Если повезёт. Вернее, если не выяснится, что он знает слишком много.
Помолчав, добавил серьёзно:
– Ты тоже лишнего не болтай. В отчёте укажи, только допросы в квартале Сулеймана. Всё, что слышал от Хайме, Касриэля и в других местах, держи при себе. Это ни к чему знать городскому кади. Всё это предназначается для ушей эн-Номана. Он ведь не зря дал тебе рукопись о пользе вина. Когда прочитаешь или перепишешь, то понесёшь её отдавать. Будет повод поболтать в непринуждённой обстановке. И выведать потихоньку подробности, о которых умолчал я. Берегись, чтобы про тебя, как и про Бонифация, не подумали, что ты знаешь слишком много.
– Что тогда будет?
– Если ты про Бонифация, то ему просто закроют рот. Навсегда. Ханский палач или наёмный убийца, посланных братьями из миссии. Если про себя, то тебя вполне могут забрать куда-нибудь в ханскую канцелярию. Или в мюриды эн-Номана. В мир тайн, закрытый от непосвящённых. Из которого тоже нет возврата. Там люди уносят тайны в могилу, а тайны уносят в могилу людей. Нужно тебе это? Сам я чудом вырвался оттуда после смерти Тохты. Началась смута, борьба за власть. Многие вельможи и писцы-битакчи погибли. После прихода к власти Узбека, появились новые люди. Сам Узбек боялся Сарая. Его новая жена Баялунь увезла его на север, в Мохши, где он и сидел до самой её смерти. Почти десять лет. Ты же мохшинский, знаешь. Я остался в Сарае. Писцом при городском Диване. Потом попал в помощники к здешнему эмиру. Когда хан вернулся в Сарай про меня уже все забыли.
Злат снова надолго замолчал, погрузившись в воспоминания.
– Вспомнил Баялунь и снова Туртас на ум пришёл. Ведь это она его к Тохте на службу пристроила. Она тогда в большую силу входить стала. Брат её Байтемир Хорезм в улус получил. (Усмехнулся). Эн-Номан тогда у ней чуть не каждый день гащивал – хворь какую-то лечил. Он у Тохты лекарем был.
– Откуда она могла Туртаса знать?
– Того не ведаю. Да и Туртас про это не говорил. Может порекомендовал кто, очень уж диковинная птичка была покойная хатунь. Хотя, наверное, правильнее сказать, змея. Где её нашёл Тогрылча никто не знает. Сам он был десятым сыном Менгу-Тимура, ему бы и ходить весь век в улусных эмирах или темниках, да началась смута. Значит, не зевай. Только, смута ведь дело такое: можно пойти за шерстью и самому стриженым оказаться. Нарвались тогда молодые царевичи на матёрого волка. Вернее, пса. Ногая. Это имя ведь по-монгольски и значит собака. В главные ханы метил Тула-Буга, а Тогрылча ему помогал. Всем им и свернул шеи старый Ногай. Баялунь тогда не растерялась. Хоть своих детей прижить ещё не успела, так Узбека, маленького сына своего мужа успела отправить куда подальше. К надёжным людям, под хороший присмотр. Лет десять про неё никто не слышал. Может у Тохты была одной из жён, может, у Ногая. Второе вернее. Детей у неё так и не было. Ногаю жёны были больше для почёта. Да и слух пускала, что де она дочка византийского императора. Побочная только. Этого она могла только у Ногая в орде нахвататься. Тот с Византией тесно знался. По времени тоже сходится, при Тохте её стали замечать вскоре после смерти Ногая. В тот же год и эн-Номан из Хорезма приехал. Оба они большие мастера узлы плести. Вот и спелись. Только даже эн-Номану до неё далеко. Где чёрт не сладит – туда бабу пошлёт. Не нами сказано. Она и после Тохты Узбека к рукам прибрала. Хоть и женой его отца была. Богословы с улемами собрались и порешили – коль Тогрылча был неверный, то и брак его недействителен. В общем, дева невинна и чиста, как майская роса. Можно жениться. Вот только, как Узбек ханом стал, забралась она с ним за мордовские леса в Мохши и сидела там до самой своей смерти. Видать, только там чувствовала себя в безопасности. Может и сама была из тех краёв. Или мать её. Тогда понятно, откуда Туртаса знала.
