ребенка, кому красота в жизни была во много раз нужнее. А ведь Светланке всегда, наверное, придется помнить, что обделена, — помнить хотя бы из боязни, что в любую минуту ей могут об этом напомнить другие...
«Зачем добрым быть?..»
— Если ты считаешь разговор серьезным, может, тогда не стоит об этом в прихожей? — улыбнулся Букреев.
— Когда я лягу, мы поговорим, да? — просияла Светланка.
— Алгебру сначала сделай, — напомнил он.
Андрей уснул после пятой или шестой сказки — Букреев уже и со счета сбился. Он перешел из спальни в комнату дочери, помог ей решить задачку, обрадовался, что она быстро все схватывает, а потом, когда дочка наконец тоже улеглась, он подсел к ней и почему-то вдруг вспомнил и рассказал ей, как однажды на юге она, пятилетняя, чуть постарше Андрея, заболела тяжелейшей ангиной, как она металась в жару, как потом начался сильный озноб, а поселок маленький, ночь, никаких врачей и «скорой помощи», — и он прилег рядом, гладил, успокаивал, ничем не умея помочь ей, а она все тянула и тянула на него одеяло, думала, наверно, что раз ей так холодно, то, значит, и ему, и все время заботливо спрашивала его об этом...
Светланка с интересом слушала о своей неизвестной или просто забытой детской жизни, удивляясь, почему сама не помнит, а потом, заглядывая ему в глаза, спросила:
— Ты хочешь, чтобы я была доброй? Да?
Он улыбнулся, подумав, что все оказалось проще: не общие рассуждения ей нужны, а вот — хочет ли он, именно он, чтобы она была доброй... Или не так понял? А как тогда?..
— «Если я не буду добрый, если ты не будешь добрый...» — сказал он вслух. — Ты не знаешь, откуда это?
— Откуда? — спросила она.
— Я вот и сам не знаю...
Попрощавшись с дочерью, Букреев выключил свет, проверил, не тянет ли от форточки, и вышел.
«Она и так добрая», — думал он о Светланке. Это уж не в него, видно. Скорее, в Ольгу...
А все-таки часто ему казалось, что он лучше, острее, чем жена, чувствует, когда Светланке бывает плохо, и, чувствуя это, Букреев многое ей молчаливо прощал, чего Андрею в ее возрасте, наверное, не будет прощать. Считалось, что балует...
Ольга сидела у телевизора, внимательно смотрела какую-то передачу и даже не обернулась.
