— Придется смочь, — негромко отзывается Вера совсем иными словами, нежели те, что Семенов уже услышал в собственном внутреннем диалоге. — И тебе действительно пора попрощаться со своими вечными «пятнадцать». Или по крайней мере в отношениях со мной. Мне надоело быть твоей мамочкой.
Она тихо вздыхает, но это не вздох сожаления или слабости. Скорее вдох чего-то нового.
— Дальше. Я тебя очень прошу, если ты еще хоть что-то нежное ко мне чувствуешь — не спорь со мной, не дави на ответственность — это все равно не поможет. Просто отпусти, пока мы не перешли на уровень взаимной ненависти. Мне это нужно. Понимания прошу только в этом вопросе, в остальном я сама еще не разобралась.
— Твою мать! — с чувством выплевывает Вадим. — Ты сейчас ахинею несешь полную!
— Насчет отпуска я пока не уверена, — продолжает Вера, не обращая внимания на выпад мужа. — Возможно, я захочу уйти из Компании на некоторое время. В отпуск.
— Давай уж, чего там! — «заводится» мужчина, — смени заодно фамилию, национальность. Но что бы ты ни делала, ты все равно останешься этой… — он что-то бурчит неразборчиво.
— Глупой теткой, в которую я превратилась, — подсказывает жена. — Старухой Изергиль или Коллонтай времен ее романа с Дуболоменко.
— Ты как всегда самая умная! — старым двоечником хмыкает седой мальчик.
— А ты изо всех сил рвешься соответствовать умильному определению моей мамы — «муж по сути это самый младший из детей жены». Но мне безумно надоело тебя воспитывать. Катись ты к черту со своим детством в жопе и дай мне наконец найти себя без этих ваших вечных установок о том, чего я вам всем должна!
Словно в кино, Семеновы смотрят вперед в интерактивный экран автомобильного окна. Вот теперь Вера сказала всё, на что никогда не хватало смелости. Шаг совершен. Его не отменить, не переиграть, тем более, что она явно намерена теперь двигаться лишь вперед.
Телефон Семенова несмело подает голос-звонок. Звук объявляет антракт, включает в зале театра жизни полный свет, и зрители щурятся на некрасивую правду.
— У меня встреча, — сбрасывая звонок, говорит Семенов. — К Тошке-то тебя везти? —
его замечание и вопрос ему самому кажутся сейчас спасительными соломинками привычного быта в отношениях. «О чем она тут говорила?».
— К Тошке, да, — легко подтверждает Вера. — Я могла бы и сама доехать, но хотела поговорить с тобой лично о своих планах, не писать записок, как в дешевеньких мелодрамах. Теперь ты знаешь все.
— Нет, подожди, — Семенов бросает взгляд на жену и даже мысленно, хоть и неуместно, делает ей комплимент — «Шикарно выглядишь!» и «Ты единственная навсегда в моем сердце». — Ты это всё сейчас серьезно? Я отменю встречу…
— Я сняла уже квартиру, — продолжает Вера. От ее слов и выражения дым в голове Семенова густеет. — Перевезла в нее самые нужные и дорогие мне вещи. Разумеется, ты ничего не заметил, хотя я этим занималась последние две недели совершенно открыто.
— Твою мать! — вновь рявкает Вадим. — Мы же решили тогда с тобой…
— Я не знаю, о чем ты, — холодно перебивает Вера. — Решал всегда единолично ты, а я только соглашалась в интересах кого угодно, кроме лишь своих собственных…
— Ой, бедняжка! — психует Семенов.
— И больше ей не буду! — парирует Семенова.
На несколько минут муж с женой неожиданно замолкают.
Машина за это время въезжает в охраняемый двор дома, где живут их сын с невесткой, останавливается.
В тихом дворике почти пусто и идеально чисто.
— Я не могу так больше, — негромко произносит Вера. — Я боюсь и борюсь каждый день, что просто не приду в офис утром, сяду в какой-нибудь поезд и уеду, выброшу телефон… Что вся моя жизнь бессмысленна или ее смысл был лишь в служении вбитым с детства идеалам… Не говори ничего мне сейчас, пожалуйста.