– В смерти Тохты она могла быть замешана?
– Кто ж её знает? Хотя, вряд ли. Смерть тогда была на руку больше улусным эмирам. Они хотели на место сильного хана посадить молодого и зависимого. Вроде Туда-Менгу, чтобы снова вертеть всё по своему. Вот тогда Баялунь и вынула из дальнего сундука молодого внука Менгу-Тимура. Да позолотила ему дорогу деньгами, взятыми у хорезмских и булгарских купцов. Всю грязную и кровавую работу сделал тогдашний беклярибек Кутлуг-Тимур. Как раз Баялунь и провожала меня в последний раз из ханской ставки. Вот как сейчас её вижу. Не сказать, что красавица, но хитра. Глаза лисьи, губы тонкие, змеиные. В ту пору как раз прибыли послы из Египта. А хана нет, в стране смута. Мы ехали убедить послов, что хан болен и пока не может их принять. Врагов вокруг много. Тогда же как раз и с ильханами размирились, а уж с генуэзцами вообще на ножах были. Стоило только слабину дать и другие объявились бы. Нужно было время протянуть.
– Получилось?
– А то! Сначала говорили, что болеет. Потом, когда арабам уже совсем надоело мёрзнуть, сказали, что помер и теперь будет траур, а потом выборы. Задарили, конечно. С тем и уехали. Ты часом, её там в Мохши не видел?
– Нет. Я ещё совсем маленький был, когда она умерла. Мавзолей её видал.
– Нынешнюю главную госпожу Тайдулу ведь тоже Баялунь хану сосватала. Там же у вас, в Мохши. Не зря эн-Номан её не любит. Виду только не подаёт. Знает старый хрыч – ночная кукушка денную перекукует.
– Так разве Баялунь с эн-Номаном были не заодно?
– Пока за власть боролись. А как стали её делить – тут уж, извини-подвинься. Узбек ведь был первым ханом, которому путь к трону проложил не меч, а золото. Раньше всё решали степные эмиры. У них войско. Думали и на этот раз всё по своему повернуть. Только, когда собрались летом в степи на курултай, сели на общий пир… Стал молодой Узбек жаловать и угощать. Сколько халатов парчовых, поясов золотых, оружия дорогого! Коней, чаш, других подарков. Кумыс рекой лился. Жаловал больше тех, кто не чингизова золотого рода. Кому ханский трон по Ясе не светил. Они и встали вокруг него, когда царевичи попытались своё согнуть. Особо ретивые там в степи и остались навсегда со своими сторонниками. Я тогда в Сарае был. Помню много из тех, кто на курултай уехал, больше и не вернулся никогда. На Чёрной улице, где биктачи и ламы жили, почти все дома на продажу выставили. Как вымороченные. Деньги на все эти пиры и подарки дали купцы. А долг, сам понимаешь, платежом красен. Вот и убрался Узбек в мордовские леса, от заимодавцев подальше. Чтобы расплачиваться не спеша. Вот тогда чёрная кошка между Баялунь и эн-Номаном пробежала. Он даже уехать решил из Сарая. Хотел поселиться в Иерусалиме, основать там свою обитель. Ему Узбек и денег дал немалых на дорогу и письмо к султану Египетскому.
– Уехал?
– Уехал. Только там ему по всему видать не понравилось. Своих шейхов да имамов пруд пруди. Того почёта, как здесь, близко нет. Как узнал, что Баялунь умерла, тут же вернулся. Вскоре уговорил и Узбека в Сарай вернуться.
– Почему всё-таки Узбек именно в Мохши стал жить?
– Место уж больно укромное. Вокруг леса непроходимые, все дороги под присмотром. Да и укрыться, если что есть где. Природная крепость. Русь рядом, Булгар рядом, хорошие пути в Крым и Сарай. Быстро и с русской данью порядок навели, стали в год восемь тысяч сумов получать. Генуэзцев вернули – тоже денежки потекли немалые. При хане всё больше стали булгарцы обретаться – в Сарае ведь хорезмийцы верховодили. Когда Узбек в Сарай вернулся, здесь уже несколько кварталов было северных выходцев: булгары, русские, ясы-мусульмане, кипчаки.