Она открыто смотрит на Семенова, на человека, который роднее собственного отражения в зеркале, и личину, которую хочется снять, соскрести с себя вместе со старой, почти омертвевшей кожей.
— Ты весь открыт и бесхитростен, — тихо продолжает Вера. — Ты отличный человек… но мы правда теперь больше сын и мудрая мать, нежели… мы давно не влюбленные и уж точно не любовники. Я испытываю к тебе настолько родственные чувства, что наш все более редкий секс кажется отвратительным инцестом.
Смолчав, Семенов лишь морщится. В его выражении лица явно читается намек на ее неформатный роман с «архитекторкой».
— С ней мне тоже нужно поставить точку в отношениях, но с моей уже стороны, — тяжело подтверждает его несказанные слова Вера.
«И признаться, это ключевой момент во всей этой истории (истерии) с моим нынешним уходом, — она молча отводит глаза. — Я не представляю, как с этим мне справиться. Может быть, я это даже не переживу, но больше так продолжаться не может».
========== Часть 26 ==========
После напоминания о неумолимо приближающемся Ритином отъезде тратить время на кафе хотелось все меньше. Обоюдным желанием Ольга с Ритой свернули в магазин с неплохим выбором готовых блюд, полуфабрикатов, прочих продуктов и алкоголя.
Меню не было утверждено заранее, поэтому брали то, чего захотелось «на взгляд»: сырные шарики, скатанные нескольких видов сыра, таких как Гауда, Грюер, творожный с добавлением грецкого ореха, семги, сушеных томатов, зелени, кунжута, маслин и каких-то пряностей, которые ни Рита, ни Ольга уже не взялись бы отгадать. Взяли два аппетитных кусочка запеченной рыбы, пару разных салатов, итальянский хлеб. В добавок ко всему навскидку подобрали вина и, уже собираясь домой, прихватили еще мороженое.
— Самое сладкое в жизни… — Ольга гонит машину домой, Рита сидит рядом, поворачивает голову на Ольгины слова. Но Кампински со смехом пожимает плечами:
— Не помню. Хотела поумничать, но забыла, что же там самое сладкое.
— Несколько часов до поезда, — подсказывает Рита. Ольга согласно кивает:
— В этой сладости есть своя горчинка.
Прихватив пакеты, спешат к лифту, лифт, в свою очередь, спешит вверх.
— Все двойственно, — продолжает философию Рита. — У каждой медали есть своя оборотная сторона, у луны тёмная, а про палку так вообще тема отдельная.
— Потянуло на лирику? — распахнув дверь перед любимой, Ольга входит в квартиру следом и закрывает за собой.
— Отчасти, — легко соглашается Рита, оставляет свой пакет в секторе кухни. — Я так проголодалась, а голод, знаешь ли, очень способствует пространным рассуждениям, пока до дела не дойдет.
С хитрой полуулыбкой Ольга подкрадывается сзади, ловит Риту за талию, разворачивает к себе и прижимает к первой попавшей стенке.
— Нда уж, знаю, — шепчет ей на ушко, мягко касается губами за ушком, где секунду назад острой щекоткой пробежало невесомое дыхание. Рита не отвечает словами, ибо что есть слова, когда целый мир в руках Ольги тает льдинкой в бокале, пропитывая все вокруг невидимым дурманом ответного желания?
Значение слов варьируется от наоборот до условных. Внимание ловит жесты, считывая их единственно-личными тайными знаками. Неслышным звоном отвечает Ритино тело на каждое Ольгино прикосновение, и обе не торопятся отчалить в свободное плаванье, словно это сможет затормозить само время, словно время для них остановится, если не шагнет вспять, не позволит встретить нежные, жадные губы вновь в первый раз, но уже зная заранее все их привычки/приоритеты так, словно вместе провели не одну ночь, не один день.
